Масленица

Всё активизировалось незаметно и тихо. Пытка, что неожиданно впилась в глотку, оторвавшись от блинов, покрывала враждебно-холодным одеялом полураздетых на потеху Честному Народу танцоров, рискующих убить свои ноги на кусающемся льду, негативно относящемуся к смертоносному теплу. Представление начинается. Зрители с готовностью открывают свои созданные для смеха и ругани рты, выставляя на показ червивые языки. Они с предвкушением мечтают о поглощении лживой радости XXI века, которую мы, выступающие, обязаны предоставить, ибо так приказывает наша Работа, за которую мы не получаем зарплату, а, напротив, платим сами. Своей ненавистью. Впрочем, некоторые действительно жаждут быть растерзанными жадными глазами не менее жадных людей, дабы получить новую порцию удовольствия от осознания своего мастерства, а это ведь мастерство, да. Безумная Толпа, опьянённая ещё не состоявшимся языческим обрядом, с готовностью принимает наше представление, даруя свой ядовитый хохот, что постоянно лежит в куче мусора, ожидая утилизации, хохот, который, как кажется госпоже Работе, заменяет нам деньги, обеспечивая духовный, да, экстаз. Ненужный. Холод и Ветер оказывают хорошую услугу: наши лица застывают, что означает присутствие отсутствия нужды усиленно поддерживать волчий оскал, скрывающий нашу усталость, смешанную с презрением и жалостью к себе, вызванную нашим общим преступлением, что делает нас частью друг друга. Мы продали себя, став рабами рабов божьих, ликующих не только при виде нашего старания и страдания, но и при виде пылающего чучела, которому повезло чуть больше, чем нам и той лошади. Мы, жертвы собственного тщеславия, добровольно согласились извращаться перед Публикой, требующей зрелищ. Когда-то. По очереди каждый из нас выходит на эшафот, на сцену, где мы и должны умереть. Кто-то вынужден погибать один, но чаще всего для экономии времени нас выводят слепыми отрядами самоубийц. Группами не так страшно, наверно. О, вот и расшитые стразами одежды танцующих пробегают мимо нас, вокалистов, несчастные бегут с криком и смехом, желая понравиться всем присутствующим, замерзают с криком и смехом, ибо кому есть дело до их проблем? Не толпе. Пять минут и десять трупов, спешащих в убежище, вновь пробегают мимо нас с тем же задорным смехом и поросячьими взвизгами страдания, довольные собой, оставив разгневанных Зрителей: лёд есть, а падений нет. Их не интересует танец, их манят падения, которые будут. В конкурсах. Тем временем среди артистов-певцов ропот. Мы забыли текст, бедняжки, но он нам и не нужен: наши голоса были записаны днями ранее. Но мы пугливо повторяем то, что помним, ведь наше выступление должно быть идеально, включая уста, размыкающиеся в нужные моменты. Но, глупые, что мы творим? Ошибившись, мы бы вызвали презренное одобрение кровожадных зрителей, а это есть то, что нам нужно. Сошедшие с ума. Электронные часы говорят о том, что наше заключительное выступление и ритуальное сожжение того тощего столба из соломы, ради которого здесь все и собрались, наступает на иссохшие пятки с мозолями. Путаница в номерах вызывает быстро уходящую прочь удушливую панику, но липкий страх, пришедший с ней, остаётся вместе с несколькими тягучими минутами, отделяющими нас от очередной смерти. В апогее нашей всеобщей агонии недовольные паршивым однообразием Зрители посылают своего представителя со шлейфом, ударяющим в нос легким запахом алкоголя, ибо устали ждать от нас чего-то большего, чем номера с чернильными кляксами-помарками. И смущённый страж закона решил не лишать взрыва хохота толпы, боясь расправы голодных, и пропустил пьяного озорника, возмущённого театральной игрой актёров, на сцену, к разыгрывающим основное представление, связующее номера. Многоуважаемый посол кричит нам о том, что это прощание с Масленицей, это должно быть тра-гич-но, чувст-вен-но, но, видя нашу остолбенелую непричастность, он обращается с речью литературного критика к выступающим сейчас, диктует свои правила в выключенный микрофон... Ушёл довольный реакцией зрителей — недовольный актёрами, довольный язычеством — недовольный нами. Определённо, он спас нас. Мы умираем в сотый раз на глазах безжалостных животных, поглощающих те искусственные голоса, которые слышны. Тут мне повезло: меня не услышат сейчас, но это не повод для плача иль смеха. Это повод искупить свою горячую вину пред незнакомыми палачами. Противно звучащий куплет идёт за другим куплетом, идущим перед остальными, и мы пропеваем бессмысленные слова, улетающие с секундами существования очередного мешка сена, одетого в ритуальные тряпки. И мы отрабатываем. Отрабатываем бесполезные аплодисменты и саркастичные выкрики, усмешки со снежками, отрабатываем шанс, что дан нам, дабы осчастливить и позабавить Публику, неважно каким способом. Эти одичавшие собаки примут то, что даст любой из нас, но только при одном условии: дающий должен быть унижаем.