Прощение

Мы не понимаем, что такое Война, насколько она беспощадна. Нам всегда кажется, что это нечто далекое, абстрактное, что-то такое, что никогда нас не коснется. А между тем, она повсюду и нигде, и каждый рискует быть втянутым в чужую битву, оказаться просто незначительной фигурой на чужом поле боя… Джон никогда не думал о Войне, пока сам не попал на нее. Он никогда не думал о том, что будет лежать в тишине и молить о том, чтобы хоть эта ночь прошла спокойно. А между тем звенящая пустота неумолимо отсчитывает время перед новыми выстрелами, новыми жертвами и новой болью… Джон никому бы не поверил, если бы ему сказали, что он сможет равнодушно смотреть на чужую боль. Он и во врачи пошел от того, что не мог спокойно относиться к страданиям. Но все это было раньше. До Войны. Сейчас же он мечтал, чтобы у него на столе не лежал его друг. Чтобы ему не пришлось убивать… Первый раз всегда тяжело, потом легче. Берешь человека на прицел, не знаешь кто он, есть ли у него семья, друзья, дети… А может он тоже просто защищает своих? Но приходится стрелять и мечтать, чтобы в это время где-то точно также не убили кого-то из его друзей. Из его людей. Ощущение реальности постепенно стирается, и в какой-то момент становится все равно… Для Джона такой момент уже настал. Дрожащими руками он пытается залатать страшную рваную рану на груди одного из бойцов, понимая, что скорее всего его усилия пропадут даром. Он уже не слышит криков больных по ночам, потому что от недосыпа просто сваливается на пару часов спать. Куда-то в темноту, без сновидений, без боли и без Войны. И каждый новый день ему кажется, что он никогда не попадет домой и запрещает себе об этом думать. Но в голову все равно лезут предательские мысли, и он мечтает о том, чтобы если что, его сразу убило. Хуже, если он получит ранение и останется калекой на всю жизнь. Если он не сможет помочь товарищам… И кажется, что уже некуда возвращаться. Теперь уже мирная жизнь кажется невероятно далекой, чужой, неестественно застывшей, наигранно волнительной. Потому что людские проблемы кажутся ничтожно мелочными по сравнению с простой красотой Войны. Либо убьешь ты, либо убьют тебя. Пока еще Джон мог сопротивляться, но непомерный груз вины за тех, кто все-таки умер от ран, подталкивает к тому, что мечтается лишь о покое. И прощении, которого, Джон знал точно, ему никогда не получить... Джон резко вздрогнул, открыл глаза и уставился в потолок. Это всего лишь кошмар, пережиток прошлого, не отпускающий его уже более полугода. Он и не заметил, что старая рана заныла, все его ощущения сосредоточились лишь на полыхнувшем в груди огне, сбившем прерывистое дыхание. Рука снова задрожала, и Джон бездумно сжал края простыни, стараясь унять расшалившиеся нервы. Он всегда просыпался при воспоминаниях о ранении. Потому что даже сквозь сон мечтал о том, чтобы все закончилось… Рядом послышалось шевеление. Джон вздрогнул, перевел взгляд и наткнулся на ясный и проницательный взгляд Шерлока. Тот молчал, подперев подбородок руками. Ватсон поморщился. Что он здесь вытворял? Кричал, плакал? - Опять Она? – шепот в тишине показался неожиданно громким. Шерлоку не нужно было пояснять, что он имеет в виду. Джону не нужно было отвечать. Оба и так знали, что могут сказать друг другу. Говорят, что мы всю жизнь ищем человека, с которым комфортно разделить тишину. Перед которым не стыдно проснуться посреди ночи от кошмара. И который не будет лезть в душу, терпеливо дожидаясь, пока ты сам будешь готов поделиться самым сокровенным. - Что ты здесь делаешь? – вместо ответа спросил Джон. Холмс невозмутимо повел плечами. Его глаза ярко блеснули в полумраке. - Не смог уснуть. Ты слишком громко ворочался. - Джон смутился. Шерлок явно врал, но не признался бы в этом даже под дулом пистолета. - Больше не буду, можешь идти к себе, - каким-то извиняющимся тоном пробормотал Джон, чувствуя, как боль в ноге постепенно сходит на нет, а тремор в руке исчезает. Его дыхание снова пришло в норму, а он чувствует себя почти нормально. Холмс легко поднялся со стула и, последний раз пробуравив друга глазами, негромко сказал: - Ты получил свое прощение, Джон. И Война больше никогда не будет казаться такой страшной…