Тьма

Пусть ты придумана лишь разумом моим, Пугая, эта мысль не меняет ничего. Я к солнцу поспешу, что светит нам двоим. Я не забуду то, что нам предрешено.

Солнечный зайчик. Скользит по траве. Так стремительно спасаясь бегством от моего взгляда в искрах росы. Слепит и заставляет глаза слезиться от его немыслимой силы света, пробегающей уже по острым кромкам камней у подножия Синих Гор. Из Пещеры Ветров веет желанной, вкусной запахом земли прохладой. – Так идем или нет? Еще рано, может, прогуляться? А? – брат явно заметил мой прищур. Следит за взглядом, дурак. Мы слишком похожи или слишком разные оттого, как видим все вокруг? Тоже щурится и мне не сдержать улыбки. День будет жаркий сегодня, не иначе, раз солнце уже столь сильно. – Фили!!! Смотри! Смотри!!! – его что-то поглощает у самого входа во мглу пещеры. Всесильный комок света, солнечный зайчик, отблеск самой жизни растворяется в черных гранях всего лишь… камня? – Это ты подкинул, Кили? Признавайся. Я только-только тут стоял и ничего не видел, пока ты там кусты поливал. Подскакиваем к находке синхронно, тянем руки, оба, смеясь и убирая со вспотевших лбов пряди волос, которые треплет стылый ветер из темноты пещеры. Я бью брата по рукам, тот в ответ заламывает мне кисти, вместе падаем горячими от беготни до этого коленками в мерзлую еще от ночи землю. Совсем маленький, черный, иссиня-черный, почти не отражающий света камень. Он выглядит отколотым куском, только частью целого, но и таким он истинно устрашающе прекрасен. Матовый всем собой и холодный будто лед, кажется, он не отражает свет, нет, вбирает в себя многими сколами и гранями неописуемо-природной кривой формы. Они будто руны… Руны, что поглощают свет! – Нет, и вообще, дай сюда! Я первый увидел! – Еще чего. Чем докажешь? – Ну, Фили! Ну пожалуйста! Ну… – Да бери уже, бери! Он рад как ребенок. Он и есть ребенок. Как и я. А я рад за него. Размазавшего по щекам землю, стертую с этой странной штуки. Мать, наверное, догадается, где мы были. – Мамка наверняка знает, что это за руны. Пошли покажем ей? Может, его разделить можно? – Разделить? – в глазах Кили недоумение и сомнение, рожденное моими словами, но борьба совести и жадности у него внутри за обладание находкой быстро заканчивается победой первой. – Но как же… принцы Эребора?! Прятки в пещере? – … принцы Эребора… У нас еще столько времени, мелкий! Чем быстрее покажем это мамке, тем скорее займемся остальными делами! – придаю себе важный вид. Карие глаза отвечают мне еще большей радостью во взгляде, чем улыбка их обладателя, который уже тянет меня за руку к Залам Торина, крича напоследок: – Досадно, похоже, он крошится немного… – Где вы были опять? Почему штаны и лица грязные? – Ма, смотри! Можешь это прочесть? – Кили прыгает от нетерпения около нее, вручая находку, а мне только и остается придерживать гремящую от его топота на столе в огромной кухне посуду, на которую указывает радостный, но чуть испуганный и раздраженный взгляд любимой матери. – Что там у вас... Обед скоро… Грязные детские руки брата небрежно всучивают камень в ладонь, превосходящую их обеих как минимум вдвое. – Что это? Ну, весь грязный, брат… Фили, что вы делали? Где… Это вы сами? – смотрит на меня так, будто я виноват во всех его проделках. Ненавижу этот ее взгляд. Она так надеется на нас. Не говорит. Но мы видим с Кили. – Нет... Я не причем т… – почему вопросы задают всегда старшему? Это несправедливо, почему не обоим? – Нашли! – взгляд Кили стыдливо признает, что перебил меня, но совестно явно только карим глазам. Она надеется, а он верит ей. Он слишком доверчив, верит всему и во все. Люблю их за это. Мне бы побольше этих их сил. Они оба – самое дорогое, что есть в жизни… Как и мои мечты? – Странные руны какие, будто и не гномьи вовсе... Не кхуздул. Но вроде некоторые символы мне ясны. «… за Бесценную плату…». Так! Это дядя вас подговорил? – она улыбается. Груз с плечей! Кили сейчас просто лопнет от любопытства, смотря на нее, и от его вида мне опять не удается сдержать смеха. – Нет!!! Мам! Что там, что? – удивленные и заинтригованные карие глаза почти умоляют, только теперь нас обоих о чем-то. Меня не смеяться над братом, а мать продолжать? – Сам ты думаешь это правда, Фили? Что мамка сказала? – Откуда мне знать? Вот доживем и увидим. – Ждать долго придется. Эх… не потерять бы его, – даже отсюда, из темноты нашей спальни, мне видно, как рука брата сжимает холодную породу неизвестного происхождения. – Жаль, его разделить не удалось, да? Но если что, я дам тебе его поносить. Когда хочешь. Я знаю, что он слегка лукавит. Он отдаст в любой момент, когда попрошу. Но не хочет, конечно. А я не попрошу. Мне даже нравится смотреть, как он с ним играет. Весь день сегодня с этой безделицей носился, а когда мать дочертила на темной поверхности еще несколько рун на кхуздуле вдобавок к тем почти стершимся, чтобы, по ее словам, усилились магические свойства… Перед сном мы даже загадали желания, прошептав их черному холоду каменных кромок. Одно желание у нас по-братски оказалось одинаковым – мы грезим о возвращении Эребора с каждым новым рассказом дяди Торина о нем все больше, и все больше проникаемся любовью к родной нам стихии земли и камня. – Думаешь, если потеряешь, то ничего не сбудется? Ты ведь уже загадал… Ну, то, что ты придумал про любовь, это точно глупости! Не бывает так! Эльфийку? Тьфу. Да на кой ты такой любой из них сдался? Они таких не любят... – Каких это таких? – Гномов! – А вдруг? Он же волшебный! Помнишь слова мамки? Сам же загадал почти то же самое. Повторюшка… Ответить нечего. Такая глупость… Усталость за день наваливается мимолетно исполином грез. Лишь громко вздыхаю, пока брат все тише и тише что-то бормочет на кровати поодаль. Рыжий кот опухает пышной тучей у руки Кили, трется наглой мордой в темноте ему о ладонь, облизывая что-то в ней ленно и раздвигая его пальцы, сжатые в кулак. Он мурлычет громко в такт бессвязным разговорам брата со сновидениями. Гранями умирающего лунного света из окна… Он крошится?.. Немного. Камень в его руке. Словно целый мир моих мыслей вдруг, облизываемых мурлыканием кота. Темно и прохладно, сон стелется неразборчивыми кляксами помыслов так скоротечно и внезапно. И от чего–то вдруг становится так жутко… – Кили... Ты спишь? Тишина. – И чего сделала? – смотрю с напускной надменностью в лицо брата, поглаживая так недавно отпущенные и бережно сплетенные косы-усы, хмыкая при этом. Тот попадается на уловку в попытке скрыть чувство зависти, растягиваясь улыбкой, обрамленной щетиной. – Не отобрала, конечно... Как узнала, куда дядя нас взять собирается, еще больше в него верить стала! Хотела отговорить его… Точно уверен, пыталась. Хорошо, что не вышло. – Хорошо?.. Какая глупость. Предрассудки все это... Ну... Дай, Кили! Посмотрю. Кили!!! – еле выхватываю ставший таким гладким за столько десятилетий камень из его рук. Трещины и острые края пропали, истерлись, а руны, начерченные уже тогда, когда мы его нашли, да и написанные матерью в нашей юности, стали будто ими, его собственными трещинами. ЧуднА природа камня, бесспорно. Время меняет все? Камни и плоть. Или это вера и надежда? Любовь. Я сжимаю нежный поверхностью символ наших с братом желаний сильнее в ладони. Может, придаст мне сил избавиться от тревоги перед походом к Эребору. Он все такой же холодный. Словно лед. Всегда был таким. Тревога не унимается, и остается раскрыть ладонь и увидеть. – Новые руны? Мать? – Она. Нанесла. Говорит, чтоб вернулись домой. Сказала… это родная земля, и она сохранит нас. А мы будем тверды и... – Не видно ничего, этот кусок породы почернел от старости... Держи, – в карих глазах проскакивает мгновение обиды и испуг оттого, что руки брата еле успевают поймать брошенное. Не верю… Пытаюсь надеяться… Я боюсь. Но, кажется, он боится безмерно больше. А мать… – Тебе отдала – ты и носи, – не могу сейчас смотреть на радость Кили. Думать о матери. Мысли путаются. Мысли сейчас о другом. О другой. Только о ней. Надо попрощаться. Сказать: «До встречи!», не «Прощай…». – Почему ты плачешь? Не плачь. Я так этого хотел. Помнишь? А ты так долго поддерживала меня. Верила и надеялась. Я так долго этого хотел. Как и ты. Это моя мечта, – прости меня, прости-прости-прости! Мне хочется кричать это любимым зеркалам дорогой сердцу души, но вижу, они и так, серебряным блеском на ресницах читают все в моем взгляде. Я на коленях перед той, которую взаимно люблю всем сердцем и душой. Перед мечтой, от которой ухожу к еще одной мечте, целую багровые от огня чувств щеки в слезах, прощаясь. Нет. Говоря: «До встречи!». Этот камень проклят, если исполняет детские желания так… Этот поход. Этот дождь. Эти горы и пещеры… мне кажется иногда, что я не выдержу. Умывшись, устало смотрю в эльфийское зеркало ловкой работы мастеров Ривенделла. Отражение в нем осунулось, измученное и отрешенное. Чтобы справиться, мне нужно стать кем-то другим. Сам не смогу. Кем-то другим… Им?! Он почти другой с этой стороны в зеркале, я, но без шрамов и ран, которых совсем не видно. Магическое зеркало? Такова магия эльфов? Мгновение, и меня переполняет гнев. Нет! Его переполняет гнев. Он скалится и немо вопит, зажив вдруг собственной жизнью. Бьет руками и головой в магическое стекло, силясь словно о чем-то предупредить. О том, что мне и так известно, о том, чего безумно и скрыто боюсь. Этот гнев не унять. На себя – за бессилие. За слабость. Мне не сдержать гнева, как и ему, двойнику в зеркале, которое, наконец, трескается от его ударов. Я так устал. Осколки режут его лицо, светлые косы, руки и тело, ссыпаясь передо мной. Он все больше я появляющимися на знакомых местах шрамами и порезами. Выдуманное, проникающее в настоящее? Быть может, он мое спасение. Его руки на моей шее… мои руки на моей шее. Теперь мы похожи. Мы одно целое? Это поможет мне? Ему? Обоим? Весь окровавленный, словно новорожденный, он дрожит, стоя передо мной, поднимая меня над полом. Ты сильней. Ты сможешь. Помоги мне? Это звук хрустнувших костей под его пальцами и ладонями? Просыпаюсь?.. Мне слышно, как камень падает о мраморный пол эльфийской темницы. Голод и усталость не оставляют, этот поход лишил стольких сил. Я уже и забыл о нашей вере и надежде, сокрытой в куске породы, которую хранит брат. Камень, тот самый, узнаю его скрежет. Темнота колет глаза белыми иглами. Приглушенные голоса. Брат. Разговаривает о чем-то с той рыжей эльфийкой из стражи. Больно сладкий тон. Не вижу ничего отсюда. Не могу поверить, сильнее прижимаясь к холодным прутьям решетки руками, лицом, всем телом. Сбывается то, что он загадал? Зажигаю лучину от огня в лампе, дабы передать одинокое пламя еще паре из них. Хочу видеть ее как можно лучше во мраке этих каменных стен бани Эребора. Обе мои мечты. Я заслужил это, отвоевав их. Но лучина гаснет, только вспыхнув и сразу умерев огнем. Вонючий серый густой дым вокруг моей руки, словно змея, еще миг напоминает о неприятности. Он растворяется запахом и цветом, темными мыслями, когда она чуть слышно смеется, отвлекая от мелочей бытия. Баня, пахнущая лесом, сырыми теплыми камнями и травами. Мне хватит и крох света, ведь я смогу изучить ее руками. Пар в воздухе висит спрессованной ватой, и дышать так трудно из-за него? Из-за нее. Сводят с ума ее движения, касания, походка. Она опускает щекочущие мое сознание вожделением лодыжки в воду и, медля, сбрасывает с себя одежды. Я так долго ждал этого. Я так много прошел пути. Взгляд любимых глаз опускается на юркнувшего сюда кота, и я все же завидую ему, хоть и знаю, что меня ждет гораздо больше, чем кроткие поглаживания по спине. Как же мне повезло найти ее, вернуться к ней, будто то желание тогда... Оно. Прочь одежду, пока она не смотрит. Кажется, порвал штанину. Неважно – я... Боль пронзает внутреннюю сторону левого бедра. Точно мелкое лезвие изнутри тела чуть распарывает кожу. Просто прыщ, у кого не бывает? Она оценивающе смотрит и улыбается, становясь все желаннее. Хочу ее больше, чем она меня. И она видит. Пусть попробует поспорить! Словно не замечает шрамов и погнутых костей, оставленных мне долгим походом и битвой за Одинокую Гору. Как и я. Тело мое, но совсем не израненное временем. Войной. И не мое вовсе? Боль щиплет жарче на бедре, и пальцы сами настигают ее почесыванием. О, Ауле! Покраснение распахивается крохотной язвой, и из плоти показывается черная голова слепого мелкого червя. Бросает в пот и дрожь, когда слышу вскрик родного голоса, а пронырливый рыжий кот нагло и надменно прижимается к объятой болью ноге как ни в чем не бывало. Это безумие, но я хватаю паразита во мне пальцами и тяну, тяну из раны. Осторожно, в оцепеневшем мгновении, будто оглушенный. Червь столь темный сухой на ощупь и словно мертв. Она кидается мне помочь, будто бы и кот тоже. Но для него это просто игра, впивающиеся в ногу когти доказывают это. Я кричу на нее, впав в отчаяние и отталкивая кота. Это безумие. Чтобы не подходила, уберегла животное рядом, не касалась меня. Безумие, но мне вдруг так страшно и стыдно. Под кожей на теле вытянутым из раны пропадающим червем проступают шрамы и ожоги, уродливые впалые вены и сросшиеся, но погнутые когда-то в сражении у Эребора переломами кости. Рана пустеет у бедра, запекаясь кровью, когда ленточное тело паразита рассыпается в моих руках в черную пыль. Теперь это мои руки. Настоящие. Как и тело. Теперь это настоящий я. – Видишь, все, как обещал, – улыбаюсь ей, уже забывая кошмар, виденный миг назад и почти проснувшись. Кажется, я все больше вспоминаю, как это – отделять сон от яви. Сидим вместе рука об руку на карнизе у открытого окна. А за ним зеленые луга лета. И горы, бесконечные и величественные. Горы Эребора. Солнце греет нас, но мне думается – это все огонь в ее глазах. Такой родной и доверчивый. Боюсь сгореть в нем и что он погаснет. Поодаль на противоположном окне черный дворцовый кот. Но ведь он был рыжий? Нет, то был сон?.. Морда милая, знакомая. Здесь как будто в детстве, в Пещере Ветров. Прохладно и вкусно пахнет древним камнем. Воображение всесильно! … принцы Эребора… Оно дало тогда нам с Кили возможность представлять так ярко то, что мы вернули себе только сейчас. Крики брата отвлекают обернуться на улицу. Мне казалось, этот кот был рыжим... Как быстро за его спиной в окне сгущаются сумерки. Пугающе скоро. Как же это возможно? Теряю мысль, как только смотрю на нее, целуя ее шею, вижу брата все под тем же солнцем в зените. И черное ломится в сердце. Вспоминает о себе, напоминает мне. Срываюсь с места, не отпуская дорогих хрупких рук, наблюдая, как животное в окне поджимает лапы у груди, застывая в мареве удовольствия улыбчивой мордой, и растворяется в темноте полностью. Как мои мысли в ужасе, когда мы вдвоем с ней, преодолевая резкую лестницу, уже бежим, почти прыгаем к проему арки в одной из пещер Эребора по направлению к силуэту Кили в ярком свете. Ее поцелуй вдруг останавливает. Забвение. Утратившему на миг солнечный свет в дверях она возвращает его мне. – Чего ты так испугался? Улыбаюсь ей, не зная ответа. Не помню. Не хочу помнить. Хочу забыть. – Тут бывает так темно. Иногда мне кажется – эти стены твоих предков сведут тебя с ума. Обнимаю, еще крепче и сильнее, уже приподняв ее над собой. Мне ощутимо, как бьется сердце. Оба наших сердца. – Нет. Им не под силу, глупая! Я уже безумен. Тобой! – так ее люблю. Крепче прижимаю к себе, и черное почти тает. В груди. Ну почему не вокруг? Почему? – Фили! Только взгляни! Черный как смоль. Камень. Он крошится в руках напуганного брата, стоящего в дверях. И горы вдалеке столь скоро настигает мрак, завеса пустотелой мглы застилает леса, луга, землю и небо. Я вижу, беспомощно и не в силах отвернуться, как луч поблекшего черного солнца, беззвучно достигнув земли вдали, пожирает ее и все вокруг. – Мы должны бежать. Беги! – от ужаса невозможно соображать. Как будто в один момент, каждой секундой я забываю и вновь вспоминаю о нем. Инородное забвение неотвратимой силы уносит все вокруг в себя. Забирая все назад, себе. Как свою собственность. – Кили! Брат смотрит на меня в ответ на крик его имени, улыбаясь, и так обидно переводит взгляд карих глаз в сторону. Куда-то вдаль. Уже не напуган? Там Лихолесье… Мрачнеет, видя то, чего не вижу, не могу представить я. Его сбывшееся желание. Одно из. Держа в пальцах одной руки наконечник стрелы… Это ведь была когда-то не его стрела. Он оставил себе часть не гномьей стрелы, это… Его вторая ладонь раскрывается. Это он. Он крошится?.. Да. Камень. Брат, невозмутимо всматриваясь в горизонт, в луч черного солнца, совсем не замечает, как каменная порода за мгновение истлевает, развеиваясь пылью по его ладони. И черное уносит Кили, забытого и забывшегося. Я не кричу. Не могу. Я уже не помню. Это мое и уже не мое. Зачем? У меня есть она, все еще есть она. Бежать через перелесок, к матери и дяде, к друзьям, вышедшим прогуляться на поля долины, когда-то изуродованной войной, но вновь цветущей. Война способна изменить все… внутренне и внешне… Но… Цветущей? Я слежу за тем, как все вокруг утопает в темноте. Как и они. Они будто перестают быть собою, когда она находит их. Смиряются. Не живут. Неужели все мои желания растают вот так? В пустоте? Прочь от этого места, мутнеющего памятью в мыслях. Искать спасения! Но где? Где угодно, пока она со мной. Она еще рядом! Луч черного солнца все сильнее, все шире и алчнее. Воронка пустоты, присваивающая себе все мое. Все мое теперь ее? – Беги! Беги! Беги! – кубарем скатываемся по траве. То осознавая и страшась, то забывая и смиряясь на миг, я не могу подняться. На миг, забывая ужас, помню ее. Опираясь одной рукой о землю, так скоротечно вянущую травой, ощущаю весь вес любимого тела на себе. Сидя на мне, может, она не почувствует, не увидит, не станет жертвой… Жертвой чего? Свободной рукой обнимаю, пробегая пальцами по спине. Садясь, прижимаюсь собой к ее груди. Как же хрупка мечта, словно ее шея под моими пальцами. Как прекрасна, тепла и приветлива, как ее щеки под моей ладонью, как улыбка. Моя мечта. Не исчезай? Нет смысла спорить? Шепчет мне ее взгляд. Наши мечты созданы ранить нас. Покинуть нас. Погубить нас. Я не хотел так… прости!.. Не исчезай?.. Моя мечта. За что? Беспросветные стены окружают. Нет веры. Нет надежды. Нет… любви?.. Одинокая Гора тает, не существует больше. Любимые губы касаются моего лба. Дорогой мне силуэт смешивается с мраком. Все, что так люблю и хочу сохранить. Я не помню. Я смирился. Безразличной. Все равно. Она вернулась … забрать обратно исполненное и получить за это Бесценную плату. Одинокое эхо. Я – твой. Тьма. – Кили. Ты... спишь...