Даже не представляешь, насколько сильно может сблизить алкоголь

Юрий Плисецкий Я дико пьяный, приезжай. Отабек Алтын По какому поводу веселье? Уверен, что я должен это видеть? Юрий Плисецкий Я просто остался дома один и решил напиться. Если не хочешь, то я позвоню Виктору. Отабек Алтын Я не говорил, что не хочу, Юр. Я в центре. Полчаса подождешь? Юрий Плисецкий Если меня не вырубит, то подожду. И захвати ещё бухла. У меня заканчивается. Отабек Алтын Ты не лопнешь? Юрий Плисецкий Нет. Бери водку. Я пошёл приводить себя в нормальный вид. Жду тебя, мой принц на мотоцикле. Сообщение, булькнувшее уведомлением в кармане кожаной куртки, Отабек смог прочитать уже когда был на месте. Парень тихонько поржал над яркой метафорой Плисецкого, сравнивающей его с «принцем на мотоцикле», и снова убрал телефон в карман. Теперь главное было проскочить мимо стерегущего замок его «принцессы» дракона — консьержки бабы Нюры. Проскочить, надо сказать, еще и не с пустыми руками, а с бутылкой «Финляндии», чтоб ее. Алтын поставил мотоцикл к парковочному столбику, забрал шлем, сунул туда еле влезшую бутылку финской водки и подошел к уже знакомой подъездной двери. Тыкнув поочередно две цифры на домофоне и дождавшись ответа, он пробурчал в микрофон, как можно тише: — Открывай, Юр, вино-водочный отдел приехал. Юрий тем временем допил очередную бутылку чего-то, что сильно обжигало горло. Судя по ощущением, это был виски. Примерно на половине второй бутылки он сбился со счета, так как разум заняли мысли о другом. После отправки последнего сообщения телефон отправился в полет по кровати, приземлившись где-то между подушек. Блондин упал следом, спихнув перед этим пустые бутылки на пол. Он лежал так до этого самого момента, открыв глаза с недовольным шипением от раздражающей трели домофона. Он успел задремать и в нормальный вид себя, естественно, не привёл. — Хуёдочный, — парировал блондин. Но кнопочку всё же нажал, затем, открыв дверь, прислонился к дверному косяку и прикрыл глаза в ожидании. Успешно минув входную дверь, Отабек шмыгнул по коридору к стойке, где обитала консьержка. Баба Нюра зыркнула на позднего посетителя подозрительным взглядом, мол куда это вы собрались, молодой человек. Отвечать Алтын, естественно, не собирался — не подставлять же Юру. Поэтому, следуя давнишнему совету Плисецкого «хер на нее положить», пришлось сделать морду кирпичом, сухо обронить «Добрый вечер» и сразу скользнуть на лестницу. Если ему не изменяла память, Плисецкий жил на четвертом этаже. Поднимаясь вверх через ступеньку, парень погремел ключами от мотоцикла, укладывая их во внутренний карман куртки, при этом виртуозно удерживая в руках шлем с бутылкой водки внутри. Так он и летел вверх, пока не заметил, что в двери одной из квартир на площадке, устало привалившись к дверному косяку, его смиренно ожидало будущее российского фигурного катания в одном лице. Лицо это, к слову, было безумно красивым. И пьяным в нулище. Юрию дико хотелось спать, плюс ко всему ноги полностью отказывались его держать, напоминая о том, сколько он выпил. Тем более для молодого и ранее не пьющего в таких количествах Юрия нынешнее состояние было в новинку, странным, пугающим, но приятным. В трезвом состоянии он не замечал за собой мыслей, которые вогнали бы в краску любого нормального человека. Но фантазия Плисецкого считала, что всё нормально и ей стоит и дальше показывать юноше разнообразные пошлые эпизоды с ним в главной роли. — Физкульт-привет, — хмыкнул Отабек, преодолевая последние пару метров до входа в квартиру. — Вечер в хату, — выпалил Юрий, увидев друга. А потом как-то даже задумался о смысле сказанной фразы. Но спустя пару мгновений мысли более-менее направились в нужное русло. — Проходи, чувствуй себя как дома. Водка с тобой? — он сощурился, разглядывая Алтына. Не увидев заветную жидкость, он надул щёки и сложил руки на груди, сводя светлые брови на переносице. — Неужели решил не брать? Ну тогда ты охуел, я тебя не пущу. Отабек посмотрел на Плисецкого снисходительно — не пустит, ага, как же. Сил-то хватит не пустить? В таком состоянии он мог Юру просто пальцем тыкнуть, и тот бы ничком на пол свалился. Хотя, кто его знает, — это же Юра. Наверняка, он и бухой на подвиги горазд. — У меня такое впечатление, что этой бутылке здесь рады больше, чем мне, — фыркнул Алтын, вытаскивая водку из мотоциклетного шлема с ловкостью фокусника. — Я, между прочим, нес ее сюда, как крадущийся тигр и затаившийся дракон, — не без гордости улыбнулся Отабек и передал шлем вместе с главным атрибутом сегодняшнего вечера в руки хозяину квартиры, предупреждая: — Не разбей только, трезвенник. Казах переступил порог чужой квартиры, закрыл за собой дверь, скинул в прихожей куртку и ботинки, а затем добавил: — И из горла не пей, а то отберу и выпорю. Все слова пролетели мимо ушей Юрия, когда в его руках оказался шлем с бутылкой. Держать было тяжело, поэтому Плисецкий с счастливой улыбкой понёс свою тушку в комнату, даже не обратив внимания на Алтына. Плюхнувшись на свою кровать, он тут же развалился аки царь, извлекая бутылку из шлема и откидывая тот куда-то в далёкие дали, даже не задумываясь особо о сохранности. Спустя несколько мгновений блондин уже уверенно присосался к горлышку, делая глоток обжигающей жидкости. — Бля, сказал же, не пить так, — нахмурился Алтын, стиснул кулаки и ушел в кухню за двумя гранеными стаканами. — Виктору хочу позвонить! — наконец изрёк он, пытаясь найти телефон, бутылка тем временем отправилась на тумбу, стоящую рядом с кроватью, ставил ее Юрий аккуратно и даже бережно, внимательно наблюдая за вернувшимся Отабеком. — Помню, как он пьяный меня в туалете зажимал, пока та русская свинья сидела в зале ресторана и ничего не подозревала. Отабек шлепнул стаканом по тумбочке, налил себе туда водки с два пальца, навернул залпом для храбрости, а затем ловким движением вырвал из рук Плисецкого телефон. — Виктору, значит, позвонить хочешь? Ну-ну, — задумчиво резюмировал Отабек, убирая чужой мобильник в задний карман джинсов. — Куда? Моё, идиот! — возмущению не было предела. Как это он вообще посмел трогать не свою вещь, тем более распоряжаться его желаниями и действиями? Юрия безумно раздражала наглость взрослых. Тем более Отабек никак не объяснил свой собственнический порыв, поэтому это выглядело ещё более странно и непонятно. От криков Алтын невольно прищурился, вжимая голову в плечи. «Заголосил-то как — будто действительно убивать полез». — на секунду подумалось Алтыну. Юрий надул щёки и потянул Отабека на себя, чтоб тот завалился сверху. Конечно, в своих силах Юрий сомневался, но думал, что намёк Алтыну будет ясен. Но сил в тонких и слабых ручках не было, чтоб опрокинуть на себя целого казаха. В таком состоянии Плисецкий вообще чувствовал себя слабым настолько, что хотелось просто лежать с прикрытыми глазами и думать о чем-то своём. А вялая попытка Юры уронить казаха успехом не увенчалась, но сдвинуть центр тяжести получилось, и Отабек оперся одной рукой о бортик кровати, опасно нависая прямо над Плисецким. — Не идиот, а судебный пристав. Изымаю ваше имущество за оскорбление казахского фигуриста действием, — поймав равновесие, парень улыбнулся, понимая, что несет чепуху, вытащил телефон из кармана и потряс его над блондинистой макушкой. — Пока я тут, и ноги Виктора здесь не будет. Так что, выбирай, или Виктор, или я, — эгоцентрично, да. Может быть, даже откровенно глупо. Но ревность — она штука такая. Непредсказуемая. Естественно, о том, что это ревность Плисецкому было знать не обязательно. Юрий тем временем слегка приподнялся, обвивая шею Отабека одной рукой и притягивая ближе к себе. — Верни, сука, телефон, — зло прошипел он, впиваясь короткими ногтями в чужую шею. Там, где ногти блондина больно впивались в шею, наверняка останутся следы. Отабеку было все равно — пусть хоть всю шею расцарапает. А Плисецкому хотелось вмазать другу за такую наглость. Тот находился опасно близко, поэтому бить его пока было рано, не хотелось получить ответку в виде горячего казахского пиздюля, поэтому Плисецкий замер, пытаясь понять, возымели ли его слова какой-то эффект на Отабека. — Я позову Виктора, когда ты уйдешь. Всё равно хотел с ним выпить. Он такие вещи с японской свинкой творит, когда пьяный. Чем я хуже? — недовольство, явное и неприкрытое. Алтын, услышав это, медленно завел руку с чужим мобильником за спину, чтобы Плисецкий не смог до него дотянуться. Затем ловко перехватил юношу за талию, прижимая к груди так, что они оказались нос к носу, и, ругая себя последними словами, спросил: — Какие вещи? — Отабек встряхнул внезапно замершего в руках Плисецкого, закидывая и вторую ладонь юноши себе на шею и теперь обнимая его двумя руками, а телефон оказался у Юры за спиной. Плисецкому было совсем без разницы на то, что с ним делают. Всё же, ничего такого ужасного в действиях Алтына не было, поэтому он даже глаза прикрыл, молча хмыкая на резкое встряхивание. — Отвечай. — Пусти, Бек, — лениво бормочет блондин, опаляя чужие губы горячим дыханием и совсем не держась за шею. Сейчас от кровати его отделяли только сильные руки казаха, хотелось скорее завалиться и укутаться в одеяло. Хорошая водка не пахнет, думал Отабек. Если водка пахнет, значит, это плохая водка. От Плисецкого не несло спиртом. От Плисецкого пахло Плисецким. Какой-то мятной холодной свежестью — пиздецки вкусно. Телефон выскользнул из руки и с глухим шуршанием упал на кровать прямо за спиной блондина. Двумя руками Алтын перехватил тонкую талию, оглаживая выступающие через футболку ребра, любовался безмятежным лицом. Полуприкрытые лазурные глаза напротив сердились. Сияли. Отабек бесконечно ненавидел себя за то, что собирался сделать. — Не отпущу, — шепотом. А затем в омут с головой, сминая губы Плисецкого своими губами, пока тот не успел отвернуться. Мягкие губы под напором трогательно дрогнули, в мозгах проскочила шальная мысль углубить поцелуй, как вдруг глаза напротив резко распахнулись. Так, будто не ожидали увидеть друга настолько близко. И все вокруг замерло, замедлилось, застыло. Боится, понял Отабек. Ему страшно. Самым ужасным было осознание того, что причиной этого страха являлся он сам. Не стоило это делать. Ох, не стоило. Казах шевельнул руками, ослабляя захват, перехватил перепуганного Плисецкого за плечи, отстраняясь, и аккуратно посадил друга на кровать. Сам, тем временем, опустился на корточки напротив, не сводя с блондина осторожного взгляда. — Извини, — сипло произнес Отабек, почесав лоб. Сложно. Нахрена, спрашивается, полез. Глядя на юношу снизу вверх, Отабек потеряно следил за мечущимся из стороны в сторону бешеным взглядом Плисецкого. Однозначно ведь что-то себе надумал: пугался, снова расслаблялся, а потом опять вздрагивал, как осиновый лист. Алтын и сам разрывался между молотом и наковальней, одновременно оправдывая и кляня себя в собственных глазах. С одной стороны, Юра первым начал затирать про Виктора с его любвеобильностью, вот и вывел. За что боролся на то и напоролся, как говорится. Получите, распишитесь. С другой стороны… да он же пьяный. А Алтын действительно идиот. Если сейчас и можно было что-то прояснить, то только честностью. — Юр, не молчи, — осторожно позвал Отабек, привлекая к себе внимание. Руки машинально потянулись обнять Плисецкого за коленки, но замерли на полпути к цели. Тот дёрнулся. Нельзя сейчас было усугублять ситуацию. — Скажи, о чем думаешь. Спроси, что хочешь спросить. Я отвечу. — Что? — хотелось забиться в угол, отдохнуть, просто прикрыть глаза хотя бы на несколько минут, чтоб привести мысли в относительный порядок и наконец что-то сказать другу по поводу произошедшего. Он был более чем уверен, что на утро даже не вспомнит об этом. Так зачем тогда забивать и без того затуманенную алкоголем голову ненужной информацией? — Найди мне мой телефон, я совсем ничего не соображаю, — Юрий хотел было вновь завалиться на кровать, но вспомнил о стоящей где-то поблизости бутылке. Приметив ту, он с грацией слона поднялся и поволок свою тушку к тумбе, тут же хватая бутылку, открывая, не менее грациозно (нет) откидывая крышку на пол и делая несколько уверенных глотков. Горло обожгло сразу же. Юрий поморщился, но вновь поднёс бутылку к губам. Ему так сильно хотелось совсем забыться, что он готов был выпить хоть десять таких бутылок. Плевать на последствия, плевать на организм. Сейчас его состояние нельзя описать ни одним цензурным словом и это факт, который заставляет положить хер на всё остальное и глушить водку дальше. Алтын бездумно поднялся вслед за Юрой, глядя как тот прикладывается к бутылке с каким-то паническим остервенением. Отабек поджал губы, чтобы случайно не улыбнуться не к месту от забавного зрелища, и потянулся отбирать у пьяного подростка бутылку водки: к сожалению, в отличие от юноши, он был еще слишком трезвым, чтобы не понимать, чем это может обернуться. Алкогольная интоксикация маячила на горизонте в качестве меньшего из зол. — Тихо-тихо, — успокаивающе проговорил парень, аккуратно отстраняя бутылку от губ блондина, а затем потянулся к горлышку сам, чтобы сделать осторожный глоток. Где-то на задворках сознания Зигмунд Фрейд напомнил про непрямой поцелуй. Отабек чертыхнулся. — Твой телефон на кровати. Ты на нем сидел. На самом деле, если Плисецскому так сильно надо занять чем-то рот, то лучше Отабек снова займет его своими губами, чем этой чертовой бутылкой. Плисецкий сделал глубокий вдох, пытаясь как-то подавить слишком навязчивую и неприятную тошноту. Он ткнулся носом куда-то в плечо казаха, фыркая. Хотелось обнять его и просто завалиться так спать, не думая ни о чем. Но мысли по прежнему устраивали в его голове улей, словно пчёлы. И на остаток сегодняшнего вечера они точно поселятся там. — Да ты не понимаешь. Я хочу, чтоб меня вот прям щас срубило и я открыл глаза уже утром, — Юрий с трудом ворочал языком, из последних сил хватаясь за одежду друга, чтоб более-менее держаться. Он явно скоро грохнется, но перед этим он не должен забыть об одной очень важной вещи. Он сглатывает ещё один подступивший к горлу ком. — Срочно тащи сюда мой телефон. Бегом, пока я ещё помню, что я хотел, — тихо бормочет он, всё так же цепляясь за Отабека, как за последний оплот защиты и спасения. Со стороны это выглядело даже забавно. Он жался к нему, хватал за рукав, пытался обнять, тыкался холодным носом то в шею, то в плечо. Приплыли — нормально стоять уже не можем. Зато сил на то, чтобы довести бедного казаха своими действиями до белого каления, по-прежнему хватает. Алтын возвел глаза к потолку и тихонько взмолился всем, кто потенциально мог его услышать, чтобы от таких ужимок со стороны блондина, у него ничего нигде случайно не встало. Потому что это будет финиш — достойное завершение вечера. Бутылка водки была отставлена подальше от загребущих ручонок, и Отабек мельком отметил на кровати чужой мобильник. Тащи, говорит, телефон! Как тут тащить-то, если Плисецкий даже ровно стоять не в состоянии? Ладно, решил парень, раз гора не идет к Магомеду, тогда Магомед идет к горе. А затем мягко перехватил юношу ладонями под бедра, закидывая на себя, и понес на руках обратно к кровати. — Вот твой телефон, Юр, — проговорил Отабек, бережно укладывая почти бессознательное тело юноши на кровать рядом с мобильником, и для верности даже сунул телефон ему в руки. — Спасибо, — юноша даже улыбнулся, мысленно отмечая, что Алтын ведёт себя очень заботливо по отношению к нему. Телефон не хотел поддаваться и упорно показывал значок ошибки при вводе пароля для разблокировки, но спустя несколько секунд Юрий всё же доебал свой бедный смартфон и победно хмыкнул. Открыть заметки оказалось сложнее, чем он думал, но и с этим он так же справился. Наконец он начал вводить текст, пусть и с дикими опечатками, но на утро он смог бы понять смысл предложения. Дописав, он лениво нажал на кнопку блокировки и закинул телефон куда подальше. — Иди ко мне, — Плисецкий лениво вытянул руки, зазывая в свои объятия друга. — Надо раздеться и ложиться спать, но, чувствую, спать я буду в одежде. Можешь постелить себе на кресле, если против спать со мной. Отабек деликатно пропустил информацию о кресле мимо ушей и опустился на кровать рядом с юношей, ныряя в объятия и прижимаясь ближе. Когда Плисецкий так тянул к нему руки, трудно было выебываться и разыгрывать из себя моралиста. Гордо развернуться и идти спать на кресло вообще казалось несусветной глупостью — нужно быть полным имбецилом, чтобы сознательно наступать на горло своей мечте, особенно, когда она так близко. Алтын невольно стиснул зубы, когда прямо перед глазами застыло расслабленное лицо Плисецкого. Юрий морщит нос. Забавно и как-то слишком по-детски. Крепко обняв мужчину, он уверенно закинул на него ногу, чтоб тот был ещё ближе. Своими, черт, невозможными губами, и пушистыми длинными ресницами юноша просто гипнотизировал. — Спи, — шепнул Отабек, пальцами нежно убирая чужие волосы с лица, зная, что сам сегодня вряд ли сможет заснуть. — Ты ведь просто хотел поиздеваться и поржать с реакции, да? Типа дружеский подъеб, — он прижался ещё ближе, затем накинул сверху край одеяла. Желательно было вообще оказаться под теплым и огромным пуховым одеялом, да и раздеться хотя бы. Но даже если и было навязчивое желание, то сил на исполнение уже не хватало, поэтому он решил, что сегодня больше с этой кровати не встанет. Да и завтра, наверное, тоже. Его первое в жизни похмелье обещало быть весёлым, особенно от такого количества выпитого алкоголя. Видимо, хорошего понемногу — всего одной фразой Плисецкий умудрился обрушить Алтыну на голову ведро ледяной воды. Сказать правду сейчас было равносильно самоубийству: Юра наверняка опять подскочит, начнет строить гипотезы, разорется, выгонит… Соврать — означало отказаться от собственных ценностей, но отсрочить момент собственного неминуемого разоблачения и удержать юношу рядом с собой хотя бы на время. Ужасный вариант. И именно он же — самый приемлемый. Хотя, по большому счету, перспектива сказать «да, мол, дружим-не тужим, сам пошутил, сам посмеялся» была очень сомнительной. Как бы так соврать, чтобы при этом не огрести по башке и не быть пойманным на этой наглой лжи. Рука Отабека съехала с талии Плисецкого вниз на обнимающее его бедро, и парень сделал вид, что устало зевает, одновременно выдавая что-то нечленораздельное, вроде «угу-у». Пусть расшифровывает, как хочет. Юрий поджал губы от обиды. Его первый поцелуй забрали таким наглым образом, шутки ради. Это было неприятно. Настолько, что юноша тут же упёрся ладонями в грудь Отабека, шмыгая носом. — И весело тебе теперь, да? — Юрий усмехается, пытаясь не показать другу то, насколько ему сейчас обидно. Отабеку хотелось взвыть дурниной, потому что с Юрой, что влево, что вправо — расстрел без суда и следствия. Конечно ему весело. Безумно весело — в цирке клоуны детей так веселить не умеют, как ему сейчас весело.  — Ну ты и дурак. Не делай так больше, а то ударю, — Юра улыбается, делая вид, что всё хорошо, затем перекатывается на живот и выдыхает, стирая тыльной стороной ладони выступающие на глазах слезы. В трезвом состоянии он просто врезал бы наглому ублюдку, но сейчас ему хотелось просто разреветься, как ребёнку. Хотя, именно ребёнком он и был. Ребёнком, которому не стоило пить, не стоило вообще никого к себе звать и просто посидеть в компании кота, как он и хотел. — Юр, послушай, — начал Отабек, а потом в нерешительности поджал губы перед тем, как продолжить. Руки от Плисецкого убрал подальше. На всякий случай. — Я действительно сделал это специально, но не потому, что поржать хотел. - Алтын перекатился на спину, устало провел ладонью по лицу, а затем и вовсе сел, свешивая ноги с кровати. — Я сделал это потому, что ты мне нравишься, а моментом нагло воспользовался, — каждое слово давалось с трудом — будто целую тонну весило. — Видеть тебя каждый день и играть в «Наеби себя сам со своей дружбой» — это пиздец, Юр. Поэтому лучше уж так, чем без вины виноватым быть. Еще и ублюдком, у которого шутки дебильные. Как камень с души упал. Даже если сейчас выгонит, даже если домой через весь город пешком идти придется, волоча мотоцикл на себе, потому что пьяный, — не все ли равно? Плевать. Может оно и к лучшему. Юрий поднялся и уселся рядом, так же свешивая ноги с кровати. Затем, слегка задумавшись, всё же уложил голову на чужие колени. Улыбался. Стало и вправду как-то легче. Отабек чувствовал тоже самое. — Скажи мне об этом утром. Сейчас я не отвечу тебе честно о том, что чувствую, потому что я не знаю. Мне слишком хорошо и плохо одновременно, — Юрий улыбнулся и резко поднялся, в следующую секунду усаживаясь на колени к казаху. Он чуть поёрзал, пытаясь найти более удобное положение. От такой полярной смены настроения Плисецкого, внутренности сжало, мешая дышать. На колени забрался — самоубийца. Наверное, любое безумство в таком состоянии было ему позволительно. Сейчас он поверил бы в любую странную вещь, если бы Отабек сказал ещё что-то в таком же роде. Плисецкий глядел исподлобья и по всему телу от этих его испытующих взглядов разливалась сладкая манящая истома — такая, что моментально захотелось надеть очки, желательно, с зеркальными стеклами. Потому что Плисецкий будто видел в глазах Отабека что-то такое, в чем тот и самому себе признаться боялся. Любопытные пальцы блондина скользнули вверх по подбородку. Алтын шумно втянул носом горячий воздух и натурально не смог выдохнуть. Вот ведь сумасшедший. Совсем от этой водки страх потерял. — Юр, ты сказал завтра. Я не хочу, чтобы ты сделал что-то такое, о чем потом будешь жалеть, — просипел парень свистящим шепотом, скручивая самого себя в узел. Собственные руки невольно поползли вверх, устраиваясь на пояснице юноши, там, где футболка чуть задралась, открывая полоску голой кожи. Алтын терпел все притязания со стойкостью бывалого бойца: жмурился, даже пытался убрать подрагивающие пальцы прочь от блондина, но неминуемо возвращал обратно — слишком уж велик соблазн взять то, что само идет к тебе в руки. Всего несколько минут назад, когда ситуация буквально выдавила из него признание, Отабек мог поклясться, что хуже быть уже не может. Оказалось — может. Мокрый розовый язык, будто невзначай скользнувший по губам, был как яд, изящные дразнящие движения юноши — как агония. В мозгу пронесся целый шквал мыслей о том, что, подкинув ему Юру Плисецкого, судьба решила устроить блядские качели — от эйфории к разочарованию и обратно. Терпение лопнуло резко и оглушительно — как упругий воздушный шар. Отабек схватил Плисецского за коленки и потянул на себя, вжимаясь плотнее. Ответная реакция была получена, а значит он никого ни к чему не принуждает, решил для себя Алтын, приподнял голову и на выдохе прижался к губам блондина, сразу нежно скользнув языком в рот, дурея от собственной безрассудной храбрости, помноженной на острое, всепоглощающее желание. Плисецкий сам напросился. Когда губы Плисецкого дрогнули в ответном движении, в груди проснулся целый шторм — с громом и молниями. Целоваться юноша откровенно не умел, но с лихвой компенсировал отсутствие навыка энтузиазмом. Ничего, научим, с долькой садизма заключил про себя Алтын, и осознание этого факта почему-то приносило безумное удовлетворение. Даже несмотря на то, что такая непоколебимая уверенность явно граничила с самообманом. Отабек целовал юношу медленно, вдумчиво, наслаждаясь вкусом его мягкого рта и с восторгом ощущая нажим ровных зубов под этими соблазнительными губами. Это был полный, бесповоротный и рвущий крышу кайф, который ни в какое сравнение не шёл с тем, что он когда-либо испытывал до этого. Осмелев, Отабек подтянул Юру еще ближе, не прекращая поцелуя, сквозь неплотно прикрытые веки разглядывая его судорожно зажмуренные глаза. Тело Плисецкого в руках было напряжено до предела. Алтын чувствовал, как юношу била мелкая дрожь, как рывками вздымалась грудная клетка, как по бокам сжимались гибкие стройные ноги, в которых звенел каждый мускул. И не удержался — скользнув рукой под футболку, огладил трогательные ямочки на пояснице, а затем осторожно и нежно провёл вверх по спине Плисецкого, всеми линиями ладони, впитывая тепло его кожи. Осознание пришло совсем внезапно, когда Плисецкий почувствовал возбуждение от обычного поцелуя. Внизу живота приятно крутило, а в джинсах становилось невыносимо тесно. От поцелуя у Отабека, как у мальчишки, заалели уши и щеки. Он даже улыбнулся прямо в губы Плисецкого, осознав этот факт, но спустя мгновение тот аккуратно отстранился, и казах даже сначала искренне не понял, зачем. Не расслышал из-за собственного бешеного пульса, который отбивал какую-то сумасшедшую румбу в висках. Юра не улыбался, был смущен и собран, несмотря на свой откровенно помятый вид, — просил о чем-то. Просил прекратить, понял Отабек и прямо в этот чертов момент дыхание перехватило от его совершенной красоты. Вся кровь от мозга предательски отхлынула в низ живота. Глухая просьба Плисецкого остановиться казалась вдруг глупой и не существенной. Потому что Алтын хотел его. Хотел прямо сейчас. Хотел до потемнения в глазах, до дрожи, до тянущей боли в сердце, до пересохших искусанных губ, нывших от желания снова впиться в этот яркий, чётко очерченный рот, болтающий такую бессмысленную ерунду. От этой простой констатации факта Отабек пришел в ужас сам от себя, подхватил Юру под бедра и, как ребенка, усадил рядом с собой на кровать. — Да, хорошо, я понял. — Алтын не узнавал свой голос. Он не узнавал себя. Ему точно было противопоказано приближаться к Юре ближе, чем на десять метров, чтобы всякий раз не впадать в состояние близкое к помешательству. Не дышать им. Не слышать его юношеский мягкий голос. Не думать, как бы не сорваться и не сгрести его в объятия. Отабек сидел и не мог встать с кровати — не было ни сил, ни желания. Взгляда Плисецкого он намеренно избегал, зная, что тот если и смотрит, то наверняка вопросительно, недоумевая, какого чёрта Алтын до сих пор торчит на кровати как приклеенный, а не унесся заниматься делом — стелить себе, например. Казах как-то неуверенно кивнул сам себе, поднялся и шагнул к двери из комнаты, потирая лоб и хмурясь. Но на полпути вдруг обернулся и увидел прежнего Юру, словно смущение резко куда-то спало, обнажив отстраненно-грустное выражение лица человека со страхом что-то для себя решающего. Чёрт побери, в нём словно бы уживались двое, сменяющие друг друга с поразительноё лёгкостью: два Юрия Плисецкого, один из которых — запутавшийся в себе — боялся его до усрачки, надеясь навсегда остаться друзьями, а второго — любопытного, пьяного, безбашенного — Отабек мог считать своим лишь с большой оговоркой. А после еще секунда — и накрыло. Болезненно так. И тепло. Алтын пересек расстояние от двери до кровати за мгновение, опустился на колени перед юношей и притянул его к себе, обхватив за шею. Лоб ко лбу, глаза в глаза. — Я не хочу, чтобы ты забывал, — прошептал он, мазнул носом по шее, поцеловал в висок. — Слышишь, Юр? Разберемся. Все будет так, как ты захочешь. Только так или никак, — Отабеку понравилось, как это прозвучало. Понравилось, как он это озвучил — емко, удерживая себя в руках. Разве что дыхание на миг сбойнуло. Лишь бы только Плисецкий все правильно понял. Юрий совсем сжался от близости Отабека, дыхание всё ещё не пришло в норму. Казалось бы, он растерялся ещё больше, даже не вникая в конкретную суть сказанных Отабеком слов. Теплота знакомого голоса заставила чуть улыбнуться. Больше всего Отабек боялся, что его либо внезапно настигнет приступ косноязычия, либо от волнения он начисто забудет то, с чем сам только что обратился к Плисецкому. Но, вопреки всему, случилось чудо: Юра попросил о том же самом, тыкнулся холодным носом щеку, губами — в уголок рта, в простых жестах выражая что-то такое безумно-нежное, что не давало повода ни усугубить ситуацию, ни отпустить ее. Идеальный эквилибриум. Между сердцем и мозгом, между желанием быть собой и стремлением навсегда замереть в этом моменте. Только звуки дыхания, почти в такт — осторожного и тихого, будто они оба сдерживали его изо всех сил. И все. — Ты же ничего со мной не сделаешь, если я вдруг засну вот так? — на этот раз он усмехается. — Не позволю себе ничего лишнего, — уверенно улыбнулся Алтын и прикрыл глаза. Отабек отвернул голову вправо к окну, чтобы тёмном стекле окна встретиться взглядом с самим собой, а потом увидеть, как прижавшийся к нему Плисецкий закрыл глаза и безмятежно засыпал. «Мило». С этой мыслью Алтын одним плавным движением развернулся в объятиях и, не отрывая глаз от их отражения в стекле, подхватил Юру на руки, чтобы затем уложить его на кровать и самому опуститься рядом. Плотно прижаться грудной клеткой к чужому телу и смотреть-смотреть-смотреть. На все. На четко обрисованный профиль Юры. Даже на полуулыбку на мягких губах. — Я же просто тебе нравлюсь, да? Потому как если дойдёт до того самого «люблю», то это пиздец. Мне не нужно это, ты мне даже не нравишься, — с надеждой спрашивает Плисецкий. Исправить всё ещё не поздно, ведь так? Дружбу можно вернуть. Нужно рубить всё на корню. «Больно» — проносится в голове брюнета. Русский коварный искуситель, нагло укравший и разбивший его сердце. — Да, — тихо произнес он, буквально наступая себе на горло. — Просто нравишься. Всё потеряло всякое значение — только голос юноши с повисшей в воздухе фразой о том, что любви здесь не место, и стал его единственной реальностью на остаток сегодняшней ночи.