Перед сном

Филипп закашлялся сразу после того, как Дрисс уложил его в постель. Это были жалкие, свистящие звуки, мало походившие на обычный кашель, и Дриссу понадобилось несколько долгих секунд, чтобы понять, что они означали; и ещё несколько — чтобы догадаться поднести ко рту Филиппа платок. — Спасибо, — сказал тот, после того как закончил. Дрисс не ответил, лихорадочно думая. За всё время пребывания на своей весьма примечательной работе он только и занимался тем, что пытался заставить Филиппа забыть о том, что он калека — хотя бы на пару минут в день. Сам он изо всех сил старался забыть тоже, и, возможно, поэтому во время последней прогулки запустил в него снежком, который каким-то таинственным образом попал ему за шиворот. Он мог заболеть только так, больше просто не из-за чего. — Спасибо, Дрисс, можешь выкинуть свою салфетку. Ещё в самом начале другие помощницы Филиппа заставили его перечитать вдоль и поперёк пособия по уходу за инвалидом, и кое-что он оттуда запомнил. Например, то, что у парализованных лёгкие не работают так, как нужно, и даже самая обычная простуда может закончиться для них очень печально. — Ты уберёшь это от моего лица, или мне позвать на помощь? И тогда Дрисс наконец-то пришёл в себя и скомкал тряпицу, по-прежнему напряжённо вглядываясь в лицо Филиппа, ища в нём признаки болезни, которая может свести его в могилу. А ведь они ещё даже не успели полетать на парапланах. И вообще — много чего не успели. Дрисс зажал язык между зубами, чтобы не выдать своих мыслей, но всё равно сказал: — Ты же не… — Нет. Я же не, — Филипп усмехался. — Я просто поперхнулся. Я не собираюсь помирать от воспаления лёгких, если ты это имел в виду. По крайней мере, не в ближайшее время. Но я всё равно не буду больше играть с тобой в снежки, — а то выходит несколько нечестно. — Значит, отвезу тебя на гору, — буркнул Дрисс, слегка раздосадованный на самого себя за этот приступ почти неконтролируемого страха — страха потерять Филиппа именно сейчас. — И спущу на коляске вниз, как на санках. — Тогда уж лучше подыщи бобслейную трассу. Дрисс взорвался хохотом — в конце концов, он кое-чему научил этого аристократа. Ему вдруг захотелось сделать что-нибудь отвратительно романтичное, а такое с ним редко случалось, так что шанс упускать не стоило. Но поцелуи он никогда не любил, а объятия — что толку в объятиях, если Филипп даже ничего не почувствует. Всё ещё посмеиваясь, он накрыл ладонями его уши.