Королева воздушного замка

Кругом шумело, разливаясь, застывшее в преддверии шторма море. Обыкновенно не случается среди туманных просторов такого спокойствия: ни единой пенной шапки, ни единого порыва ветра. Кажется, сделаешь шаг – и не провалишься, пойдёшь по гладким, застывшим водам, точно по земле. Лишь дыхание чуть шевелит холодный, влажный воздух. Она стоит на каменном островке, рядом с искусственным деревом, на чьих ветвях повисли мёртвым грузом потяжелевшие ленты. А вокруг – только море. Шантия силилась разглядеть среди тумана родные острова, но то ли укрывала их мёртвая серая пелена, то ли не существовало их в этом сне вовсе. Но противостоял водной стихии лишь крохотный клочок земли, замерший, как всё кругом, в предчувствии скорой беды. Нет ли здесь, поблизости, той женщины, сотканной из огня? Но вместо этого – заплакал ребёнок. Кошмары не страшны лишь тогда, когда ожидаемы; и потому пуще любых гигантских морских змеев, пуще крови и огня пугал Шантию обычный детский плач, доносящийся из тумана. Она попятилась и прижалась спиной к каменному стволу – быть может, не увидят, не заметят, проплывут мимо? Но напрасны глупые надежды: всё ближе, ближе крадущаяся в тумане парусная лодчонка. Отчего-то парус на ней не белый, но чёрный, цвета сажи; нет ветра, но он не висит мешком, а туго натянут. Закрыть глаза, обнять перевязанное множеством лент древо – и пусть примут её за скорбящую дочь, жену или сестру, пусть не увидят лица. В лодке нет гребцов, и лишь двое пассажиров: женщина – и младенец на её руках. Нет. Не нужно смотреть, не нужно думать. Гораздо лучше – вслушиваться в мерный шелест волн, дышать полной грудью, пусть даже обжигает изнутри холодом, и наслаждаться мгновениями близости к столь далёкой Родине. Немного, ещё немного – а сердце колотится, громче волн, громче рыданий ребёнка. Лодка уже близко. Шелестят волны, шелестит подол платья незнакомой женщины. Шантия последний раз потянула носом воздух – и открыла глаза. Не видно лица; оно укрыто длинными светлыми волосами. Не сказать точно, сколько незнакомке лет, можно лишь утверждать: она не из варварских женщин. Слишком тонки запястья, обнимающие укутанного в шерстяной платок младенца; не ввести в заблуждение драгоценным браслетам и ожерельям, коих на ней великое множество. Даже у малыша на крохотной ручке – золотой браслет. Защемило отчего-то сердце – и Шантия прошептала, не давая себе надеяться: - Мама? Богиня учит, будто бы души покойных уходят за горизонт, чтобы переродиться и вернуться в новой жизни; но как бы хотелось верить, что до сих пор где-то жива Шэала, такая, какой запомнила её дочь, а не дитя, в чьей груди тлеет то же пламя. У едва родившихся нет памяти о былой жизни; так много ли толку с того, что в них, быть может, переродился кто-то близкий, если они не вспомнят тебя, не назовут по имени?.. Ребёнок замолчал, незнакомка же подняла голову. Теперь они смотрели друг на друга – Шантия и её отражение. Пленница собственного кошмара вжалась спиной в каменное дерево; как же похожа! Только в лице – усталость и мука, а глаза пусты. Так не смотрят живые, нет, в живых глазах не бывает так много безразличия, так много тумана… Туман медленно обращался дымом; вытекая из глаз, он обволакивал фигуру отражения и младенца в её руках. Вот уже тлеет подол платья, а женщина-огонь, принявшая столь пугающее обличье, улыбается и протягивает ребёнка ей. Пусть сон, пусть кошмар; но один взгляд на готовые вспыхнуть длинные рукава заставил поспешить. Он же сгорит! Превозмогая ставшее непослушным и неподатливым тело, Шантия сделала шаг навстречу горящей себе, ещё один… Женщина-огонь беззвучно рассмеялась – и вспыхнула целиком, будто факел. Младенец кричал – и чернела, расползалась его кожа, превращаясь в уголь, а после – осыпаясь пеплом. Чудовищная повелительница кошмара бросила мёртвое тельце оземь и с отвращением откинула от себя ногой. - Прекрати! – уже зная, что ничем не сможет помочь, Шантия старалась стоять прямо, смотреть на чудовище на равных. Нет, это не последняя их встреча; и уж в следующий раз она не сбежит. А женщина-огонь шагнула навстречу, переступая через труп младенца; гремели на её поясе пустые черепа, повязанные подобно изысканному украшению. Отрывались от пылающих одежд языки пламени – и обращали всё кругом в огонь и уголь; нестерпимый жар наступал со всех сторон. Шантия прикрыла глаза рукавом от летящих искр: нет, не спрятаться, не скрыться. Полыхает море, и камень; лишь крохотный островок безопасности – под ветвями древа. Первая огненная плеть захлестнула ленты на стволе, змеями потянувшиеся к коже, к волосам… И тогда Шантия открыла глаза. Увидев знакомые закопчённые потолки, она едва не разрыдалась от досады; нет, не жалость богини посетила её – всего лишь минутная слабость, нездоровье. Наверное, молиться не стоит в святых местах варваров; как может Джиантаранрир услышать чужие молитвы сквозь толщу дерева, камня, не растаявшего покуда снега?.. А может, просто нужно подождать ещё немного? Подождать – и болезнь, заставившая ослабеть до потери чувств, заберёт и жизнь. И тогда, тогда можно будет забыть, забыться… Дракон, который тоже был здесь, вполголоса говорил о чём-то с незнакомым полным варваром в длинной, походящей на платье одежде. Тот варвар полоскал в тазу с водой пухлые руки и то и дело косился на неё – то ли с испугом, то ли с жалостью. - Она очнулась, милорд. Кродор обернулся – и Шантия на всякий случай прикрыла глаза: людского вождя, если он вдруг пожелает уединиться, не смутит ни слабость, ни присутствие постороннего. Но вместо знакомых грубых ласк он лишь погладил её по голове – и прошептал: - Можешь не трястись. Может, кто и бросает бастардов, но я не из таких. Конечно, твой сын не будет знатным, но я позволю ему служить, как достойному воину. Если родится дочь – я найду ей супруга. Не сразу дошёл до Шантии смысл его слов. Толстый варвар покачал головой и забубнил себе под нос: - Возможно, имеет смысл временно приставить к ней служанку – в случае слабости рядом должен быть кто-то, кто окажет помощь, иначе в опасности и её жизнь, и ребёнка… Шантия широко распахнула сверкнувшие отчаянием глаза – и закричала.