Союз

Как так получилось, Иван не знал, да и разбираться в своих чувствах особо не любил. И так долго в себе ковырялся, пока не понял, что сердечко ёкает не просто так. А то что любит он Артура Кёркланда… У каждого есть свои недостатки. Ваня, вот, вечно в истории какие-то мазохистские вляпывался. И каждый раз всё через задницу. *** Артур Кёркланд был первостатейной паскудной гнидой, похлеще даже некоторых его детей и детей других наций. Эпоха пиратства наложила на характер печать, и судя по всему, Британское королевство так и не простило миру своё падение и потерю имперского титула. Артур не моргая глазом предавал, смеялся над чужим горем, подзуживал войны, сам рвался в схватки, проливал кровь и резал женщин и детей. При личном общении поливал грязью и только насмешливо сверкал взглядом – мол, и что ты мне за это сделаешь? Я, чёрт возьми, Британская империя! Когда Британской империи не стало, выглядеть Артур стал откровенно жалко. Видимо тогда, на том стыке переломных эпох, он и сломался – гнилым стал, с душком. Вроде и общается с тобой уважительно, а во взгляде такое пламя бушует, что поворачиваться спиной страшно. Но приходилось, а Артур таких шансов не упускал. С размахом предавал, а если получалось, смеялся над поверженным союзником и плевал тому в лицо. Была ещё та мутная история с Америкой и его независимостью, но Иван тогда больно настороженно к Артуру относился – в чувствах пока не разобрался, а политика всё больше к французской моде располагала. Вот и отказал ему тогда в помощи, не хотел ввязываться в разборки. Да и Америка ему нравился – шебутной, смешливый мальчонка, а улыбки у него были на редкость солнечными и приятными. Потом война за независимость, разбитый, смертельно уставший Кёркланд, безвольно опускающий руки, и колонии, что, почувствовав слабину, тут же сорвались с поводка. Иван его в то время пару раз видел, и впервые вздрогнул под взглядом ненавидящих зелёных глаз. - Ну ты и сука, - сказал ему тогда Англия. Напившийся в собственном доме, в окружении пустых бутылок, но взгляд был ясным и чётким, как и сами слова. Во взгляде такая мешанина чувств, что Брагинский невольно отступил на шаг. Отступил, долго вспоминал этот взгляд, и сам не понял как так вышло, что Артура Кёркланда всем сердцем полюбил. Даже сам момент осознания чувств прошёл мимо него, просто при следующей встрече сердце забухало где-то в горле, а рукам нестерпимо захотелось провести по этим смешным густым бровям и перебирать прядки чужих волос. Потом всё как-то поспокойнее пошло. Видимо сумел себя как-то сдержать, смирился, может просто привык. Джентльменом стал – и речь словно шёлк стелется, и манера держаться поменялась. Только в глазах иногда появляется что-то такое, тёмное, мерзкое, гнилое. С Артуром тогда общаться было чертовски сложно. Только панковские восьмидесятые сорвали ему все тормоза, и вновь Артур Кёркланд предстал пред миром во всём своём пиратском великолепии. Целое десятилетие Кёркланд матерился, без меры пил и употреблял наркотики, а если и бывал у себя дома, то только для того, чтобы нервировать соседей громкими гитарными руладами. Играть у него, стоит заметить, выходило неплохо, но мерзкий характер и острый язык заставлял ссориться с соседями и чуть ли не каждый месяц переезжать с очередной съёмной квартиры на другую, и так без конца, до резкого перехода к чопорности и до зубовного скрежета раздражающей аккуратности и джентльменства. То знаменательное десятилетие окончательно рассорило Артура с соседями – и до этого не сдержанный на язык, под кайфом, Кёркланд, заливисто хохоча, мог говорить такие мерзости, что морщился даже Людвиг. Иван смотрел на то, как дёргается у немца щека и как белеют от упоминаний о недавней войне другие страны, но всё равно не мог заставить себя Артура ненавидеть. С расширенными зрачками и весь раскрасневшийся, с зелёными волосами и в шипованной кожаной куртке, Англия выглядел куда как более красивым, чем тот же Америка, хотя его голубые глаза и яркая улыбка уже многим вскружили голову. Столько яда, желчи и злости выливалось из Артура, сколько он не позволял себе уже давно. В итоге дошло до того, что большинство вопросов решалось без него, по протоколу обозначая лишь его присутствие. Сам Кёркланд, послав всех «катиться в ад и трахать самих себя», показал неприличный жест и уже по собственному желанию на собраниях не появлялся. Всё остальное для Брагинского прошло как в тумане – развал страны и болезненное перерождение во что-то новое мало располагало к внешним контактам. Когда Иван уже в качестве Российской федерации появился на мировой арене, от былого панковского стиля у Англии не осталось ни следа – до зубного скрежета скучный тон, вечные разговоры о погоде и безукоризненное следование правилам этикета. Даже гадости Артур делал как-то так, походя, не меняя при этом скучающе-снисходительного тона разговора, чем изрядно бесил окружающих. И Брагинский этого не пропустил – язвительных усмешек и обливания дерьмом лично для него у Артура было навалом. Хуже всего пришлось Ивану в новую эпоху. До появления интернета худо бедно он мог ещё скрыть и положение в стране, и странную повальную любовь русского народа к Британии, да и вообще много чего мог скрыть. Мировая паутина как никогда точно отображала своё название – читая блоги, дневники и твиты детей, нации быстро узнавали друг о друге все самые грязные секреты. Самым паршивым стал тот факт, что ТЕПЕРЬ при встречах в глазах Артура горел огонёк превосходства, а губы, будто случайно, брезгливо кривились, пока «Россия не смотрел на Англию». Иван многое мог стерпеть, но такое и для него было слишком. Вот и случилось то, что случилось. С такими мыслями Брагинский мрачно уставился на очередные схемы нового баллистического оружия. От количества выпитого кофе тряслись руки, но спать не хотелось совершенно. Вот уже пару месяцев ему снился один и тот же кошмар-воспоминание. *** В принципе в работе ничего сложного как такового не было. Выглядело всё это обычно как посиделки в гостях и обсуждение деловых вопросов, а к бумагам ответственно относились только особо педантичные или слишком молодые нации. Но благодаря новой политике, да и лояльному отношению к Объединённому Королевству, Ивану всё чаще приходилось навещать Артура, что хоть его и радовало, но по работе только прибавляло головной боли. Вот и в очередной раз, посидев с кружечкой чая с начальником, тот сердечно попросил съездить к Англии и снова завести разговор о преступниках и укрывательстве их на своей территории. - Только осторожнее, Иван, осторожнее! Не как всегда, а намёками, ясно? Не хватало ещё и отношения попортить, как в прошлый раз. Этим прошлым разом начальник попрекал его каждый раз, а Брагинский только вздыхал. Намёки и тонкие разговоры вести у него особо не получалось, да и вести их с Англией? Он все эти манипуляции видел слёту, и только пуще начинал издеваться. И к словам этим, паскудным, не придраться было. Умел Кёркланд интонациями на место поставить и дерьма ушат на голову вылить. И угораздило же его в такого, эх… Но работа есть работа. Иван собрался, немного волнуясь повертелся перед зеркалом и пригладил кое-где торчащие прядки. Потом грустно вздохнул и отправился в гости к Англии. Тот встретил его на пороге без всякой радости. Знакомая военная форма, хаос на голове, резкий колючий взгляд. Кёркланда заметно передёрнуло при виде гостя. Потом губы сложились в подобие улыбки, и он радушно предложил Брагинскому войти. Всё как всегда, так что Россия не мог предположить, что в тот вечер ему сорвёт крышу. Дела обсуждали в гостиной. Артур расслабленно растёкся по креслу, закинув ногу на ногу, и исподтишка рассматривал Брагинского. Тот, сидя на диване, с маленькой фарфоровой чашечкой в руках, чувствовал себя неудобно. И всё бы было отлично, как всегда, но в этот раз Англия перешёл черту и ударил по самому больному месту. С мерзкой ухмылочкой он медленно оттянул воротник, ослабляя узел галстука, и медленно протянул: - Да ладно тебе, Россия. Мы оба знаем, что ты мне ничего не сможешь сделать. Потому что ты меня любишь. Иван дёрнулся словно от пощёчины, и резко вскинул взгляд. Раньше в словесных изысках Артур эту тему обыгрывал деликатно, полунамёками и издевательствами. До сих пор они ни разу не говорили об этом прямо. Поджав губы, он нахмурился и заговорил. - Заставить я тебя не могу, это правда, - Иван надолго замолчал, смотря на то, как Кёркланд, явно забавляясь, теребил пуговицы рубашки, медленно расстёгивая одну за одной. - И? Если это всё, что ты хотел сказать, мог бы не стараться и не открывать рот – я и до тебя это отлично знал, - пренебрежительно сказал Артур, небрежным жестом ставя чашку на рядом стоящий журнальный столик. Брагинский сжал покрепче зубы и отвёл от Англии взгляд. - Раз уж заговорили об этом прямо, - сухо начал Россия. – Давай продолжим. Я тебя люблю. Это правда. Насколько я знаю, на данный момент ты ни с кем не состоишь в отношениях. Поэтому предлагаю тебе союз. Молчание затянулось, и Иван нерешительно взглянул на Артура. И удивлённо распахнул глаза – Кёркланд был в откровенном бешенстве. Он вскочил со своего места и стоял совсем рядом, в одном от Ивана шаге. Тяжело дышал, руки нервно сжимались и разжимались, а лицо было красным. Глаза сверкали ненавистью, а на губах появился будто волчий оскал. - Союссссс, говоришшшшь??? – прошипел он яростно. – Брак по расчёту??? Конечно, ведь в этом предложении так много плюсов!!! Вот только я под тебя никогда не лягу, ублюдок, ты меня понял?! Лучше сдохнуть, чем быть вместе с таким, как ты!!! А ТЕПЕРЬ ПОШЁЛ ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА, СВИНЬЯ! Я НИКОГДА НЕ СОГЛАШУСЬ НА ЭТОТ СОЮЗ!!! Последние слова Кёркланд громогласно проорал, замахав руками и затопав от злости ногами. Выглядел он забавно, и тут бы рассмеяться, вот только России явно было не до смеха. Он весь сошёл с лица, побледнел, и в голове было лишь осознание, что сегодня он в последний раз так мило сидел с Артуром у него дома, за чашечкой чая, и умилённо слушал пересказы политических новостей с точки зрения Объединённого королевства. В этот дом его больше не пустят, да и вообще – не пустят, не позволят стоять рядом, не позволят помочь с тяжёлыми чемоданами, не похлопают поощрительно по плечу. Из памяти тут же посыпались сотни таких моментов, где Кёркланд покровительственно позволял за собой ухаживать, мимолётные касания, одобрительные усмешки, необидные подколки. И всё это из-за несдержанности языка. Знал же, что Артур гордец, каких поискать, так нет же, полез со своим предложением!.. В какой-то момент его видимо переклинило на этой мысли. Брагинский понял, что сейчас его последний шанс, и хоть он уже не мог ничего исправить, напоследок он мог сделать то, о чём так давно мечтал. Устало вздохнув и не слушая криков, Иван встал с дивана, сделал шаг и сжал Англию в своих медвежьих объятиях. Губы Артура были горячими и сухими, рот – жарким, а сам он в его руках казался маленьким и хрупким. Яростно забившись в чужих руках, Кёркланд пытался освободиться. А как только его рот оказался свободным, из него тут же полились потоки ругательств. Иван не слушал. Он обернулся, оценивающе присмотрелся к диванчику и решил, что сойдёт, после чего небрежно швырнул на него Артура и уселся ему на ноги. Брагинский неторопливо снял с себя шинель, оставшись в лёгких светлых джинсах и пушистом кремовом свитере, аккуратно положил на стоящий рядом кофейный столик любимый шарф. Англия смотрел на него широко распахнутыми глазами и нервно пытался высвободиться из плена. - Брагинский, это уже не смешно! – быстро пробормотал он. – Ладно, согласен, я слегка погорячился. Но это же не повод перегибать палку! Отпусти меня, и мы сможем нормально поговорить. Обсудим твоё предложение, и может быть, я даже соглашусь на несколько уступок, а потом.. Что потом, Артур договорить не успел – Иван прижал его своим телом к дивану и начал раздевать. Он наконец-то дорвался до этого желанного тела, и собирался воплотить в реальность все свои самые сокровенные мечты. Целовать эти губы до тех пор, пока они не покраснеют. Оставить на шее несколько своих меток. Попробовать на вкус чуть солоноватую кожу живота. Кёркланд уже не возражал – он вцепился до побелевших костяшек в резную спинку дивана и громко стонал. В совершенно невменяемом состоянии, он даже не стал возражать, когда Иван принялся аккуратно его растягивать. А когда Брагинский дорвался до сладостного тела, ему окончательно сорвало крышу – протяжно застонав, уже себя не контролируя, он вдалбливался в податливое тело до тех пор, пока его самого не свело сладостной судорогой. Только тогда он осознал, что натворил нечто ужасное. Артур, весь раскрасневшийся, в слезах, отвернул от него лицо и тяжело дышал. Вся шея и грудь были покрыты засосами, на боках и руках наливались синяки, а сам Кёркланд совсем не реагировал на внешние раздражители. Испуганно отпрянув, Иван торопливо поднялся на ноги и суетливо принялся натягивать на себя одежду. Он повернулся к Артуру и хотел погладить его по щеке, но Англия отбил его руку и глухим голосом произнёс «уходи». Ни ненависти, ни злости в его голосе не слышалось, как и других эмоций. Это и напугало Россию больше всего. Он помялся рядом с диваном, не зная что сказать и как объяснить, а потом прищурил отчаянно глаза и наклонился, нежно целуя Артура. - Прости, ангел мой, - прошептал он, и торопливо направился прочь из дома. Артур продолжал лежать на диване и не шевелиться. *** То, что он перегнул палку, Артур понял сразу – за столько лет он такие вещи научился различать слёту. Но предложение о союзе было настолько… настолько унизительным, что Англия впервые не смог сдержаться, и начал орать, орать, орать. Он сыпал оскорблениями, говорил о том, что этого никогда не произойдёт, даже в самом кошмарном из снов, он костерил Россию последними словами. Но тот самый переломный момент, когда Брагинскому на всё уже стало плевать, он почему-то упустил. Только и мог, что ошарашенно хлопать глазами и возмущённо мычать, когда Россия заткнул его поцелуем и по-хозяйски начал всего облапывать. Небольшая передышка, а потом Брагинский швырнул его в сторону дивана, и… и Артур осознал, что всё это всерьёз, и если он, чёрт возьми, не засунет гордость поглубже в задницу, то сегодня эту самую задницу хорошенько поимеют. И он ведь действительно поступился гордостью, залебезил, сулил, обещал, но Россия его будто не слышал. Он целовал его, облизывал, кусал. В глазах стояла дымка желания, и Кёркланд понял – бесполезно, не услышит ни черта, и раз уж так получилось, то придётся расслабиться и получить удовольствие. Не будет же этот русский и в самом деле его насиловать?.. То, как всё случилось, вообще выбило Артура из колеи. Брагинский всё делал мягко, нежно, ласково, однако в его руках чувствовалась огромная сила, и из-за этого контраста хотелось стонать в голос. Сам секс был яростным и чертовски классным, и от осознания этой обидной мысли Кёркланд оцепенел – смутно помнил, что после оргазма Иван, кажется, просил прощения, но сил на то, чтобы двигаться или думать, не было совершенно. Он и пролежал так, на диване, до самого вечера, пока не окоченел от холода. Когда стемнело, пришлось с кряхтением подниматься на ноги. Всё тело приятно ныло, и что самое обидное, и больно-то ему особо не было. Угрюмо собрав вещи, Артур поплёлся в душ, а после отрубился, едва только голова коснулась подушки. На телефон приходили тысячи сообщений, на почту сыпались письма. Кёркланд равнодушно удалял и то, и другое, и вообще, кажется, впал в некое апатичное состояние. Его совершенно ничего не волновало, ему ничего не хотелось. В голове вертелись только события того дня, и из-за того, что придраться к русскому было совершенно не в чем, настроение скатывалось всё ниже и ниже. На собраниях Иван смотрел на него широко распахнутыми глазами, и всё время норовил подойти и извиниться. В глазах было что-то такое, что Кёркланд понял – попроси он упасть на колени и вымаливать прощение, русский с готовностью сделает и то, и другое. От такого неприкрытого обожания и любви становилось не по себе. Он, конечно, и раньше знал, что Иван его любит, но до этого воспринимал этот факт лишь как досадливое недоразумение. Ну любит, так любит – главное, что не лезет с признаниями, как проклятый француз, который нигде не даёт ему прохода. После третьего такого собрания Артур не выдержал и просто перестал ходить на встречи. Под рукой всегда был Америка, который без стука врывался в дом, разряжался обвинительной тирадой, а после деловито перечислял вопросы и решения, затрагивающиеся на встречах. Так, в этом апатичном болоте, Кёркланд и жил, до тех пор пока в один из прекрасных дней не увидел заголовок очередного выпуска Таймс и не подавился любимым горячим чаем. «Вооружение России, - гласил заголовок. – Начало войны или просто учения?» *** А Брагинский постепенно скатывался в депрессию. Попытки выловить Артура на собраниях и попросить прощения привели только к тому, что Англия перестал на них появляться. На телефонные звонки он не отвечал, ни письма, ни сообщения с извинениями не были прочитаны, и от этой неопределённости Ивану хотелось на стенку лезть. В итоге ударился в другую крайность – завалил себя работой. Начальник, видя состояние подопечного, к нему особо и не лез, только деликатно направил усилия Брагинского на военную сферу, «для усиления политического давления и возвышения России-матушки». Тот и не возражал, и даже на неловкую шутку не рассмеялся – было как-то всё равно, лишь бы занять себя чем, чтобы не думать, не вспоминать, не спать… Дошло до того, что после одного из собраний на него налетел воинственный Америка и начал вопить что-то о правах человека и какой-то войне – Ваня так и не понял, с кем он там собирался воевать, да и ему, если честно, было на это плевать. Так и сказал Джонсу, на что тот только озадаченно на него посмотрел, а потом с жалостливым беспокойством поинтересовался, всё ли у Брагинского в порядке. В порядке у Брагинского ни черта не было, но признаваться в этом Америке ему совершенно не хотелось. Он только отмахнулся от надоедливого мальчишки и отправился работать. В кабинете его ожидали очередные чертежи и попытки улучшить имеющийся арсенал. Как видите, Иван Брагинский, олицетворение Российской федерации, попросту скатился в депрессию. И видели это абсолютно все, из-за чего и началась постепенно паника и накручивание ситуации в интернете и СМИ. От очередного собрания ничего особенного Брагинский не ждал. Закутавшись поплотнее в любимую шинель и слегка подрагивая от холода, он понуро шагал по просторным коридорам в сторону конференц-зала. И уж точно был ужасно удивлён, когда на него, злой и раскрасневшийся, налетел Артур Кёркланд, так старательно до этого избегающий его общества. - Ты что творишь, сука?! – без перехода заорал он, и врезал России по лицу свёрнутой в трубку газетой. Иван отшатнулся и во все глаза вылупился на злого Артура, не понимая, о чём вообще идёт речь. Кёркланд тем временем развернул газету и ткнул её Ивану чуть ли не под нос. - Это что, я тебя спрашиваю, такое?! Какая война?! Какое вооружение!!! Брагинский, да ты совсем с катушек слетел, чёрт тебя побери?! - А-артур? – голос позорно сорвался в фальцет. – Я не… что вообще происходит? Ты… ты со мной разговариваешь? - Что?! Да при чём тут… - Кёркланд осёкся. Иван смотрел на него с надеждой, глаза у него блестели, а на лице то появлялась робкая улыбка, то исчезала. На газету он даже не обращал внимания. Да и выглядел он, если честно… Артур прищурился и оценивающим взглядом прошёлся по крепкой фигуре России. На голове бардак, под глазами мешки от недосыпа, шарф намотан на шее кое-как, шинель висит, как на вешалке. Руки подрагивают, а глаза блестят лихорадочным блеском. Нет, он, конечно, собирался решить проблему с «тем случаем», но когда на глаза попала та статья… Хмыкнув неизвестно чему, Кёркланд схватил Брагинского за руку и на буксире целеустремлённо потащил его за собой. Иван послушно плёлся следом, неверяще глядя на их сцеплённые руки и робко поглаживая тонкие пальчики английской нации. Тот на это совершенно не обращал внимания, и свернул куда-то в тёмный коридор, прикрикнув до этого на Феличиано Варгаса, чтобы тот ушёл с дороги и ему не мешал. Наконец, найдя подходящую заброшенную комнату, Артур затолкал туда Ивана и захлопнул дверь. Особенно громко прозвучал щелчок закрывающейся двери, и Кёркланд, неожиданно даже для себя, ухмыльнулся. - Нет! – категорично сказал он. – Никаких союзов, ты меня понял?! По крайней мере до тех пор, пока не разгребёшь последствия своей идиотской депрессии. - А… что тогда…? – робко заговорил Иван, но Артур закрыл ему рот рукой и только усмехнулся. - Расскажешь кому-нибудь – убью, - коротко бросил он. Расстегнул шинель, и встал на колени прямо между ног. – Или тебе точнее описать то, о чём рассказывать я запрещаю? – подозрительно спросил Артур. Брагинскому только и оставалось, что отрицательно замотать головой. А уж когда Кёркланд расстегнул его ширинку... Выскочили они из кабинета растрёпанные и сияющие. На собрание они безнадёжно опоздали, но на душе несмотря ни на что распускались цветы. Смотря на улыбку Артура – впервые такую нежную, радостную и светлую, Ивану казалось, что всё самое страшное уже позади. Кёркланд с удовольствием мечтал о том, как после объявления их отношений ни одна тварь не посмеет оспаривать его решения, когда за его спиной стоит сама Россия. Думали они о разных вещах, но иногда во взглядах, изредка бросаемых, и улыбках, спрятанных в краешках губ, виделось окружающим нечто такое, что с тех пор никто и не сомневался – союз этот состоялся отнюдь не из политических отношений. Россия и Англия были вместе. А причины для этого придумать было слишком легко.