Бесчестье

Dishonor! Dishonor on you, dishonor on your cow, dishonor on your whole family! © Mushu, Mulan (1998)

Наверное, стоит начать с того, что это уже не казалось чем-то безумным или отвратительным. И не что иное, как ясное понимание происходящего исчезло с прошествием времени. Если хорошо захотеть, то можно вспомнить то первое время, тот первый раз, когда злость, ненависть к себе и отчаяние, заполонившие разум, держали весь контроль над действиями. Дин помнил, но уже смутно, как отец в первый раз пришёл с охоты в таком состоянии. Он был неимоверно напряжён – таким Дин не видел его раньше: руки отца дрожали, грудь часто вздымалась от учащенного дыхания, а глаза метались из стороны в сторону, ища что-то своё. - Где Сэм? – промолвил Джон, окидывая взглядом номер очередного дешёвого мотеля. Дин в тот день раньше ушёл из школы, для себя решив, что хватит с него уроков по истории, так недостоверно описывающих события прошлого. - В школе ещё. Я за ним собирался сходить примерно через полтора ча… - громкий хлопок двери и щелчок замка прерывают речь Дина: Джон закрывает дверь в номер. И если бы не та ловушка, которую они нарисовали на потолке над дверью, Дин точно схватился бы за пистолет и направил его на «одержимого» отца. Джон быстрыми шагами пересекает комнату, подходя к кровати, на которой сидит Дин. Тот с непониманием рассматривает отца. - Ты доверяешь мне? – вдруг произносит Джон, сбрасывая кожаную куртку на пол. - Да, сэр, - моментально, как на рефлексе, откликается молодой охотник. И спустя мгновение добавляет, - всецело, сэр. Джону не надо задавать подобные вопросы, он знает, как Дин уважает и почитает своего отца. Дин готов сделать всё, что угодно, не задумываясь, стоит лишь Джону попросить. И Джон видит в его зелёных юношеских глазах весь немой трепет и слепое поклонение. Но сама суть этого вопроса, то, что он был произнесён вслух, заставляет Дина нервно сглотнуть и заглянуть в тёмные глаза отца, разыскивая в них ответ. - Раздевайся, - тоном, не терпящим возражений, быстро произносит Джон, выдёргивая ремень из своих брюк. Юноша пару секунд слепо моргает, а потом таким же резким движением сбрасывает с себя толстовку, оставаясь в майке, и уже расстёгивает пуговицу штанов, как Джон тихим шёпотом произносит: - Я надеюсь, ты простишь меня, Дин. Но сейчас, прошу, ничего не говори. Дин коротко кивает, в голове перебирая все свои косяки и оплошности, что он успел натворить за это время здесь или на охоте. Он пытается понять, что хочет от него отец, за что он хочет наказать своего старшего сына. Тот факт, что Джон выдернул ремень и сейчас нервно сжимает его в руке, заставляет Дина подумать о физическом наказании, но никак не о том, что произойдёт в дальнейшем. Молодой охотник свято верит в отца и всегда соглашается со всеми его решениями безоговорочно и без единого колебания. Больше никто из них не говорит ничего, им обоим это не нужно, слишком хорошо они знают друг друга. Джон подходит ближе к сыну и вытягивает ремень, держа его за два конца. По направлению его взгляда, зеленоглазый юноша понимает, что должен сделать. Он вытягивает свои руки вперёд ладонями вверх, давая отцу затянуть ремень на них. Смутно соображая, зачем это может быть нужно, он ведь никогда не убежит от своего отца, Дин так же спокойно даёт привязать себя к изголовью кровати. Джон проделывает это с аккуратностью, закрепляя ремень так, чтобы на запястьях Дина осталось как можно меньше кровоподтёков от затянутого узла на них. Потом он наклоняется ближе к Дину, заглядывая в его глаза. Тот снова коротко кивает, давая немое согласие. Где-то в глубине взгляда Джона Дин может распознать ноющую боль, которая днём и ночью терзает его душу. Он также может или, по крайней мере, думает, что может прочитать во взгляде отца только одно утверждение: всё пошло не так… Да, всё пошло не так с самого основания этого мира. Но кому есть до этого дело, кроме них самих? Джон ещё раз заглядывает в лицо сыну и кладёт свои руки на его джинсы. Дин вздрагивает всем телом, но не пытается что-либо предпринять. Он уже успел понять и осмыслить, что имеет в виду отец, и ему не кажется это чем-то из ряда вон выходящим. Он вообще ничего не думает: так легче, так проще это забыть. А потом это просто произошло и всё. Дин помнит дискомфорт во всём теле, помнит, как у него из глаз катились слёзы от тупой боли. Он не плакал, не кричал, только крепко стискивал зубы, когда было особенно неприятно. Единственным странным ему казалось в тот момент то, что он ничего не слышал. Единственный звук, что отдавался у него в голове, был стук его собственного сердца. Он был таким оживлённым и постоянным, что всё происходящее казалось нормальным. Ещё Дин помнил, как грудь отца вздымалась в такт со стуком его сердца. Он дотронулся бы до неё, если бы мог. Положил бы свою ладонь туда, где бьётся сердце отца и держал бы её там до конца. Конечно, если бы Джон позволил сыну сделать это. Дин не мог припомнить более ничего конкретного, только горячее прикосновение полотенца к его телу он помнит отчётливо хорошо. Зеленоглазый юноша не удерживает в памяти, как отец остановился, совершив последний толчок, как придавил сына своим телом на минуту и отстранился. Он так же не слышал скрип кровати, звук шагов и шум воды, когда Джон мочил полотенце в ванной. Но как только мокрая ткань коснулась кожи Дина, к нему вернулась слышимость остальных звуков, помимо стука собственного сердца. Его руки затекли, и он был неимоверно благодарен отцу, что тот, развязав узел на ремне, принялся слегка грубыми движениями массировать покрасневшие запястья. Слёзы высохли, и Дин иногда шмыгал носом, мельком вздрагивая телом от успевших остыть капель воды. Джон, найдя этот факт весьма забавным, наклонился ближе к сыну и поцеловал в лоб. - Не говори Сэму, - нарушает тишину старший Винчестер. А чего тут говорить-то? Дин не маленький, всё понимает. Но ответить может только: - Слушаюсь, сэр. Наверное, стоит сказать ещё, что отношения, более подходящие под описание “командир-подчинённый”, чем “отец-сын”, также сыграли свою роль. Благодаря им обоснование, если оно было надобно здесь вообще, производилось на другом уровне, где не брались в учёт мерзость и отвратительность содеянного. Главный фактор на тот момент, который Дину был важнее всего – это что отцу стало легче. А со всей моральной фигнёй он как-нибудь справится. Впоследствии это стало своего рода ритуалом. Джон приходил с охоты и брал Дина. Более не требовался никакой ремень, и юноша не понимал, зачем он был нужен впервые. Они никогда не целовались, но поцелуй в лоб остался. И если бы внутренний голос спросил его, не хочет ли он, Дин Винчестер, поцеловать своего отца, то молодой охотник не нашёл бы ничего лучше, чем промолчать и запихать свой ответ куда подальше, но никак не признаться себе, что да, хочет, просто желает, очень сильно. С того самого первого раза они не обсуждали ничего о том, что это будет продолжаться. Но Дин чувствовал, что будет. И отец одним своим взглядом давал понять, что юноша не ошибается. Дин всё также флиртовал и спал с девушками, как и Джон, время от времени. А Сэм, не имея ни малейшего намёка на происходящее между его отцом и братом, был с головой погружён в учёбу. Случалось так, что иногда Дин с нетерпением ждал возвращения отца с охоты. В такие разы они делали это ночью, когда Сэм крепко спал. Бывало и так, что молодой охотник увлекал Джона в ванную, подальше от глаз Сэма, включал воду и раздевался. Он давал прижать своё тело к холодной плитке в душевой, крепко сжимая ногами поясницу Джона. Когда у него вставал на собственного отца, Дин предпочитал сразу забывать этот эпизод из жизни, и только сильнее прикусывал нижнюю губу, когда разрядка была уже близка. Он не хотел копаться внутри себя, выискивать, что совсем с ним пошло не так и что с этим можно сделать, предпочитая выкинуть это из головы как ненужные муки разума. Ведь если нет причины проблемы, то и не будет осуществлено влияние её результата. Дин исходил из своего собственного представления причины-и-следствия, и это его вполне устраивало. Но в один из таких дней привычный устой рухнул. И причём рухнул только для Дина. И Сэма, который сыграл в этом далеко не последнюю роль. В тот самый день зеленоглазый охотник пришёл раньше из школы, в очередной раз слиняв с уроков истории и информатики заодно, и уселся на кровать смотреть телевизор. Джон пришёл спустя час, завершив дело раньше, чем планировал. Сбросив снаряжение в угол номера, он окинул взглядом комнату и вопросительно посмотрел на Дина. Тот ему кивнул, давая понять, что Сэма сейчас нет и не будет ещё где-то часа два. Тогда старший Винчестер снял одежду, небрежно кинул её на стул, и сел на кровать к сыну. Прошёлся ладонями вверх по его рукам, по плечам и уложил на кровать. Дин был одет только в футболку и лёгкие штаны, которые не составило особого труда стянуть Джону. Как и раньше юноша обхватил ногами талию отца и потянул лёгкое одеяло вверх, накидывая на спину старшего охотника. Телевизор по-прежнему остался вещать новости, но никто не удосужился его выключить. Как для себя и определил Дин, это и был переломный момент. Сэм, закончив все свои дела и дополнительные занятия в тот день, спешил в гостиницу, рассказать семье о новом удачном эксперименте, что он провёл сегодня на уроке химии. Имея свои ключи от номера, он был удивлён тем фактом, что дверь была не заперта. Заподозрив неладное, он как можно тише достал складной нож и приоткрыл дверь. С полминуты он не мог понять, что видят его глаза. И тут надо заметить, что расположение кровати, на которой находились Джон и Дин, было весьма неудачным по отношению к входной двери. Со своего места Сэм мог отчётливо разглядеть лицо брата, спину отца, а самое главное то, что они делали. Сказать, что это шокировало Сэма, было бы слишком не точно. Да, это определённо шокировало самого юного охотника, но только поначалу. Он настолько привык к тому факту, что с их семьёй происходят самые необъяснимые и мерзкие вещи на свете, что просто принял это как данное. О, это было самое неимоверное и не поддающееся всякому рациональному объяснению действие, которое лицезрел Сэм. Но раз оно происходит, значит, на то была причина и побуждение. А осуждать свою семью - это самое последнее из всего для Сэма. Но тут всякие рассуждения в голове Сэма прерываются, как только он физически ощущает на себе взгляд Дина. Тот смотрит на него немигающим взглядом с помутневшими глазами. Дин силится окликнуть брата, закричать что есть мочи. Но не может, так как отец тут же заметит Сэма. И ему только и остаётся, что смотреть на любимого Сэмми с просьбой во взгляде: “Пожалуйста, не смотри, не смотри, Сэмми.” Зеленоглазый охотник знает, что Сэм его поймёт, не может не понять. И Сэмми понимает, но это только раскаляет его. Он нервно облизывает тонкие губы, пытаясь выбросить из головы зарождающееся гадкое чувство, что он испытывает возбуждение от виденья происходящего, особенно от вида самого Дина. Образ его припухлых губ, его податливость толчкам отца и затуманенные зелёные глаза заставляют кровь бежать быстрее по телу самого юного охотника, сильнее приливая к паху, вынуждая пульс стучать громче и громче в висках. Сэм моментально списывает это на переходный возраст и бушующие гормоны, только бы избавиться от ухмыляющейся совести. И где-то на краю мозга проскальзывает мысль, что он сам хотел бы быть на месте Джона, также заставить Дина отдаться ему полностью. Внутренний демон Сэма оживает, расправляет крылья, улыбается и произносит, что сам Сэм так же слепо верит в Дина, как и Дин в отца. Не из-за этого все их проблемы и происходят? Не из-за этого всепоглощающего доверия и искривлённого понятия любви? Сэм продолжает смотреть и смотреть, его дыхание становится таким же рваным, как и у Дина. Он сбился со счёта, сколько прошло времени. Никто из них не прерывал зрительного контакта и оба не собирались делать это первыми. Но когда Джон совершает последнее движение, нервно вскидывает бёдра, целует лоб сына и отстраняется, Сэм первым прерывает зрительный контакт, пятясь на шаг от двери и прикрывая её, оставив небольшую щель для обзора. Он следит взглядом, как Джон направляется в ванную, и только когда слышит шум воды, решает войти в номер. Сэм как можно тише подходит к краю кровати, на которой лежит Дин, укрытий до пояса одеялом. Глаза Сэма спешно бегают по телу молодого зеленоглазого охотника. Футболка взмокла, сбилась и оголила накачанный торс. Сэм протягивает руку и проводит ей по мокрым от пота волосам Дина. Тот смотрит на него, лихорадочно дыша ртом. Тогда Сэм проводит большим пальцем по искусанным раскрасневшимся пухлым губам Дина, смазывая слюну. - Поцелуй меня, - еле слышно произносит юноша. Ему не до споров с рассудком: раз всё так пошло, то неважно уже, какую черту он переступит на сей раз. - Мы прокляты, Дин? – Сэм наклоняется ближе к брату и замирает над его губами, ожидая ответа. - Я не знаю, Сэмми, не знаю, - зеленоглазый охотник медлит с ответом, хотя и не знает, ответ ли это. – Скорее, обесчестены. Сэм целует Дина неумело и второпях. Они ещё не знают, что с ними произойдёт, да это их мало волнует. Одно они понимали наверняка: всё имело свою цену, и за такую привязанность тоже приходится расплачиваться. Собой.