Ничего кроме

Задернутые занавески на крохотной кухне, толстые слои пыли на любой горизонтальной поверхности, едкий вонючий дым, витающий в воздухе, пачка дешевых сигарет и коробок спичек – ужин на две персоны. Дом, где никогда не бывает уютно. Дом, где имя Савады Тсунаеши под строжайшим негласным запретом, наложенным безвременной кончиной Вонгольского босса. Дом, где образ Тсунаеши – незаменимая часть всех мыслей, всех разговоров, всех споров и всех схваток. Дом, где пары упоминаний Десятого достаточно, чтобы воспитанная Гокудера Хару превращалась в разъяренную фурию, по-кошачьи бросалась на Хаято с когтями, шипела, плевалась ядом, бешено сверкала круглыми глазам. Дом, где стоит обронить неосторожное слово - и вспыльчивый Гокудера Хаято рычит зверем, раскидывается пощечинами и оплеухами, хватает подругу за волосы, бьет кулаками по стенам. Дом, где вечерами молодой мужчина, оцепенело уставившийся в окно, выглядит почти стариком; молодая женщина, сидящая на низкой табуретке, являет собой достойную пассию для него. Одинаковые выражения серых лиц, одинаковые морщинки в уголках глаз и губ, одинаковые фразы, общие чувства, страхи, общие желания. Достаточная ли основа для совместного проживания? – Он никогда не любил тебя, дура, - сквозь зубы цедит Хаято, выдыхая горячий дым. Они разговаривают друг с другом только чтобы не слышать пустоту. – Пошел ты, - сплевывает Хару, прикуривая очередную сигарету, спешит сделать жадную затяжку. В полумраке видны мокрые разводы туши у нее под глазами и свежая ссадина на щеке, в изрядно приправленном ядом голосе с ноткой хрипотцы неподдельная горечь отчетливо слышится. – Думаешь, в твоих крепких объятиях он мечтал жизнь закончить, а, ничтожество? – Заткнись, - грубо отвечает ей подрывник. Гокудера Хару вздыхает горестно, закрывает лицо ладонями и тихо-тихо скулит, жалобно, как брошенная собачонка. Ей хочется влезть на стену и рухнуть вниз камнем, сломать позвоночник, рассыпаться на осколки. Ей хочется удавиться, безвольной куклой с распухшим сине-фиолетовым языком висеть под потолком на прочной бечевке. Ей хочется броситься со скалы в океан, окоченеть, захлебнуться соленой водой. Ей хочется не гореть, а сгорать, но она лишь громче плачет, громче и надрывнее. – Что же с нами теперь будет, Хаято? – шепчет она, всхлипывая часто-часто, качаясь взад-вперед. – Что же с нами стало, о Небо! - Не реви. Пошли спать, - бросает тот, удаляясь с кухни. Хару вытирает слезы рукавом и плетется следом. Шлепанье домашних тапочек раздается в такт ее движениям. - Обнаженные мужчина и женщина лежат в темноте на широкой кровати, прижимаясь друг ко другу с таким неистовством, будто мир рухнет, если они посмеют отдалиться хоть на миллиметр. – Ты – все, что у меня осталось, - тихо плачет Хару, утыкаясь лбом в грудь Хаято. Он притягивает еще ближе к себе ее дрожащее тело и не находит слов, чтобы утешить несчастную, слабую девочку, которая протягивает свою душу на ладони. Зарываясь носом в ее каштановые волосы, он беззвучно клянется быть рядом целую вечность. – Спи, моя принцесса, - шепчет мужчина, поражаясь мягкости своего голоса. – Обещаю, завтра будет лучше. - Который раз я это слышу, Хаято?..