Bones

Как же трудно дышать. Хватить пытать меня, Марко. Я чувствую тебя, закрывая глаза. Даже распахнув настежь окно, впуская в серый каменный мешок пробирающий до костей северный ветер, я не в силах забыть аромат твоей кожи. Могу смотреть, но никогда - касаться. Как мне надоела эта игра. Я привык. И к запаху червивого разложения, и к едва уловимому духу черники. Я привык к ласковой улыбке и едкой насмешке обглоданного трупа. Доказал ли я, что готов принять тебя таким, каков ты есть? Смешно, а ведь это ты хотел служить королю. Очарование гниющего трупа пленит - благодаря тебе, я стал его понимать. Душа рвотные позывы, размыкая горячим языком холодные пеньки ощерившихся на весь мир зубов. Гладить скользкие выступы на костях, задыхаясь от вонючей желчи, перчащей в горле. Я не испытываю отвращения, не бойся. Ты ведь так улыбался мне, Марко. Почему я не замечал раньше? Иногда боги милосердны. Милосердны, как клинок, прерывающий страдания разорванного на части солдата. Каждое чертово утро, в этом леденящем душу аду я прошу одного: не являйся ко мне таким, каким тебя сохранила светлая память. Пожалуйста, прошу, только вернись ко мне таким. Тогда, может быть, я смогу утолить свою жажду ненадолго, смогу отдаться душным оковам дикой черники. Только тогда и никогда больше. Не с твоими костями, кости - священны. Хватит пытать меня, это совсем не смешно. Но я смеюсь все равно. Твоя призрачная кожа - неуловимый ночной туман. Улыбка - серебристый оскал луны. Я вижу тебя. Не прячься, вижу. Каждый день, каждый час, каждую гребанную минуту! Да, это все еще держит меня на плаву. Я отчаянно жду твоего явления - целого, невредимого. И страшусь его ничуть не меньше. Или демонов, ставших родными. Почему ты не можешь по-настоящему меня коснуться? Так просто встать на колени перед твоим серебристым троном. Так просто запрокинуть голову, вглядываясь в полупрозрачный изгиб знакомых губ. Словно повторяя древний обряд, я пересчитываю веснушки на твоем лице снова и снова, пока аромат черники не разольется в голове винным дурманом. Выдыхать сквозь плотно сжатые зубы, знаешь, уже непросто. Я опять пытаюсь поцеловать туман и опять не чувствую ничего. Только сквозняк холодит мои влажные губы. Теперь ты не сможешь умереть, это немного успокаивает. Теперь я больше не буду один. Ты не был один. Соглашаешься, мимолетно кивая на дверь? Должно быть, имеешь в виду ту жалкую горстку наших друзей, которые помнят еще - как дышать. Ненадолго, Марко, тебе ли не знать, как мы хрупки. Ты хочешь чтобы я жил и я буду жить. Этой ночью. Мне кажется, что ты почти осуждаешь, но стоит сжать через грубую ткань твердый, словно камень, стояк и я готов согласиться со своим безумием. С чем угодно, только не уходи. Прошу. Умоляю тебя, но раздеваюсь сам, все еще преклоняя перед тобой колени. И на твоем обычно безмятежном лице, готов поспорить, отражается вся моя страсть, все мои муки. Господи, как же хочется смеяться. Дико, безумно, в голос. Ведь забавный же парадокс - я дрочу для тебя, но целую лишь кости. Я не смею больше закрывать глаза. Ну и распутным же, наверное, я сейчас кажусь со стороны: расширенные зрачки, пульсирующие в сбивчивом ритме животного возбуждения; призывно приоткрытые губы. Может, ты соберешь языком нити слюны с моего подбородка? Прикоснись ко мне, Марко. Я так устал ласкать себя сам. Мой страдальческий оскал пугает тебя? Напрасно, ты ведь не знаешь, сколько на самом деле мук причиняют твои холодные ладони, безжалостная игра ветра с моим воображением. Еще немного и ты позволяешь себе склониться, забирая мое шумное дыхание. Все еще теплое, все еще живое. И твое имя, разделенное на двоих.