Три цвета одной любви

Адам тихо сидел на потертом старом диванчике в полутемной гримерной. Наступало время перемен, их бэнд разорвал контракт со старым лейблом, как-то само собой получилось, что поменялась и студия звукозаписи с репетиционным залом. Теперь они все дружно переезжали в другое здание, переносили вещи, аппаратуру, кое-что из мебели. На самом деле, все уже практически все собрали, остался только он, Ламберт. Но что-то не давало ему так просто покинуть небольшое помещение. Как много воспоминаний связано у них с этим местом… На самом деле, не так уж и много, но Томми знает: все, что хоть чуточку связано с ним, для Адама заменяет весь мир. Их первая общая гримерка. Это круче, чем первый секс, ярче, чем первый поцелуй. Это радостнее, чем первая разделенная на двоих улыбка. Скажете, Адам псих, да? Конечно же, скажете, и, черт подери, будете правы. Адам хмыкнул, сам улыбаясь от своих же мыслей. Не смотря ни на что, ему не хотелось покидать эти уютные стены. Пусть тут даже почти ничего уже и не было, но перед его мысленным взором проносились события и вещи так, будто он находился среди них. Вон там, у небольшого запыленного окна, заклеенного афишей одного из его ранних выступлений, еще в бытность The Citizen Vein, вместо вечно куда-то пропадающей занавески, всегда была гора одежды и разного тряпья, висевшая на предмете, гордо именовавшим себя вешалкой. Эту вешалку, собственно, как и тот самый плакат, в первый же день «новоселья» притащил Монти. “Выбрасывать жалко, а тебе всяко пригодится,” – сказал тогда он. И она действительно пригодилась, очень быстро обрастая разноцветными лоскутами и костюмами, как факты обрастали вымыслом, стоило только Адаму залезть в твиттер и пообщаться несколько десятков минут с неугомонными фанатами. Именно на этой вешалке, среди вороха других, почти не одеваемых самим Адамом вещей и висела черная Томмина рубашка. Адам не мог ее не помнить, потому что всегда останавливал на ней взгляд, где бы ни находился сам – отдыхал ли на старом потертом диванчике после особо удачной репетиции, подводил ли карандашом глаза, делая вид, что сосредоточен на том, чтобы рука не дрогнула в последний момент и не пришлось все заново перерисовывать, переодевался ли сам. И каждый раз взгляд голубых глаз выхватывал из разноцветных тканей только ее, только эту рубашку. Не то, чтобы она была такой уж особенной для кого-то другого, но не в случае с Адамом. Потому что это была она – именно та самая. С ярким красным кружевным жабо, которое во времена GNT тура так дико возбуждало Адама, заставляя сердце биться чаще, а самого певца совершать немыслимые глупости. Вроде того поцелуя, который Ламберт повторял с неизменным и завидным постоянством, хотя каждый раз после обещал Томми, что этот – ну, вот этот-то уж точно – будет последним. Хотя так ни разу и не смог остановиться, а потом гитарист не так уж и возражал. Адам вздохнул, ощущая, как былая страсть заставляет слегка закружиться голову, и провел руками по бедрам, будто разглаживая невидимые обычному глазу морщинки и складки денима. Потертость и шероховатость джинс будто успокаивала грозившие расшалиться мысли. Ламберт чуть сдвинул руку, поглаживая плед, которым был застелен их диван. Этот плед, яркого, даже ядовито-зеленого кислотного цвета в гримерку притащил Томми. Вообще-то, он купил его в их с Адамом квартиру, искренне веря, что этому теплому куску ткани найдется место в идеальном, со вкусом подобранном пространстве. Не учел любитель ужастиков только того, что такой вырвиглазный цвет не приведет в восторг самого Адама, а потому плед тихо и без особых скандалов перекочевал в место, где они проводили не намного меньше, а порой и гораздо больше времени. Адам улыбнулся, проводя по ткани рукой, поглаживая ее будто живые бока. Кто бы знал, что со временем плед так обживется в предоставленном ему пространстве, что будет ассоциироваться у Адама исключительно с домом, уютом и самим Томми? В самом углу, за диваном, на незаметном участке стены серым карандашом для глаз виднеется неровная надпись “no apologize, no regret”, а снизу, уже пальцами, испачканными в какой-то краске – “forever yang”. Адам грустно улыбнулся. Они с Ретлиффом тогда были так возбуждены после концерта и так пьяны, что просто не дотерпели до снятого в гостинице номера. И певцу было не жаль, что это наконец случилось – в конце концов, они столько друг друга дразнили и распаляли, - но было жаль, что случилось вот так, второпях, в спешке, в полутемной и тесной гримерке. И Томми не нашел ничего лучше, чем развеять все его страхи поцелуем и, прихватив забытую впопыхах Адамом косметичку, расписать незаметный угол, тихо бормоча себе под нос: «чтобы ты не забыл». На его плечи легко ложатся прохладные ладони, и тихий голос прошелестит на ухо, заставляя сердце зайтись в гулком ритме: - Ты что это тут грустишь? Адам чуть поднимает голову, встречает в зеркале пытливый взгляд и поворачивается, чтобы увидеть эти невероятные глаза ближе. - Нет, Китти, что ты. Нет. Просто ностальгирую. - Честно, – добавляет, видя, что верят-то ему не так чтоб очень. Томми хмыкает что-то невнятное, подозрительно похожее на “ну-ну” и тянется за поцелуем. Ты прав, детка, несколько часов разлуки – это чертовски долго. Достаточно для того, чтобы хотелось хотя бы прикоснуться к другому, не то, что уж поцеловать. - Так чем ты тут, говоришь, занимался без меня? – спустя пару минут блондин заставляет себя оторваться от мягкого и нежного, такого неповторимого на вкус рта Ламберта, вполне сознавая, что только прикосновениями губ дело может и не обойтись. - Вспоминаю. - И что же? - Все. - Все – это слишком много, Адам. В конце концов, мы просто меняем студию, мы не переезжаем на другой конец света. – Томми зарывается пальцами в темные волосы, чуть массируя кожу головы и перебирая пряди. – И потом, наши воспоминания всегда с нами, вот тут, - касается рукой темной ткани футболки на груди. - Так что давай, вставай и пошли, - он аккуратно сгребает ворот чужой рубашки в кулак и чуть тянет. – Нам пора, ребята уже заждались внизу. Остались только мы. - Да, малыш, конечно, я сейчас, - немного отстраненно отвечает Адам, хотя послушно встает с дивана, на котором сидел все это время, позволяя взгляду еще раз – в последний раз – пройтись по всем памятным уголкам такого привычного, уже практически родного помещения. Он не замечает, как блондин по кошачьи шагнул к порогу и тихо чему-то улыбнулся себе под нос. - Хей, бэбибой, так ты идешь? - хитро поглядывая одним глазом из-под челки и оглядываясь через плечо, спросил Томми. – Я хочу сделать несколько новых воспоминаний…