- Так ступает мой Александр

Первый утренний час оказался на удивление нежным. Не сомкнувший усталых глаз на протяжении целой ночи, Гефестион, один единственный из всего отряда, видел, как восходящее солнце смеется над той суетой, что вершили они на земле. Как алыми нитями тонких своих лучей оно ткет на темном бархате ночи картинку, что могла бы собой представлять то кровавое побоище, что было пережито им вчера, и, уж конечно, будет пережито еще множество раз потом. Как в мгновение ока одна за одной гаснут звезды, словно пламя далеких факелов, прибитое за ненадобностью. Ночная прохлада постепенно отступала. На смену ей приходил жаркий влажный воздух, который так тяжело заталкивался в жадно раскрывающиеся легкие. Если Гефестион лелеял надежду на то, чтобы успеть сделать еще пару глотков упоительной прохлады, которые будет необходимо сохранить внутри себя потом, в течении всего дня, ему следовало немедленно покинуть свой шатер, отправившись под гору, на которой был разбит лагерь. Именно там, в низине, у кристально чистого ручья, стремительно несущемуся по гладкому каменному дну, прохлада задерживалась чуть дольше, чем это было ей позволено, выкрадывая у жаркого дня еще один, один лишь только час. Трава, с уже появившимися на ней капельками свежей холодной росы, приятно пружинила под босою мужской ногой. Сын Аминтора ступал осторожно, словно бы не решаясь нарушить ту красоту, что мгновение за мгновением воцарялась вокруг него. Здесь еще не было облаков пыли, что взметнутся в воздух, едва могучее войско Александра встанет на ноги и сделает очередной шаг на пути к новым победам и завоеваниям. Здесь еще не было купола из странных настроений, что сплелись из умозаключений всякого, успевшего пробудиться. Никто не наполнял воздух переживаниями, страхами или тоской, желанием утолить жажду тленной плоти, воодушевлением, восторгом, еще не пережитым после последнего боя, или отчаянным желанием прервать поход и вернуться домой. Все это казалось глупой выдумкой, что не стоит последней на свете заржавелой монетки. Все это казалось совершенно незначительным в мире, сверкающем своей первозданностью и чистотой так, как сверкают драгоценные камни своими гранями. В каждой росинке, разместившейся то на стебле травы, то на листве кустарников, отражался этот мир, вытянутый, выпуклый, гораздо более яркий и объемный, чем он был на самом деле. На мгновение мужчине захотелось уменьшиться в сотни раз, чтобы оказаться внутри такой капли, полной свежести, которой он так жаждал. Не раздумывая, Гефестион поспешил вниз. Длинные полы его ночного халата, в котором он покинул шатер, быстро напитались влагой, и тяжелеющая материя неприятно хлопала по его икрам, заставляя подсознательно морщиться, и даже чуточку вздрагивать. Лошади, оставляемые на ночь у реки, и привязываемые своими всадниками к переносным, каждый раз вкапываемым в новых местах столбам, подозрительно запрядали ушами, заслышав приближение Гефестиона. Но, едва брюнет подошел ближе - успокоились, узнавая в нем своего знакомого. Здесь были и кони солдат, и скакуны бравых полководцев. Здесь же расположился и Буцефал, на удивление спокойный, не рвущийся коротать часы у самого входа в покои своего хозяина. Заметив брюнета, он презрительно фыркнул, словно бы ревновал Великого Царя к его другу. Словно бы разделял те расхожие суждения, что краем уха то там то тут слышал Гефестион о самом себе. - Что же ты... - Проговорил мужчина, осторожно приближаясь к животному, и опуская руку на его лоснящуюся обсидиановую шкуру. - Тоже считаешь, что я злой дух, управляющий Александром, преклоняющий его и владеющий им? Буцефал чуть повернул голову в бок, словно бы даже прислушиваясь к тому, что говорил брюнет. - Веришь ли, что я храню в тайне ото всех Сердце Царя, похищенное еще в юности? Потерявший интерес, конь отвернулся, опустив голову вниз и захватывая губами пучки травы. - Если правда то, что я единственно губительная привязка Александра, то ты - тот, кому суждено его оберегать от того, от чего однажды не смогу уберечь я. Небо светлело. Навязчивое тепло удушливой Азии постепенно закрадывалось и в этот уголок, казалось бы, ушедший прочь от целого мира. Не желая признавать победу жара над своим сознанием, Гефестион бесстрашно ступил в леденящую воду, и та, по началу мучительно покалывающая ступни, приняла его. Полы халата трепыхались на волнах стремительного течения. Каменное дно казалось опасно скользким и не надежным, но это не пугало и не отталкивало искателя уединения с самим собой. Подняв голову навстречу восходящему солнцу, Гефестион позволил своему халату соскользнуть со смуглых, успевших загореть за время вынужденных странствий плеч. Темный каштан волос рассыпался по спине, чуть доходя длиною своей до лопаток. Кончики мягких прядей приятно ласкали кожу. Смежив веки, с подрагивающими ресницами и тенями, пляшущими на скулах, он стоял, лицом обернувшись к солнцу и молился, чтобы это утро, когда сердце и душа его были в покое и мире, длилось вечно. Александр проснулся ранним утром, выспавшийся, посвежевший и набравшийся сил. Напряжение, что обыкновенно охватывает в бою всякого, даже самого бравого воина - спало, уступая приятной расслабленности мышц и сознания. Выйдя прочь из шатра, и, точно наивный ребенок, радуясь наступлению нового дня, Македонский с упоением вслушивался в сонную еще тишину. Даже стража чутко посапывала в полудреме, держа наготове острые рапиры. Блондин покачал головой их самоуверенной неосмотрительности, но, в силу своего настроения решил, что сегодня за такую юношескую дерзость наказывать не будут. Потянувшись и пригладив волосы, он приблизился к одному из соседних, наспех разбитых шатров, где, как он знал, еще должен был почивать его друг. Чуть отведя материю в сторону, он заглянул внутрь, но Гефестиона не обнаружил. В самом деле, было ли чему удивляться. Из них двоих, именно Гефестион был ранней птицей, открывающей свои глаза с первым лучом восходящего солнца. Однако, Македонского смущало другое - куда тот мог уйти. В этом сонном царстве движение не спящего, даже его дыхание, было бы приметно. Но полководец точно знал, что здесь он бодрствует один. Кругом тишина, пустота и утренняя сизая мглистая дымка. Единственное место, откуда доносились звуки неизменно текущей жизни, находилось под горой, на которой расположился он и его войско. Оттуда слышалось тихое ржание и притоптывание копыт. Верно, Буцефал снова нарушает спокойствие всего табуна, норовя избавиться от сдерживающих его оков. Однажды прирученный, он всячески отвергал любые попытки отделить самое себя от своего хозяина. Отходя от лагеря, Александр приближался к границе, с которой гора начинала свой спуск к ручью. Едва ему была дана возможность обозревать просторы, раскинувшиеся внизу, как его дыхание участилось, а сердце сладко затрепетало от увиденного. Там, посреди ручья, в чьей неугомонной ряби умещалось небо, стоял Гефестион. Ткань его роскошной одежды была придерживаема им на локтях, так что спина - изящная, грациозная, с прекраснейшими из когда-либо виданных Александром линиями и изгибами, оставалась открытой. Всем своим видом он являл удивительной сочетание тонкой стати и бугристого рельефа свинцовых мышц, закаленных в боях и бесконечных сражениях. Шелк, некогда, видимо, скрывающий его тело, теперь опускался совсем низко.. необдуманно, призывно низко, оголяя две неглубоких ямочки в самом низу спины, и чуть приоткрывая крепкие мужские ягодицы. Весь окруженный ореолом света, он замер, воздев голову к Солнцу и наслаждаясь не то его светом, не то так излюбленной им прохладой, что дарили воды ручья. Македонский сам не заметил, как успел спуститься в самую низину. Лошади, лагерь за спиной, тысяча войн с победами и поражениями, мир, который Александр так желал покорить своей воле... Все это исчезло. Осталось лишь одно волшебное мгновение, когда он и его возлюбленный могли находиться друг рядом с другом, не ожидая, что их уединение в любой момент может быть прервано. Македонскому отчаянно хотелось, чтобы эта минута, сотканная из света и нежности, длилась нескончаемо долго. Однако, тишина была нарушена. - Я тебя слышу. - Проговорил Гефестион не шелохнувшись. Македонский ничего не ответил, оставаясь там же, где и находился до того, у самой кромки ручья. - У тебя совершенно особенная, безошибочно узнаваемая поступь. Осторожная улыбка замерла на губах Царя. Нежное довольство разлилось от сердца до кончиков пальцев, и обратно, пульсируя и отдаваясь в висках умиротворенным сердцебиением. - Так не ступают Цари. - Добавляет его возлюбленный, и Александр щурится, пытаясь по одному лишь зыбкому силуэту Гефестиона понять, что тот имеет в виду. Македонский не спешил гневаться. Не спешил принимать поспешные решения и делать какие-либо выводы. Его друг, его любимый, его опора, поддержка, и лучшая из всех возможных защита.. он всегда был честен с ним, позволял Александру видеть себя таким, каков он есть, не разбавляя его сущность пышным излишеством и напрасным провозглашением. Он одаривал Царя истиной - и это было самым лучшим, самым драгоценным подарком. Было любопытно, и вместе с тем несколько страшно узнать, какова будет его истина теперь. Сделав пару осторожных шагов вперед, сопровождаемых плеском воды, Македонский поравнялся с тем, кого сызмальства считал равным себе. Вглядываясь в лицо, так хорошо знакомое и так трепетно любимое, он ждал объяснений. Губы Гефестиона чуть дрогнули, сложившись в улыбку, которую он, кажется, не удержал, и явил свету раньше времени. - Так ступает мой Александр.