»Сочи.

Поражение – не только проигрыш. Это не только непочётное второе или третье место. Это не как бы сочувствующие взгляды, реплики. Не иметь возможности соревноваться из-за обстоятельств, когда готов, когда абсолютно уверен в своих силах, когда потратил на это почти всю жизнь. Это не только страшно, это обидно. Очень обидно, до слёз. До дрожи. Толпа негодовала: все что-то кричали, свистели, были слышны споры комментаторов, тренеров - всех. Сейчас будто люди, словно маленькие частички чего-то огромного, соединились воедино и стали чем-то абсолютно целым: твёрдым, разноцветным, колеблющемся, громким. Голоса все разные, но смысл один. В эту минуту женщины плачут, мужчины кричат, конкуренты ликуют. Юный спортсмен, с самого начала наблюдавший за мелькавшей в толпе светлой макушкой, пытался выбраться, отделиться от этой безумной массы – туда, к нему, в раздевалку. И неважно, что это главный конкурент, что взрослый мужчина, что известный и титулованный спортсмен, сейчас он – сломанный человек, получивший удар по больному месту. Женя, держа в руках уже ставшие родными, но теперь абсолютно ненужные коньки, которым теперь место на гвоздике над камином, сидел, облокотившись на закрытую дверцу шкафчика и терпя из-за этого сильные боли в спине. Мысли мешались сами собой, изменяя в неизвестном порядке составляющие, не позволяя сосредоточиться. Понятие того, что жизнь спортсмена кончена, мешало дышать. Било в висках, подкатывало ком к горлу, вызывало что-то горячее на щеках, струями. Остаться никем после того, как пожертвовал практически всем ради одного дня, одного выступления, одной победы, ради сочинской медали. Голова болела. Болела от ненужных сейчас мыслей, от криков снаружи, от громкости собственного сердцебиения, от раздражающего тиканья часов, висевших над входом. Темно-коричневые, с красной секундной стрелкой. В ушные перепонки врезался звук быстро приближающихся шагов. Такой громкий и раздражающий. Дверь открылась. С противным тихим скрипом, как это обычно происходит в пятизвёздочных отелях. Вроде, не скрипит, не нервирует, но когда слышишь самые незаметные звуки… - Женя, - приятный юношеский голос, с примесью хрипа, показался раскатом грома в ясный и погожий день, когда ни ветерка. Словно приставили музыкальную колонку к уху и увеличили громкость до максимума; боль новой волной прокатилась по черепу, отдавая импульсы то здесь, то там. Настолько невыносимо, что мужчина нагнулся вперёд, терпя ещё более сильный разряд болезненного тока в спине, сжал зубы, из-за чего с губ сорвался жалостливый, почти жалкий, стон. Блондин ничего не стал скрывать. Стесняться собственного уже ничтожества – нет причин, нет желания. Однако от пола взгляд голубых глаз устремился на нарушителя спокойствия. Тёмноволосый мальчишка стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что делать, как поддержать, ведь русского языка он почти не знает. Но как же хочется! Хочется просто подойти, обнять, поцеловать, рассказать, что всё это ерунда, что вместе они справятся, но нельзя. Нельзя, нельзя, нельзя! Запрет, табу, расстрел за нарушение! Тишина. Такая громкая и раздражающая, что трудно дышать – кажется, что мир остановился. Словно кто-то там, наверху, решил неудачно пошутить над ними, и тишина. И только мерзкое тиканье часов и крики снаружи. Всё-таки решившись, Юдзуру подошёл к скамейке, на которой сидел более опытный фигурист. Мальчишка сел медленно и аккуратно, стараясь не шевелить поверхность, чтобы Женя не заметил, и ему снова не стало больно. По коже Жени прошлась крупная дрожь, когда тёплая маленькая рука аккуратно и почти невесомо коснулась плеча. Её обладатель не давил, не торопился, словно впереди целая вечность. От того, что самый дорогой тебе человек страдает, тебе порою ещё хуже: когда знаешь, что ничем не можешь помочь, и даже слов подходящих подобрать не можешь. Это тяжело, это больно, это невыносимо. Проще уйти, нет, убежать на другой конец света, стерев ноги в кровь и оставшись без малейшего шанса на выживание. - Поздравляю, - устало выдохнул Женя, когда стало немного легче, и боль немного отступила. В ответ юноша, понимающий суть слов, слегка поцеловал плечо своего кумира. Словно говорил, что не хочет он такой победы, что не хочет, чтобы так было, что нужно всё вернуть. - Я люблю тебя, - как щёнок, проскулил Юдзуру. Единственная фраза, которую японец выучил специально, чтобы иметь возможность высказать всё своему Богу, своему возлюбленному. Когда-то, услышав эту фразу с забавным акцентом, свойственным иностранцам, Женя на радостях с неестественной силой поднял своего юного конкурента, и не отпускал. Не отпускал долго, но после пришлось – на мягкую кровать с мятыми простынями. Мужчина почувствовал горячее дыхание на шее, вот-вот маленький расплачется, как ребёнок, у которого отобрали любимую игрушку. Горячая аккуратная рука спустилась к руке Жени и сжала ту с такой силой, будто от того, что Юдзуру отпустит блондина, тот непременно умрёт. Хотя это уже случилось – спорт для него умер, умер спортсмен в нём, а значит, скоро умрёт и он сам. От безысходности; сопьётся, станет наркоманом или суицидником - не важно, что именно произойдёт. В будущем. Но необходимо думать и о настоящем, о сегодняшнем дне, о том, что горячие крокодильи слёзы вот-вот ошпарят плечо. - Ну, Юзу, - нежно, но как-то по-отцовски, с натянутой улыбкой, аккуратно повернувшись лицом к парнишке, на глазах которого уже навернулись слёзы, - не надо, не расстраивайся. Зная, что одних слов недостаточно, мужчина легко поцеловал парнишку, стараясь быть настолько нежным, насколько это сейчас возможно. Юдзуру буквально вцепился в волосы своего любовника, уже захлёбываясь сдерживаемыми слезами, шмыгая носом. Короткий, нежный, с привкусом крови поцелуй прекратился, когда Ханю уже не мог сдерживаться, и слёзы хлынули сами собой, когда он отвернулся от любимого. Возможно последний, поцелуй напоминал сам по себе шампанское в фужере, которое выпивают в полночь на Новый год, тем самым показывая, что начинается новая жизнь, что прошлое – в прошлом. Но для кого-то начинается новая жизнь, а кто-то вынужден продолжать влачить собственное существование там, в иллюзорном прошлом. Не дожидаясь окончания этой мыльной оперы, которые Плющенко терпеть не может, Женя самостоятельно встал и пошёл к двери. Он ничего не должен мальчишке ни за его любовь, ни за его страсть, ни за ту общую радость. Теперь Женя никому ничего не должен – всё. Он – никто, он калека. И все это прекрасно понимают. И Юдзуру тоже. И он не станет пытаться вернуть что-то, ибо прошлое. В этот день из спорта ушёл знаменитый фигурист Евгений Плющенко. Не стало ни живой легенды на льду, ни бесспорного победителя, и в огромной кровати так одиноко и холодно без него. Юдзуру Ханю, скорее всего, в будущем станет великим фигуристом. Он сможет превзойти самого себя. Возможно, он станет легендой, как и его Плющенко. И когда-нибудь, в будущем, свою самую важную победу он посвятит именно ему, своему сенсею, любовнику и возлюбленному.