Человек человеку ад

Если б он мог вернуться на пару часов раньше, когда был совершенно другим человеком, и встретил самого себя, он бы ничего себе не рассказал. Ни единого словечка, даже насквозь пропитанного сиропом из бессмысленных извинений. Зачем спасаться? Холодные пальцы сжимаются на шее. Свои пальцы на собственной шее. Заглянувший в лицо собственному безумию, сокрытому в черных вороньих перьях, кто он теперь? Всего лишь девяносто процентов воды, шесть — заблуждений и четыре — отборной лжи, приплюсовывая расшалившуюся игру нейронов под тонкой корочкой черепной коробки и ничего лишнего? Или тот, кто дышит на зеркала, отогревая легкую изморозь, и чертит пальцем тайные знаки для тех, кто выжил, но не из ума, как он сам. «Я все еще здесь». За правым плечом ли, а может за левым — демон тебе, или небесный покровитель? Просто рядом. Его внутренний демон приставляет дуло пистолета к виску, улыбается безгубым ртом и запускает алый фейерверк. Счастливчик. Ему самому так просто не вырваться. Его внутренний демон — червленое золото, окропленное красным — сдавливает пальцы на его шее. Все еще рядом. Здесь. Он мотает головой из стороны в сторону, так что неровно обрезанные пряди падают на лицо, лезут в глаза, забиваются в нос... или это уже могильный пепел? Тянется руками к свету, видя как просвечивают на ярких ядерных лучах сверхновой косточки и суставы, какое отвратительно красное, слишком живое беспрестанно бежит и шумит, разрывая барабанные перепонки, не давая оставаться в спасительной тишине. Во внезапно наступившем молчании птица оглушительно громко щелкает клювом, словно запуская метроном. Его здесь больше нет. - Слышь... А если призадуматься о вечном, то они так и не перешли той острой философской грани между «ты» и «вы», просто один по давно сложившейся тюремной привычке в безбожной манере переходил на «эй, ты» с первых секунд знакомства с кем бы то ни было, другому же с недавних пор было решительно все равно. - И куда же делся наш богатый петушок? Бывший заключенный улыбается немного сально, нависая над худощавой фигурой собеседника, пожевывает кончик изрядно измусоленной так и не зажженной сигареты. - Умер, - рыжий индифферентно пожимает плечами, даже головы не повернув, будто назойливого компаньона не существовало вовсе. - Чего? - «беломор» отчаянно стремится в полет прямиком в рыжие пряди и от греха подальше Андрей языком перекатывает сигарету к другому уголку губ, только несколько крупиц табака, не удержавшись на самом кончике раковой палочки, падают на чужое плечо. - Сдох накануне в своей камере от безысходности — косит, зараза, желтым глазом, а ведь были под цвет стального невского неба, и брезгливо стряхивает с себя следы чужой оплошности - и твоей непроходимой тупости. У него губы с каждым отпущенным на волю словом сочатся ядом каракурта и любое случайное касание — еще один шаг в вечную жизнь за пазухой у Дьявола. Позвонки выступают под кожей, под тонкой тканью кричащей очередными вызывающими надписями футболки, призывают провести рукой от трогательных завитков потускневших словно под слоем пепла волос на затылке до кожаного поясного ремня. Обманчивая хрупкость. Андрей подается чуть ближе, склоняясь, словно к святыне в утерянном Иерусалиме. Представляет, как коснулся бы губами чужого плеча, как если бы сцеловывал собственные бесчисленные грехи с украденной плащаницы. Его ментальный духовник, утраченный эквивалент совести, возложил бы иссушенную, не существующую ладонь на макушку заблудшей души, посоветовал бы укротить разбушевавшиеся бесплотные фантазии. Перестать сооружать себе кумиров на пепелище и беспрестанно трогать руками — вся позолота сойдет. И там, вместо редчайшего голубого аргентинского мрамора окажется чернеющее дерево давно сожженного языческого божка, всаживающее в истово ищущие правду кончики пальцев по десять заноз. - Этот город всегда был другим. Бывший миллиардер, гений, филантроп и просто не в меру общительный садист-извращенец кладет локти на гранитный парапет набережной и, погруженный в свои мысли, совершенно не ждет ответа. За их спинами на площади перед Финляндским вокзалом навсегда замерший бронзовый Ильич, длань простирающий прямиком к светлому будущему пролетариата, указывает прямиком в спину Разумовского. Андрей ухмыляется — иронично вышло. Как так случилось, что Сергей из потенциальной жертвы превратился в его бога, короля, господина и палача в одном лице? Задаваясь этим вопросом, признавая сам факт случившегося, Андрей, сам того не подозревая, делал первый широкий шаг в свой личный ад, где полу-безумный Разумовский был его Вергилием. И с тех самых пор, как раскрылись для них тюремные ворота, личный ад стал расползаться до пределов города, заполняя собой все пространство. Потек по осенним улицам вместе с пожухлой листвой, с чумными крысами и листовками, пришпиленными к деревьям ножами с белыми лентами. Доносится до острого слуха резкими выкриками толпы, громящей «Кресты», выносящей на улицы палки со вздернутыми, пропитанными бензином тряпичными куклами, символизирующими всех тех, кто окажется на кольях следующими. - Не боишься, что разуверившись в своем спасителе от «чиновничьей чумы», они вздернут на первом же столбе тебя? Андрей облокачивается на гранитный камень локтями, чуть откидывается назад, чтоб было удобней разглядывать чужой заострившийся профиль. - Нет. Конечно «нет» - бестактный смешок в ответ на форменное бахвальство — это же только спички, разжигающие огонь и, как придет время, вороньи крылья раздуют настоящий пожар, взмывая в небо со всполохом искр, а после не останется даже пера на память. - В конце концов, на что мне ты? - на долю секунды они замирают, глядя в глаза друг другу, и почти синхронно кривят губы в одинаковых усмешках. Андрей подхватывает прислоненную рядом винтовку, берет ее наперевес, сдвигает на лицо белую остроклювую маску и мир окрашивается алым под цвет ее линз.