Перемены

У Нанами интуиция отличная, и она звенит тревожно каждый раз при виде хранителя. У Томоэ прилежно выходит любимая роль безразличного грубияна, и все же богиня земли слишком хорошо знает лиса, чтобы не замечать очевидного. Томоэ злится. Раздражённый и замкнутый, совсем как в первую их встречу, он снова щетинится едкими шутками, походя задевая за самое живое и уязвимое; Нанами расстроенно отступает, не ведая, какие черти пляшут в голове у ее первого хранителя. «Чертова Нанами». Момозоно уже двадцать, у нее куча дел в храме, а еще она зачем-то поступила в институт. На учительницу. Томое, помнится, еще тогда фыркнул, узнав о ее стремлении: «Тоже мне, сама еще дитя, а других учить собралась». А еще у Нанами длинные гладкие волосы, которые она не любит закалывать, и большие добрые глаза. «И красивые стройные ноги». Ёкая эти мысли преследуют, как бы он от них не бежал. Хотя возраст и опыт подсказывают ему, что подобного рода размышления никого не должны удивлять; да только когда они касаются Нанами, хранитель ее чувствует себя распоследней тварью. Да только Нанами такая чистая, светлая, такая богиня, что связывать ее, даже мысленно, с его животными потребностями — недопустимо и непростительно. «Ах ты ж!..» Момозоно, кажется, и не замечает за собой изменений. Она ведет себя так, чтобы соответствовать возрасту и — хоть немного, самую малость — статусу богини земли. Она и правда стала взрослее, серьезнее, тот брошенный ребенок в ней исчез окончательно и бесповоротно, хотя упрямая натура, конечно, никуда не делась. И все же она собранная, целеустремленная и смелая не в меру. А еще (об этом знает лишь Томоэ) Нанами сварливая, несносная девчонка, за которой нужен глаз да глаз — и чертов Мидзуки ни капли не помогает, только воздух в храме сотрясает понапрасну. Но если уж с бесполезностью змея Томоэ давно примирился, как смириться с тем, что богиня ходит в свой институт в платье и туфлях на невысоком каблуке? Как смириться с тем, что за ней тащатся сразу три парня из потока? Как, во имя всех богов, оставаться невозмутимым и хладнокровным, видя брошенное на тумбочку приглашение в ресторан с прикрепленным номером телефона и мужским именем? «Когда же ты успела повзрослеть?» Самое страшное — сидеть на крыше в компании с луной, чашкой саке и пьяным уже змеем и смиренно ждать, когда Нанами припрется со своей свиданки. Томоэ ведь знает, что она не умеет отказывать. — Так, все, хватит. Я иду за ней. — Да успокойся ты, Томоэ-кун. Дай госпоже отдохнуть. В конце концов, мы не имеем права вмешиваться в ее личную жизнь. — Да какая у нее может быть личная жизнь? Ей же всего двадцать, а она лазит непонятно где! — Ей уже двадцать, — поправляет разбушевавшегося друга белый змей. — Томоэ-кун, она совершенно не обязана всю свою жизнь просидеть в храме, дожидаясь твоей милости. О, кстати, а это не она? Демон-лис подскакивает так быстро, что на скате крыши удерживается лишь лисьей ловкостью. По лестнице, ведущей к храму, поднимаются две фигуры: одна совершенно точно принадлежит Нанами, а вот вторая, похоже, будущему покойнику - слишком уж свойски его рука опускается на ее талию. Томоэ глаза застилает кровавой пеленой, и когти на руках ощутимо удлиняются. Мидзуки посмеивается, не спеша успокаивать в друге жажду убийства. Впрочем, Момозоно своих хранителей очень радует, тут же сбрасывая с себя непрошеную руку. Походка однокурсника слегка нетвердая от количества выпитого, он нелепо смеётся и громко о чём-то бредит, а Нанами никогда не пьет больше одного бокала вина. Ей хочется уже собраться с силами и выпроводить его до входа на территорию храма, чтоб не стыдиться и не отчитываться перед хранителями, когда парень останавливается, закрывая собой свет ближайшего фонаря, и обдаёт её запахом саке. Всё происходит внезапно. Настолько внезапно, что Нанами видит события лишь обрывками: вот между ней и сокурсником появляется знакомая широкая спина, вот паренёк слетает в самый низ лестницы, демоническим чудом не ломая себе все кости, вот ее хватают за оголенные плечи, а перед глазами возникает пылающий бешенством взгляд Томоэ. — Нагулялась? — Томоэ, пусти! — Считаешь себя очень взрослой? — Томоэ, мне больно! Ёкай видит брызнувшие из глаз слёзы и резко отпускает её, выхватывая взглядом набухающие кровью ссадины от когтей. Она отворачивается. — Прости, я… — Неважно. «Это я-то защитник?» — Нанами… — Какой же ты жестокий! — Она разворачивается, и злые, бессильные слезы текут по её щекам. — Ну что я тебе сделала, а? Что он тебе сделал? Он всего лишь хотел меня поцеловать, может, и большего хотел, оно и понятно — я ж ему нравлюсь! Да, нравлюсь, и не смотри так удивленно, а то меня так и подмывает тебе врезать! Я не только ему нравлюсь, еще двум — их ты тоже изобьешь? — Да, — Ей жутко от того, как спокойно и уверенно звучит этот ответ. Нанами хочется разораться на него от злости, от этой безысходности, от его глупой ревности, а он подходит на шаг и обнимает её — вот так просто. И в этой нечастой близости она теряет все слова. — Я никому не позволю увиваться за тобой. Ты должна была уже понять, что я избавляюсь от проблем грубой силой. И глупые людишки, бегающие за тобой — моя главная проблема на данный момент. Так что учти, следующий твой поклонник спустится с этих ступеней как минимум с переломом ноги. — Ты с ума сошёл! — И кто, интересно узнать, тому виной? Нанами поднимает голову, чтобы в глаза ему посмотреть в безуспешных поисках совести. Но в глазах у Томоэ вместо совести точно прячется какая-то неизведанная магия, потому что оторвать взгляд уже невозможно, и всю злость и обиду сметает смущение. Лицо обдаёт жаром, как будто не было всех этих лет рядом, будто она не привыкла к каждой его черте, будто отсутствие расстояния — впервые. И как-то смиряется сердце с тем, что не умеет этот лис себя сдерживать, не умеет чувства правильно выражать и не прятаться. Зато целоваться очень даже умеет.