Wish you were here

Ночной лес тих и словно бы видит свои странные сны, только шёпот сверчков изредка нарушает мягкую плотную ткань темноты. На заднем сидении его машины удобно - не удобнее, конечно, чем на кровати, но с Ганнибалом везде неплохо, если уж заговорили об этом. Он удивительно скрупулезен, когда дело касается комфорта. Тонкие бледные щиколотки Эбигейл покоятся у него на коленях - прохладные пальцы нежно поглаживают чуть вздрагивающую косточку сбоку, пробегают по изящной ступне. Она отдёргивает ногу - скорее, машинально. Терпеть не может щекотку, о чём немедленно считает нужным объявить во всеуслышание, нарушив тёмное засасывающее безмолвие. Ганнибал всё так же не говорит ни слова - слегка прищуривает свои непозволительно карие, медового цвета глаза, затем чуть заметно улыбается и неторопливо проводит рукой по её бедру. Да, ему нужно, чтобы она разбила эту тишину - сдавленным (пока ещё, криком), прерывистым вздохом, жалобным стоном. Это совсем несложно - возраст у ребёнка такой, что хочется. Эбигейл получает это. Отдавая вместе с поцелуями и тёплой кровью взамен что-то ещё - душу, быть может. Не так уж и велика цена, впрочем. Она, конечно, отмечена - синяками на худых девичьих бёдрах, царапинами, укусами. Иногда - порезами. Но это только если ей хочется. А хочется часто - быть чьей-то ведь так приятно. Ганнибалу, в свою очередь, нравится чувство абсолютного, безупречного и бесспорного обладания. Во всех смыслах - начиная от самого пошлого (так уж у них обычно выходит) и заканчивая нежно-отцовским (её голубая пижама, какао и поцелуй в висок на ночь). Пока он несёт её из машины, она привычно капризничает и хныкает - неудобно, холодно (врёт, конечно, маленькая бестия, до сих пор вон щёки горят), и вообще - хватит, достало. - Бедную маленькую Эбигейл родители не учили, что ездить с незнакомыми взрослыми мужчинами в лес - чревато? У Ганнибала, как у всякого опытного психиатра, на миг возникает мысль, что не нужно было упоминать про родителей. Но он слишком хорошо её знает. Она лишь фыркает и стягивает с себя тонкий кашемировый свитер - зачем девчонке дорогущие тряпки в глуши, непонятно, ей-богу, но Ганнибал по-прежнему возит их ей в таком количестве, что хватило бы одеть половину среднего по численности государства. Её спина с выступающими позвонками - то, на что он готов смотреть если не часами, но достаточно долго. Ещё лучше - касаться, ощупывая под удивительно нежной кожей камушки-косточки. И лопатки - точно зашитые внутрь её тела крылья. Засыпая рядом - не говорить, что чувствуешь. Ни в коем случае не думать о том, как отмерзают от сердца прилипшие окровавленные ошмётки-осколки души - когда под боком ворочается тёплое, веснушчатое, с глазами цвета ноябрьского неба и обветренными губами. Поэтому Ганнибал всегда уходит от неё рано - не оборачиваясь на спящую, которая что-то жалобно мурчит во сне и зябко обхватывает тонкие плечи руками. И, разумеется, не укрывая её одеялом - ни к чему. А Эбигейл иногда кажется, что каким-нибудь утром она умрёт от холода. Или, на худой конец, захлебнётся злыми слезами.