"Первое условие бессмертия — смерть". Станислав Ежи Лец
Впервые я встретил его в середине ноября. Он сломя голову несся по коридору, видимо, опаздывая на пару. В то время, как я, напротив, никуда не торопился, медленно брел ему навстречу, держа в руках конспекты по анатомии, и раздумывал о том, чем бы заняться вечером. Удар от столкновения был чертовски сильным: бумаги взмыли в воздух и вскоре оказались на полу вместе с нами. Подняв голову, я столкнулся парой прозрачных, словно голубые топазы, глаз. Сейчас я понимаю, что это была судьба. А тогда... Я не запомнил ни его лица, ни голоса, которым он приносил извинения, ни рук, спешно собирающих мои тетради. Но эти холодные льдинки стали моей одержимостью. С тех пор не прошло и дня, чтобы я не вспоминал о них. Его глаза снились мне ночами, смотрели, прожигая душу своей отстраненностью. И каждый день я искал их в толпе, у случайных прохожих, однокурсников, сотен других студентов, проходящих мимо меня в коридорах университета. Искал, но не находил. И это сводило меня с ума похлеще, чем сводят с ума перфекциониста спагетти, лежащие на полке со сладостями в супермаркете. Учеба, которая так увлекала меня раньше, уже не была столь интересной, и только практика в секционном зале приносила хоть какое-то умиротворение моей отчаявшейся душе. А когда надежды уже почти не осталось, наступил декабрь. В этом году зима была ранней и весьма суровой, поэтому в тот день, двадцатого, бушевала метель. Температура опустилась до непозволительно низкой отметки, а люди старались свести к минимуму свое пребывание вне уютных домов и менее уютных офисов. Редкие прохожие шли мимо, укутавшись в шубы и шарфы. Кто-то тихо матерился, кто-то быстро перебирал ногами, желая поскорее попасть в тепло. Но мне было плевать. Я наслаждался обжигающим холодом на щеках, внутри меня расцветало удивительное чувство, почти эйфория. Она была схожа с той, что наполняла меня каждый раз, когда я проходил мимо стройных рядов каталок с неподвижно лежащими на них телами - самыми прекрасными телами из всех, что я когда-либо видел. Я мог подолгу стоять у одного из столов, уставившись в белое полотно, смазывающее очертания фигуры, застывшей под ним. И когда терпеть уже не было сил, я осторожно, словно страшась нарушить гармонию, царящую в этом ледяном Храме, стягивал простынь вниз, и дрожь проходила по моему телу. Я дрожал каждый раз, словно впервые, но не холод или страх были тому виной. Возбуждение. Кто бы ни оказывался под тканью, мужчина или женщина, старик или молодой, - он был совершенен. Тихие, неподвижные, умиротворенные, мои милые ледяные куклы. Могли ли вы быть более совершенными когда-либо при жизни? Нет. Только Смерть избавила вас от всех изъянов. Дрожащими пальцами я прикасался к ним, исследовал каждый изгиб, впадинку, ласкал холодную кожу, а после - себя. И никогда больше я не испытывал ничего подобного. Толкаясь в свою руку, касаясь пылающей плотью этих великолепных созданий, я получал удовольствие, не сравнимое ни с чем другим. И когда я изливался, корчась в судорогах оргазма, в памяти всплывали его глаза. Тот декабрьский день был днем рождения одного из моих университетских знакомых. Я получил приглашение. Было шумно, бессмысленно и отвратительно, но там я мог напиться до чертиков, оправдывая себя тем, что повод на этот раз есть. Напиться, а значит ненадолго забыть о своей одержимости. Совсем ненадолго. И пусть утром мне будет безумно плохо - так даже лучше. Вокруг сновали люди, знакомые и незнакомые лица превращались в калейдоскоп, в не помню какой по счету кружке плескалось дешевое пиво, и думать о чем-либо совершенно не хотелось. Какая-то блондинка льнула ко мне, горячо нашептывая что-то на ухо. Взглянув на нее, я невольно подумал о том, что она неплохо смотрелась бы на холодном металлическом столе под светом люминесцентных ламп. Ее кожа была бы бледнее, руки не столь наглыми и не было бы ее раздражающего голоса. Я улыбнулся картинке, нарисовавшейся в моем воображении, и отвернулся от девушки. Отвернулся и застыл, не хуже, чем мои милые друзья на каталках. С противоположной стороны комнаты меня изучали два голубых топаза. Сердце пропустило удар и рухнуло вниз. Я боялся пошевелиться, разорвать контакт, спугнуть. Секунда, и он потерял ко мне интерес. Справившись с оцепенением, я наконец смог рассмотреть его. Он был красив, мой ледяной принц. Высокий, худой и бледный, длинными тонкими пальцами заправлял обратно за ухо длинноватые черные пряди, которые падали ему на лицо, когда он смеялся над чьими-то похабными шутками, обнажая ровный ряд белоснежных зубов. Смеялся, шутил в ответ, лукаво улыбался, но глаза оставались холодными и безучастными. Совсем как... Я тряхнул головой, сбрасывая с себя наваждение. Слишком уж яркой была картина, появившаяся перед глазами. О да, он, без сомнения, был бы куда прекраснее этой назойливой блондинки справа. Кто-то из знакомых схватил меня за руку и потянул в сторону этого божества. На ватных ногах я поплелся следом. Меня представили всей компании, я пожимал руки всем по очереди, не запоминая ни лиц, ни имен. Он был последним. Я сжимал горячую ладонь, фенечки на его изящном запястье касались моих пальцев. - Кай, - улыбнулся он, заглядывая в глаза. Я еле сдержал себя, чтобы не скривиться от чересчур резкого звука его голоса, но имя... Его имя теплом разлилось в моем сознании. Вероятно, оно было ненастоящим, ник или кличка, но, черт возьми, оно было идеальным. - Кай, - тупо повторил я, словно пробуя имя на вкус. Остаток вечера я провел, молча рассматривая моего ледяного принца, и когда наши взгляды пересекались, он улыбался мне, едва приподнимая уголки губ, и отворачивался ненадолго. Без сомнения, он был заинтересован мной не меньше, чем я им, и это меня безумно радовало. Той же ночью, трахая ту блондинку, я представлял себе его, пытался представить, каким бы он был подо мной, горячим и страстным на мягких простынях или холодным и податливым на железном столе секционного зала... И мне нравилось то, что я видел. К началу января мой милый мальчик был уже по уши влюблен в меня. Несколько раз он пытался заговорить со мной, как-то сблизиться, но я пресекал все его попытки, зная, что стоит мне узнать его, и тонкий флер нереальности, окутывающий Кая, порвется и не останется ничего, что мне так нравилось в нем. Даже его голубые глаза уже не были столь прекрасно безразличными, как в первую нашу встречу. Я боялся, безумно боялся, что потеряю тот совершенный образ, сложившийся у меня в голове за эти месяцы, что он будет безнадежно осквернен резким голосом или эмоциями в глазах, или... Да черт его знает, какие еще изъяны я нашел бы в нем, если бы позволил Каю делать то, что он хочет! Он был моим ангелом, моим ледяным принцем, моим мальчиком, и не думаю, что я смог бы пережить падение моего божества. А он все не оставлял попыток добраться до меня. Весь последующий месяц я проводил все больше времени в компании моих холодных друзей. Признаюсь, так часто я не кончал ни разу в жизни. Но оргазм уже не был таким ярким, как раньше. Чего-то не хватало. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы с ужасом понять, чего же именно. Меня больше не устраивали любые любовники. Я стал выбирать исключительно молодых худощавых брюнетов. Лаская себя, я вглядывался в безразличные лица и искал в них его, моего милого мальчика. Но все они не шли ни в какое сравнение, были лишь бледными отражениями ледяного ангела. И это злило, потому что даже сам Кай был недостаточно совершенен. То, что произошло в начале февраля, стало поворотным моментом в наших отношениях. Пара была окончена, и я не торопясь собирал конспекты со стола, не желая идти в толпе, густой массой вытекающей из аудитории. Когда тянуть было уже нельзя, я понял, что все ушли. Но я не был один. В дверях, скрестив руки на груди и глядя на меня в упор, стоял мой принц. Я замер и посмотрел на него, ожидая объяснения. Кай закрыл дверь и заговорил, сначала спокойно, а после, почти срываясь то на крик, то на жалкие всхлипы. Он говорил о своих чувствах ко мне, о том, как любит меня и как ненавидит за то, что я не отвечаю ему взаимностью, хоть и дал повод надеяться на что-то своими заинтересованными взглядами на декабрьской вечеринке. Он открывал мне свою душу, казался таким хрупким и беззащитным, что мне даже стало немного стыдно за то, что я любил не его, а образ, застывший у меня в подсознании. Кстати или некстати в голове всплыли строчки из книги Габриэль Витткоп. О да, я любил бы тебя, мой нежный мальчик, будь ты ледяным изваянием в холодной комнате, освещаемой искусственным светом. Но ты был слишком живым и слишком эмоциональным, чтобы вызвать у меня хоть что-то кроме раздражения. А потом он поцеловал меня, а я ответил. Ответил, но не почувствовал ничего. Куда же, куда делось то равнодушие в глазах, которое пленило меня два месяца назад? Те вежливые холодность и отстраненность, с которыми ты держался тогда, на вечеринке? Ответов не было, но я знал, что способ исправить все был. Безусловно, он был. С тех пор Кай гордо называл меня своим парнем и делал мою жизнь невыносимой. Он будил меня телефонными звонками, желая доброго утра, звонил поздно вечером, чтобы пожелать спокойной ночи. Вылавливал между парами в университете, чтобы затащить в прокуренный туалет и прижаться всем телом, исследуя языком мой рот, а руки запуская под рубашку. Отодрать его от себя было практически невозможно, поэтому я проявлял чудеса выдержки, терпеливо позволяя ему делать все, что вздумается, пока не надоест. Однажды, оторвавшись на меня, он лукаво улыбнулся, глядя из-под опущенных ресниц, и опустился на колени. Мое тело послушно отреагировало на его шаловливый язык и горячий рот, он очень старался, демонстрируя мне все прелести виртуозного минета, меняя темп, угол и глубину, упираясь моим членом в небо или щеку, но, сливая ему прямо в рот, я думал лишь о том, куда, к чертям, все катится. Февраль уже перевалил за середину, солнце стало припекать, а снег таять. Все были безумно рады наступающей весне. Все, но не я. Мой идеал рушился у меня на глазах, а виной всему был этот несносный мальчишка. Он был капризен и упрям, требуя от меня хоть какой-то отдачи и, разумеется, секса. Но я не хотел его таким, мой совершенный ледяной принц таял под лучами солнца наступающей весны, оставляя вместо себя похотливую истеричку с такими же голубыми глазами, которые больше не привлекали меня. Хотелось выть и лезть на стену от безысходности. Я не мог, просто не мог позволить этому случиться! Именно тогда я понял, что тянуть больше нельзя. Он хотел, чтобы я любил его? Что ж, желания имеют неприятное свойство сбываться. Был конец февраля, снег уже почти растаял, а люди бодро шагали по улицам в распахнутых пальто. Тем вечером мы с Каем медленно шли по парку, прохожие провожали нас осуждающими взглядами, но мальчишка и не думал держаться от меня на более приличном расстоянии. Он что-то весело щебетал, иногда касаясь носом или губами то моей щеки, то уха, и совершенно не следил за дорогой. В отличие от меня. Спустя пятнадцать минут мы оказались в безлюдной части парка, у старой растянутой сетки, ограждающей парк от территории морга. Когда мальчишка понял, где мы находимся, то потянул меня обратно, но я не позволил. Он тихо вскрикнул и потерял сознание, осев на землю, когда я приложил его головой о ближайший ствол дерева. Протащить его сквозь щель в заборе, незаметно войти через черный вход, стараясь не потревожить вечно дрыхнущего пьяного сторожа, оказалось простой задачей. Я выбрал второй секционный зал, он всегда нравился мне, небольшой и уютный, и, что самое главное, располагавшийся на нижнем уровне, что обеспечивало замечательную звукоизоляцию. Разложив моего ангела на железном столе, я спешно раздел его и связал руки найденной здесь же простыней. Подумав немного, я оторвал от нее лоскут и заткнул Каю рот. Мне точно не нужны были его громкие вопли. Сделав все, я отошел на пару шагов назад, чтобы полюбоваться открывшейся мне картиной. Неподвижный, спокойный, тихий, нагой, раскинувшийся на холодной каталке - это был тот совершенный Кай, которого я так любил, которого я так хотел. К сожалению, времени было не так много, поэтому, порывшись в шкафчиках в поисках нашатыря, который хранился специально для особо впечатлительных студентов, я сунул пузырек ему под нос. Кай попытался закашляться, но кляп не позволил. Он широко распахнул свои голубые глаза, в которых сначала отразились непонимание, а затем испуг. Он дернулся и замычал, когда я провел рукой по его груди и вниз к паху. Попытался вывернуться, но я не позволил, запрыгнув на него сверху и прижав своим весом. Теперь в его глазах был не просто страх - ужас, вот что в них было. Я шептал что-то успокаивающее, нежно гладя по волосам, а другой рукой исследуя его тело, как делал сотню раз до этого с моими холодными друзьями. Но он был другим. Он был теплым, а это совсем не то, чего мне хотелось. Мой милый мальчик дрожал то ли от страха, то ли от холода в моих руках, был таким нежным, таким беззащитным. Когда напряжение в паху стало невыносимым, я спустил джинсы и вошел в него, широко разводя его ноги. Тот обмяк и не сопротивлялся, сдавленно хрипя, и это заводило меня еще больше. Я входил в него, раз за разом, на всю длину, чтобы потом вынуть член почти полностью и снова вогнать до упора. Мальчик дрожал, выгибался в моих руках, а из глаз его текли слезы. В них плескались боль, ужас, обида, непонимание - это злило похлеще, чем его навязчивость в последнее время. Хотелось вырвать, к чертям, эти прекрасные топазы или сделать их совершенными, лишив раздражающих эмоций. И я стальной хваткой стиснул его тонкую белую шею, еще яростнее вдалбливаясь в содрогающееся в конвульсиях тело. Когда я кончил, Кай уже не двигался, а его глаза застыли, глядя в пустоту. Да, вот он, мой идеальный ледяной принц, мой милый мальчик, застывший на секционном столе с позорной предсмертной эрекцией. Я брал раз за разом его остывающее тело, целовал немые податливые губы, тонкие кисти рук, вылизывал опадающий холодный член и вглядывался в столь любимые мной безразличные глаза. И я не знаю, сколько времени прошло, когда я, обессиленный и опустошенный, заснул прямо на нем, в нем, не обращая внимания на обжигающий холод железной каталки. Тот февраль навсегда останется со мной. Весна никогда не наступит, будет лишь потрясающий холод зимы, такой же возбуждающе прекрасный, как и ледяная кожа моего холодного ангела. Он не испортился, я ему не позволил. Он остался таким же, каким был много лет назад, когда мы впервые столкнулись в коридоре университета. Моим идеальным мальчиком. Моим милым Каем. Сейчас я знаю, что это была судьба. А тогда... Тогда я был самым счастливым человеком на свете. Хотя, вам же не понять. Ведь правда, доктор?"Какое странное темное и одновременно светлое ощущение, что я смогу остановить все прямо сейчас и ты будешь цвести вечно внутри меня". hide. Honey Blade. "Hide our psychomunity" 1994 г.