Вопреки

Цветок может быть красивым, огромным, необыкновенным, но так или иначе, он будет тянуться к солнцу

Сквозь полусон Кикё слышит, как в дверном замке что-то скрежещет, затем раздается скрип, и он чувствует яркий луч света, падающий ему на лицо. Бодрое приветствие не оставляет никаких сомнений в том, что к нему направляется варийский офицер, который уже третий раз за вечер предлагает ему поесть. Большим усилием воли он заставляет себя открыть глаза и, приподнявшись, недовольно смотрит на Луссурию, держащего в руках поднос с едой. Взгляд Погребального Венка выражает страшную тоску, и боксёр быстро отворачивается, не решаясь вглядываться в эту непонятную ему глубину. Кикё неопределенно хмыкает, что больше походит на хрип, чем на его фирменный смешок, и ныряет с головой в одеяло. Отворачиваясь к стене, он натягивает цепь от своих наручников, и та звенит, ударяясь о железную спинку кровати. Хранитель Солнца Варии огорчённо вскидывает брови. Опустившись рядом, он несильно толкает пленника в бок и взволнованно произносит: - Тебе нужно поесть, Кикё. Ты сильно похудел, - Луссурия тянет за одеяло, пытаясь добраться до его лица. - Мне не нужны здесь такие красивые трупы! Кикё вылезает и отрицательно мотает головой. Копна лохматых бирюзовых волос падает на бледное измождённое лицо, между толстыми прядями виднеются полукруги голубоватых теней. Мельфиорец поднимает скрещенные руки и проводит запястьями по глазам. Волосы только сильнее лохматятся и по-прежнему мешают посмотреть на тюремщика. Луссурию умиляют его беспомощные попытки, и он отводит волосы в сторону, заправляя их за большую серьгу на его ухе. - Давай-ка я тебя расчешу, - с воодушевлением восклицает вариец, радуясь внезапно осенившей его идее. В долю секунды он хватает с прикроватной тумбочки расчёску и начинает расчесывать длинные волосы заключённого, распутывая пальцами колтуны. - У нашего боевого командира такие же длинные прекрасные волосы, но он никогда меня к ним не подпускает. Почти готово, - Луссурия стягивает резинку и заново надевает её на аккуратный гладкий хвост. Кикё отворачивается, когда боксёр заглядывает в его лицо и радостно спрашивает, нравится ли ему его причёска. Мельфиорец, конечно, чувствует заметное облегчение: эти растрёпанные волосы ему жуть как надоели, он даже подумывал о том, чтобы попросить варийского офицера отрезать их. Однако лучше ему от этого не становится. На душе слишком тяжело, чтобы радоваться подобным вещам. Кикё никак не может до конца поверить в то, что Бьякуран их предал. Ему слишком больно осознавать, что он был для него лишь сильной фигурой, выкинутой в конце игры этим же самым Игроком. При этом он понимает, что поле этой "игры" было слишком масштабным - размером в весь земной шар, эта была Высшая цель, слишком далёкая от верности нескольких бьющихся в такт его имени сердец. Что, по сравнению с ней, были Бьякурану эти преданные ему люди? Они - орудие для её достижения, стимулированием которых стала та временная надежда, что он дал Кикё и всем остальным. Но даже понимание этого не может справиться с горькой обидой, раздирающей сердце Погребального Венка. Мельфиорец стискивает зубы, стараясь скрыть свои переживания от наблюдавшего за ним Луссурии, но вдруг чувствует шершавую кожу перчаток на своём голом плече. Рука Хранителя Солнца понимающе гладит его, и эти прикосновения, как ни странно, немного успокаивают. - Какая досада, что ты не хочешь есть. Я попросил приготовить твою любимую пасту, и заварил чай из лаванды. Я знаю, что ты его любишь. - Откуда ты можешь знать, что я люблю, - фыркает Кикё. Вариец беззаботно пожимает плечами. - Я заметил, что даже когда тебе плохо, ты ешь только пасту и пьёшь только этот чай. - Хаху. Значит, ты ошибся, - натянуто улыбается Погребальный Венок, потом, отстранившись к стене, продолжает: - Я не понимаю, что нужно от меня Хранителю Варии. Если я пленный, то зачем ты вылечил меня и достал из подземелья? Если я твоя очередная игрушка, то играй со мной. Делай, что хочешь, только перестань изображать эту дурацкую заботу. - Вот это да! - всплескивает руками Луссурия, огорчённый словами Кикё. - Знаешь, дорогуша, у тебя просто депрессия. Тебе пора возвращаться к жизни. - Мою жизнь дал мне Бьякуран-сама, - мельфиорец закрывает глаза, раздражаясь на себя за слабость. Он не хочет падать в глазах этого варийца и жаловаться ему, но боль затмевает гордость, затмевает сознание, и ему кажется, что она разорвёт его, если он сейчас не выплеснет её наружу: - Он забрал нас из мира, где мы были никем, он дал нам силу, возможность раскрыть свой потенциал, дал жизнь. Я был благодарен ему за это, и это еще слабо сказано. Он был для меня божеством, ради его цели я был готов стереть с лица земли миллионы людей, и силы, данные им, позволяли мне это сделать. Теперь всё это рухнуло. Весь тот мир, что он дал мне, раскололся и исчез. Закуро, Блюбелл… Их больше нет здесь, а почему… Почему я остался? - голос Погребального Венка предательски срывается, он продолжает держать глаза закрытыми, не желая видеть жалость или презрение в глазах боксёра. Луссурия тяжело вздыхает. Ему неприятно смотреть, как мельфиорец страдает, он хочет его утешить, но не может подобрать нужных слов и молча садится рядом, протягивая ему чашку с чаем. Кикё тянется на запах, отпивает горячую жидкость. Некоторое время они оба молчат. За окном темнеет, и комнату окутывают сумерки. Хранитель Солнца приподнимается, зажигает ночной светильник и, сбросив обувь, залезает в одеяло под недоумевающий взгляд Погребального Венка. - Я тебе не помешаю? По полу сквозняк гуляет, а если я простыну, кто тебя в порядок приводить будет? - Кикё кажется, что щёки варийца смущённо розовеют. Он, сам не зная почему, пристально смотрит на него, про себя удивляясь порядочности своего тюремщика. - Хаху. Не думал, что в Элитном Отряде убийц так относятся к пленным, - усмехается он, сделав пару глотков из наклонённой Луссурией чашки. - А почему ты решил, что ты пленник Варии? Ты – мой пленник, - с улыбкой заявляет варийский офицер и вплотную подвигается к нему. Кикё снова мрачнеет. Перед глазами стоит лицо Бьякурана, слышится его голос, ему начинает казаться, что он где-то рядом, что он смеётся и зовёт его. Он как будто всё время приходит из параллельного мира, но при этом в груди по-прежнему царит давящая пустота, которую Венок готов залить чем угодно, лишь бы эта рана хоть на час перестала сквозить. Он тратит огромное количество силы на то, чтобы не вестись на эти иллюзии и принять тот факт, что они ненужные отрывки из прошлого, что настоящее разрушено и что его больше не будет. После предательства и исчезновения Бьякурана в нём как будто что-то омертвело – он перестал чувствовать себя самим собой. Он не видел в себе ничего от того надменного Погребального Венка, с лица которого никогда не сходила самодовольная улыбка, даже при выполнении самых сложных поручений. Этот человек словно погиб от огненного выстрела варийского босса, а вместо него осталось что-то уязвимое и слабое, напоминающее его из того глупого мира, откуда его забрал Бьякуран. Горячее дыхание в шею прогоняет мучительное наваждение, Кикё чувствует тепло, исходящее от прижавшегося к нему Хранителя, и понимает, что ему нисколько не противен этот яркий, вечно играющий какую-то глупую роль, человек. Его даже напротив, тянет к нему, как к тем приятным лучам, что недели две тому назад лились из его коробочки и залечивали его многочисленные раны. А сейчас у него болит и кровоточит самая глубокая и самая болезненная рана, исцелить которую может только Луссурия, поскольку он единственный, кому Венок не безразличен. Кикё неуверенно тянется к варийцу, преодолевая последнее препятствие в виде своей гордости, от которой осталась одна пустая оболочка, и прячет лицо на плече боксёра. - Он предал меня, Бьякуран-сама предал меня, - тихо шепчет Погребальный Венок, надеясь, что Луссурия его не слышит. Он боится услышать утешительные слова о том, что всё наладится или что-нибудь в таком духе, он просто хочет забыться в этих искренних объятьях, не думая о том, кто именно его обнимает. Хранитель Солнца, на удивление, молчит, и лишь задумчиво вслушивается в шёпот мельфиорца. Когда тот, выговорившись, стихает, он отстраняет его от себя и разглаживает указательным пальцем образовавшиеся на лбу морщины. Изумрудные глаза Венка переливаются от влажного блеска и кажутся обманчиво яркими. Вдруг Луссурия понимает, что эти глаза находятся в паре сантиметров от чёрных стёкол его очков, и тут же чувствует прикосновение твёрдых губ Кикё к своим губам. В его поцелуе нет даже намёка на страсть: он как будто благодарит его за понимание, а заодно пытается донести до него свою боль, и Луссурия принимает её. Не размыкая губ, он отвечает ему, мягко гладит руками мускулистые плечи. Он тоже замечает, что сейчас перед ним не сильнейший Погребальный Венок, а обычный, запутавшийся парень, который доверяет ему и безмолвно просит помощи и тепла. Коллеги нередко ругали Луссурию за чрезмерную сердечность и отзывчивость, на что он всегда отвечал, что это единственная его добродетель. Он, действительно, был очень сострадательным к чужому горю и всегда был готов отдать частичку себя каждому нуждающемуся в любви и заботе, но с Кикё всё было иначе. Он вызывал у него нечто большее, чем жалость или сострадание. С того самого момента, как он поднял под руки потерявшего сознание мельфиорца, он почувствовал острое желание непременно поднять его на ноги, чтобы ещё раз услышать его непонятный смешок и увидеть эту завораживающую улыбку. Луссурия был убеждён, что уже слишком стар для безрассудной влюблённости, но этот зеленовласый Венок доказал ему обратное. Он заставил его поддаться этому самому безумству, под влиянием которого он вопреки запрету капитана, поселил его в свою комнату, а теперь целовал, находясь на грани от потери контроля над собой. Поначалу Кикё было сложно привыкнуть к мягким губам боксёра – нежность была ему сейчас необходима, но в то же время она была ему чем-то чуждым и непонятным, что можно сравнить с реакцией динозавра на ласковое поглаживание по его чешуйчатой голове. Несмотря на приятные ощущения, животное бы растерялось и не знало, что ему с этим делать, вот примерно то же самое происходило с Погребальным Венком, когда Луссурия покрывал невесомыми поцелуями его лицо и шею. Дойдя до широкого выреза белой майки пленника, Хранитель Солнца останавливается и опускает взгляд на наручники, сковывающие его руки. - Хаху, - усмехается Кикё, заметив заминку боксёра. Он понимает, что его колебания абсолютно естественные, так как он оставался варийцем, а он Погребальным Венком Мельфиоре, но почему-то в данный момент ему кажется это обидным и едва ли не оскорбительным. - Я не удивляюсь. С твоей стороны разумно относиться ко мне с недоверием. - Извини меня, сладкий, - Луссурия достаёт из кармана ключ и расстёгивает наручники. Они сползают к спинке кровати и со звоном ударяются об неё, а Кикё шевелит затёкшими конечностями и слабо улыбается. События последнего месяца начинают казаться ему чем-то чужим и далёким, всё его внимание сосредоточенно на варийце, который целует его покрасневшие запястья. Луссурия отбрасывает в сторону одеяло и, перекинув ногу через пленника, сжимает коленями его бёдра, после чего снимает с него майку и хмурится, глядя на вживлённую в его сердце коробочку. Он пригибается, елозит зелёной чёлкой по шее Погребального Венка и скользит языком по морщинистой коже вокруг инородного предмета, уродовавшего, по его мнению, идеальное тело Кикё. Грудь последнего тяжело вздымается, руки хватаются за галстук варийца и развязывают его. Быстро избавившись от рубашки, Луссурия с интересом смотрит, как Кикё скользит взглядом по его рельефному прессу. Длинные холодные пальцы медленно обводят ровные кубики, и вариец замечает слабые искорки в глазах пленника. Он льнет грудью к его торсу и целует в сжатые в полуулыбке губы. Прохладная кожа Кикё покрывается испариной от прижавшегося к нему горячего тела. Этот жар - смесь похоти с заботой и желанием согреть - непреодолимо влечет Погребального Венка, он тянется к нему, как цветок, растущий в темноте, тянется к свету. Луссурия постепенно углубляет поцелуй, стараясь сохранять рассудок трезвым, но узкие варийские брюки невыносимо жмут ему, а в голове блуждают лишь непонятные обрывки мыслей. -Приподнимись, - Кикё выполняет его просьбу, а вариец проворно стягивает с него штаны, прихватывая пальцами бельё. Погребальный Венок с улыбкой выдерживает весьма откровенный взгляд боксёра и, перевернувшись на живот, сгибает перед собой руки. Луссурия игриво облизывается и припадает губами к выступающим лопаткам, мягко отодвигая бирюзовые пряди волос. Спускается влажными поцелуями по линии позвоночника пленника, проводит языком между его ягодиц. Раздвигая их, скользит глубже; тело длинноволосого непроизвольно подаётся назад, а из груди вырываются несдержанные стоны. Кикё охает и от неожиданности хватается руками за простыню, когда боксёр вводит пальцы в его скользкое отверстие. Поначалу мышцы сжимаются, но потом подозрительно легко растягиваются, позволяя углубить проникновение. Значит, чутье варийца не обмануло: у Кикё был подобный опыт, а с кем именно, догадаться несложно. Почему-то Луссурия вдруг чувствует непонятную злость на Бьякурана и, быстро вытащив пальцы, до синяков впивается в бёдра Погребального Венка. Затем он резко толкается в разработанный вход, но тут же останавливается и, как бы извиняясь, целует мельфиорца в напряженную шею. Сдёргивая зубами вторую перчатку, он обхватывает рукой его член, начинает водить по стволу, синхронизируя с плавными движениями внутри. - Никому тебя не отдам, - говорит вариец, пытаясь произнести это в своей привычной манере, но серьезный тон выдаёт его. Утыкается носом в волосы пленника и выдыхает: - Мой колокольчик. Кикё не обращает внимание на его слова или только делает вид, что не обращает. Он еще не разобрался в своих чувствах, но внутри что-то трепещет от мыслей, что это отличается от всего того, что ему довелось повидать в своей жизни. Его ненавидели, его презирали, его боялись, его слушались и уважали, его ценили, как бойца, но никогда не любили. Никогда он не чувствовал такого тепла в обращенных к нему словах, с каким говорил с ним Луссурия. Всё это в долю секунды проносится в его сознании, и как раз в этот момент вариец задевает в нём нужную точку, отчего Венок громко стонет, растворяясь в приятной дрожи, бегающей по телу. Хранитель Солнца удовлетворенно улыбается. Он бесцельно бродит губами по его спине, как будто пытаясь стереть чужие невидимые следы и оборвать нить, соединяющую Кикё с его прошлым. Сам Венок подсознательно мечтает о том же: он больше не хочет быть преданным божеству, он хочет быть преданным человеку, который будет греть и любить его. Сделав ещё несколько финальных толчков, Луссурия протяжно стонет, изливаясь в своего пленника. Тот толкается в руку наваливавшегося на него всем весом варийца, говорит что-то неразборчивое и тоже кончает, забрызгивая спермой одеяло. Его стоны стоят в ушах варийского офицера все те несколько минут, что он приходит в себя, затем Хранитель Солнца приподнимается на локте и с любопытством заглядывает в лицо Кикё. - Хаху. Теперь считаешь меня слабым? - неожиданно спрашивает тот. Он пристально смотрит в потолок, по привычке улыбается. Ноги согнуты в коленях и разведены, мельфиорец даже не удосужился прикрыться. Луссурия издаёт удивленный смешок, накрывает пленника чистым концом одеяла. Молчит, думая над ответом, и наконец произносит: - Ой, а с чего ты это взял, сладенький? - Жаловаться - это всегда слабость. Как будто ты не знаешь, - Погребальный Венок чувствует, как с души спало что-то тяжёлое, но теперь он недоволен, что показал свою слабость варийцу. - Я с тобой не согласен, - возражает Луссурия, наматывая кудрявый локон пленника на мизинец. - Все люди, даже самые сильные и самые крутые, способны чувствовать. Боль, страх, любовь, радость - это есть у всех, никуда от этого не денешься, дорогуша. Я думаю, что это совершенно нормально, если ты это выражаешь. - Хах, я не простой человек, - надменно отвечает Кикё, хотя про себя соглашается со словами боксёра. Ведь, действительно, так и получается, что он, даже будучи обладателем поистине демонической силы, переживал все перечисленных им чувства и большую их часть переживает сейчас. Но варийцу вовсе не обязательно об этом знать. - Я знаю, - спокойно кивает вариец. Только сейчас Кикё замечает, что его голос стал спокойнее и на тон ниже. - Никогда вот я не понимал всех этих захватов мира, сверхъестественных сил и всего такого. Это всё так не эстетично. Куда интереснее захватить сердце или когда захватят твоё... - Я думаю, что первое у тебя редкость, - ухмыляется Погребальный Венок. - Ты угадал, - Луссурия широко улыбается, уголки губ вздрагивают от короткого смешка. Кикё пристально смотрит не него, затем поднимается и настойчиво целует. Он, в отличии от варийца, крайне серьезный и задумчивый. Он понимает, что варийский офицер чем-то притягивает его, словно магнитом, и не может разобрать, чем, кроме этого внутреннего тепла, он ему нравится. Хранитель Солнца нехотя разрывает поцелуй, чтобы ненароком не начать второй "тайм". Похлопав Кикё по бедру, он спрашивает: - Ты в душ не планируешь сходить? - Нет, - Погребальный Венок завёртывается в одеяло, милостиво оставляя край варийцу. Обхватив ногами его твёрдые накаченные ноги, он придвигается к нему, кладёт голову на грудь. Луссурия гладит его бирюзовую макушку, незаметно погружаясь в полудрему. Вдруг раздаётся щёлканье, и боксёр чувствует, как гладкий металл холодит его запястье. Варийский офицер медленно открывает глаза, пытаясь сообразить в чём дело и с неописуемым удивлением находит свою руку пристёгнутую к перилам кровати. Сердце, до этого момента колотившееся от счастья, замирает, падая в пятки. Луссурия не знает, что ему больнее: попротое доверие или попротые чувства. Сглатывая, он откидывается обратно на подушку, не торопясь принимать какие-либо действия. Эти цепи слишком прочные, чтобы их разорвать, в любом случае придётся ждать утра, чтобы позвать на помощь. Не успеешь толком влюбиться, как тебя уже кидают - вечный девиз всех его отношений. - Хаху. Около кровати, как из-под земли, вырастает полуобнаженная фигура Кикё с небольшим полотенцем на бёдрах и ещё одним на голове. Он хитро улыбается, перелезает через ноги боксёра и ложится на своё место. В ответ на сдержанную брань варийца, он отстегивает один наручник и на закрепляет на своей руке. -Ты напугал меня, дорогуша! - продолжает Луссурия, не позволяя заговорить себе зубы, но, надо отметить, изобретение Кикё ему очень нравится. - Мне пока некуда идти. К тому же, моё пламя так ко мне и не вернулось, - хмурясь, отвечает Погребальный Венок и снова ложится на грудь боксёра. - Завтра я выведу тебя на улицу. Если ты наладишь свой образ жизни, оно вернётся как миленькое. - Твоему начальству это не понравится. Не забывай, что я всё ещё Погребальный Венок из Мельфиоре. - Сейчас ты не представляешь никакой опасности, сладкий. А до моей личной жизни начальству нет никакого дела. Ты слишком много нагнетаешь. Кикё молча закрывает глаза, засыпая под равномерный стук сердца боксёра, а Луссурия ещё долго прокручивает в голове сказанное им. Он, конечно же, лишь делает вид, что с боссом всё обойдётся. На самом деле, Занзас настроен крайне агрессивно, он не успокоится, пока не узнает, что все Погребальные Венки уничтожены. Сейчас он занят другими делами Семьи, но когда освободится, непременно начнёт узнавать, что с Венком, который якобы сидит в подвальной камере замка. Луссурия боится гнева босса, боится потерять Кикё, который доверяет ему - он стоит перед серьезным выбором и понимает, что компромисс невозможен. Скуало, случайно узнавший о его сближении с Погребальным Венком, презрительно чертыхнулся и сказал: "Не пригревай змею на шее. Только спятивший идиот будет выхаживать это порождение ада. Их всех нужно уничтожить". На какое-то время Луссурия поверил его словам и не навещал пленника, но теперь, когда он ближе узнал этого парня, он больше никогда не откажется от него. "Да что они могут знать?" - хмыкает про себя Хранитель Солнца, перебирая влажные волосы спящего у него на груди Погребального Венка. - " Я не отдам его, ни за что не отдам. Я обязательно что-нибудь придумаю, и мы всё равно будем вместе. Вопреки всему."