Воля

Огонёк свечи, стоящей на прикроватной тумбочке, притягивает взгляд. "Для тебя", - сказал Шерлок, зажигая её, и едва заметно улыбнулся, а Джон не мог взять в толк: почему свеча? Почему не лампа, не ночник? Почему не что-то менее пожароопасное, более чистое. Он не понимает и сейчас, но всё равно благодарен. Пламя пляшет, будто составляя компанию его одиночеству, трепещущее напоминание, что жизнь и тепло существуют где-то в мире вне холодного металла, окольцовывающего его шею, и тяжести тела Шерлока, развалившегося на нём. Снаружи солнце плывёт по небосводу, заливая светом лондонские дома и грязные тротуары. Возможно, Джон никогда его больше не увидит. "Я заберу тебя себе", - сказал Шерлок, когда накрепко связал Джона и приковал цепями к постели. Однако век рабов в услужении вампиров недолог. Всех интересует первый укус. И пусть известно, что внимание вампира для человека неизбежно оканчивается смертью или рабством, это не останавливает писателей, режиссёров, журналистов. Когда гордые мужчины и сильные женщины на коленях ползают за вампиром, когда они готовы на всё лишь бы убедить господина продолжать их уничтожение капля за каплей... Что ж, в таком случае сложно не проявить любопытства. Теперь Джон знает. Шерлок поглотил его, в буквальном смысле сожрал заживо, и это было так хорошо, жутко и запредельно - так глубоко и интимно, до звона в каждом нерве. "В каждом месте у тебя другой вкус", - сказал Шерлок, а затем снова и снова припадал клыками к коже Джона. Шея, грудь, сгиб локтя, поясница, внутренняя сторона бедра, мягкое местечко внизу живота. Он не торопился, смакуя текстуру и толщину кожи, царапал её острыми зубами, чтобы после надавить и проникнуть глубже. Горячие кровавые приливы наслаждения усиливались, пока Джон не превратился в стоны и жадные изгибы, вымаливая у Шерлока продолжения, ещё укусов, глубже, грубее, где угодно. Каждое касание - от мягких кудрей, щекочущих горло, до сильных пальцев, впивающихся до синяков - всё свилось в невозможный гобелен ало-чёрного восторга. Ему кажется, он умолял. Он не помнит, что говорил, но в голове просил Шерлока не останавливаться. Ему было плевать, что он просил о собственной смерти. Блаженство - умереть от экстаза, затерявшись в идеальном разрушении. Шерлок дрожал от тех же ощущений. Из глубины своего наслаждения Джон заметил его безумную и хищную красоту, пылающую от удовольствия. Или, возможно, это тоже часть магического очарования укуса. Сейчас Шерлок лежит на нём тяжёлым грузом. Спит скорее всего. Вампиры спят? Может, он в краткой коме. Или мёртв. Он будто накинутое на половину джонова тела одеяло. Руки Джона, связанные у него за спиной, заставляют спину выгнуться, и если бы не рука Шерлока, покоящаяся под его шеей и плечами, это было бы жутко неудобно. Всё болит: от мышц и костей до внутренних стенок его тонких вен. Однако объятья Шерлока приятны. Краденое тепло остывающей до комнатной температуры кожи трогательно усмиряет въевшуюся в тело Джона боль. Поползёт ли Джон к вампиру на коленях, если тот поманит пальцем? Ему так не кажется. Но мысль о руках Шерлока, рте Шерлока, зубах Шерлока на нём, в нём... Желание уже искрит под кожей, соблазняя сладким обещанием знакомых ощущений. Шерлок научит его хотеть. Раз за разом Шерлок будет брать его, и в конце концов Джон не захочет уходить, даже если смог бы. А затем, возможно, Шерлок освободит его, и тогда Джон сам заползёт к нему в постель, чтобы его трахнули, укусили, обняли. По собственной воле.