Тема для новой войны

А через полгода я встретил его на улице. Он курил около метро, зябко кутаясь в черное осеннее пальто, от январских двадцатиградусных морозов не особенно спасавшее. Не знаю, как так получилось: я прошел бы мимо, если бы не заметил боковым зрением набивший оскомину за последние четыре года жест: как он нервно встряхивал кистью, будто стряхивая капли воды. Когда ему приходилось оправдываться за пропущенный урок, в очередной раз несделанное домашнее задание, не первую и не последнюю заваленную контрольную – он выдавливал из себя ядовитое подобие извинения и встряхивал правой ладонью, словно бы успел запачкаться за эту пару секунд. — Витя? – недоверчиво спросил я, подходя ближе; он вздернул голову, чуть не выдохнув дым мне в лицо – и я заметил проскользнувшее в его взгляде узнавание. — Сергей Владимирович, — улыбнулся он настолько неискренне, мрачно и жутковато, что мне мгновенно стало не по себе. — Ты… не заходишь совсем, — я неопределенно повел плечом, уже жалея, что остановился около бывшего ученика. Я не знал, о чем с ним можно разговаривать. – Остальные вон недавно почти всем классом на концерт новогодний приходили. А ты как пропал. — Наверное, у меня есть на то основания? – он будто спрашивал об этом у меня. На самом деле, вопросы хотелось задавать ему. Почему – пропал; зачем – волосы покрасил, и темные сережки в ушах, смотревшиеся нелепо донельзя, какие-то непонятные серебряные кольца. — А учишься на кого? — Работаю, — он пожал плечами и кинул окурок в снег. — Мама тоже про тебя ничего не говорила. Если честно, я и не спрашивал. Елена Валерьевна редко рассказывала, если не было на то весомой причины. — Я съехал. Как ЕГЭ сдал, сразу и съехал. — Вить… — я даже не знал, о чем еще спросить. Рядом с ним было неуютно, да и стоять на улице было холодно. — Влад, — поправил он раздраженно. — Влад? – переспросил я. – Почему? — Я имя поменял. Влад Кадони. — А почему именно так? В честь кого – Кадони? — Какая разница? Вам меня к доске теперь не вызывать. Смотреть, как он улыбался, было неприятно. За эти полгода он неуловимо изменился, но что-то оставалось от того забитого тихого мальчика, решительно не понимавшего физику. Помогать ему у меня тогда не было желания, и четверку я ему вывел, чтобы не заморачиваться. Кажется, только физика ему и помешала получить золотую медаль. Хотя он по-своему способный был, увлеченный, только вот странный – всегда, с первого дня, как я его только увидел. Переехал с семьей из Новосибирска – и мыслями как будто оставался там. Отстраненный, молчаливый, обидчивый, мгновенно ставший предметом общих насмешек и подколов. Подростки вообще жестоки. Что скрывать, я его тоже не особенно любил. — Ты заходи, — предложил я. – Не пропадай. — Обязательно, — кивнул он, и я сразу понял – не зайдет, и уж точно постарается сделать так, чтобы мы не встречались больше. Разговаривать нам было не о чем, а меня дома ждала Маша. Случайную встречу хотелось стереть из памяти, изменившегося почти до неузнаваемости Витю – тоже. — Ну, бывай, — я протянул ему ладонь для рукопожатия. Руки у него были холодные, видно, на морозе он стоял уже долго, и ладонь он поспешил отдернуть, едва коснулся моей. — До свидания, Сергей Владимирович, — он отвернулся, мигом забыв обо мне. Я снова стал одним из незнакомцев среди окружающей его толпы. *** — Сереж, как символ параграфа сюда вставить? Общая компьютеризация оказалась небольшим персональным адом для всех учителей: и для тех, кто с компьютерами был «на Вы» — у нас это была большая часть педагогического состава, и для остальных – потому что приходилось все время что-то объяснять, помогать и переделывать. Хуже всех, конечно, приходилось информатику. Иногда мне начинало казаться, что еще немного, и он уволится. Елена Валерьевна определенно принадлежала к не разбирающемуся в компьютерах большинству. — В Ворде есть, в специальных символах, — ответил я, не отрываясь от стопки непроверенных тетрадей. А потом спросил вдруг: — Елен Валерьевна, а что у вас случилось-то? — Что случилось? – переспросила она. — С Витей, — пояснил я. – Я его когда… позавчера встретил. Еле узнал. Я и рад бы выбросить его из головы – но он оттуда почему-то упорно не хотел уходить. — Это дети, — пожала плечами Голунова. – Будут у тебя свои, Сереж, еще намучаешься. Если честно, то таких детей, как Витя, мне не очень хотелось. Хотя вообще детей – да. — Он имя поменял. Влад Кадони теперь, — хмыкнул я. — Да я знаю. Он звонит иногда, но не заходит. — Да что случилось-то, — я поморщился. Не люблю, когда напускают лишнего тумана. – Надо ж было придумать такое – Кадони. — Я не спрашивала. Иногда, Сереж, дороже крепкий сон, чем какое-то знание. Может, оно тебе и не нужно совсем. Мудрая все же женщина, хоть я и не всегда понимал, что у нее в голове творится. Да вообще со всей их семьей ничего не было понятно. Но она-то в любом случае не виновата. Переходный возраст у него, что ли, затянулся? Не знаю. Я бы не смог так спокойно относиться к тому, что происходит с моим ребенком. *** Почему Илье вдруг понадобилось встречаться в баре – вопрос. Из нас троих он всегда был самым спокойным и места такие не любил. А тут какая-то готичная забегаловка, толпы пьяного народу, уже набравшаяся шумная компания байкеров в углу, бьющий по ушам рок. Музыку я, конечно, любил, но не такую. Пить я не планировал – в ночи ехать домой, да и Маша. Наверняка задерживалась, как всегда, в какой-нибудь библиотеке – диплом сам себя не напишет – но, как вернется, волноваться наверняка будет. Братья не уставали меня подкалывать по поводу отношений со студенткой, но пять лет разницы – не страшно. С ней просто спокойно всегда было. Илья привычно уже опаздывал – с ним проще было приходить минут на пятнадцать позже назначенного времени, но сидеть в школе еще дольше я не мог, от неразборчивых почерков уже рябило в глазах. Найти свободный стул у барной стойки оказалось не очень просто. На заинтересованные взгляды размалеванных под попугаев девиц я внимания не обращал. По мне, вроде, сразу видно, что я не такого типа. Учитель в школе, почти примерный семьянин, хоть мы с Машкой еще не расписаны. А судьбе – или что там вместо нее – нравилось надо мной издеваться. Когда, отмахиваясь от клубов сигаретного дыма, я повернулся к бармену, точно понял – нравилось. И почему-то это проснулось только сейчас, на двадцать седьмом году жизни. — Голунов? – спросил я почти уже без удивления. Он поморщился. — Ну да, прости. Влад Кадони, точно же. Откуда только что берется? Он бесился, а я не мог перестать его подкалывать еще в школе. Витя пытался отвечать, но сарказм ему никогда не давался, выходило это нелепо, неловко и обижено. Не мог я сказать, чем именно меня раздражал он, сидящий в одиночестве за последней партой и раздраженно фыркающий, когда я вызывал его к доске. Понятно было, что мальчик – гуманитарий, идет на золотую медаль – таких у нас обычно тянули и, закрывая глаза, рисовали в журнале пятерки. А у нас с ним – как только я пришел работать в школу – сразу завязалась холодная война. Непедагогично. — Учился бы я еще у вас, такой компромат был бы, — он улыбнулся краем губ, неприятно и ядовито. — А ты, значит, тут теперь работаешь? — Как видите, — Влад пожал плечами. Называть его Владом, даже про себя, было странно. Но раз хотелось ему так – его дело. Глупо было бы воевать дальше – тем более, что вряд ли мы с ним увиделись бы еще раз. Третий – это уже не случайность – закономерность, а таким закономерностям в моей жизни браться неоткуда. — Ну расскажи, что ли, как жизнь. — Ничего примечательного. Я бездумно разглядывал его. Наверняка парень спутался с какими-то готами: блестящие висюльки на шее, черная майка с черепом, кольца, которые я заметил еще в первый раз. И волосы эти крашенные тогда понятно откуда. Так он выглядел еще смешнее, чем в школе. Обычный парень был, не без странностей, но где ж таких нет. Черный подчеркивал болезненную бледность и худобу. Честное слово, как оживший покойник. — Я вас тут увидеть не ожидал, — признался он, встряхивая шейкером. – Не думал, что вы по таким местам ходите. — Да так получилось. Вообще, я брата жду. — У вас брат есть? — Двое, — хмыкнул я довольно. Что уж говорить, братьев своих я любил и этим даже гордился. Обычно люди теряют связь с родными – а у нас осталась, хоть жизнь и ввела свои коррективы, разведя дороги. Андрей сейчас получал второе высшее – на пиарщика, Илья работал айтишником. Я и не сомневался никогда, что получится примерно так. А я вот – физик в школе. Сам от себя не ожидал. — У меня тоже двое, — Кадони улыбнулся чуть искреннее, чуть теплее – едва на сотую градуса, но уже не так жутковато. Об этом я знал – Елена Валерьевна как-то даже показывала фотографии младших, Димы и Левы. – Своих-то детей у вас нет еще? — Да нет, — я покачал головой. – Мы с Машей думаем в мае расписаться. — А я думал, вы уже. Я пожал плечами. Что ему ответить, я не знал. *** — А физика вам точно в жизни не пригодится. Я резко обернулся. Витя сидел на парте около двери и улыбался. — Испугались? – спросил он. — Не порть мне детей, — хмыкнул я, снова поворачиваясь к ученице. Девочке в конце года сдавать экзамен – одна из всей параллели зачем-то выбрала физику. Родители, кажется, настаивали. — Вы сказали заходить, — он пожал плечами и спрыгнул с парты. — У меня дополнительные сейчас, — ответил я, не поднимая головы. – Подожди пять минут. Зачем Вите понадобилось заходить – я не знал. Он четко дал понять и мне, и матери, что связующие со старой жизнью канаты он перерубил. Написав Алисе пару задач, я вышел в коридор. Витя всегда любил сидеть на широких школьных подоконниках – а кто не любил, в общем-то. Раньше его оттуда гоняла наш немного истеричный завуч, но теперь-то, конечно, какая разница. Да и Лена как раз с этого года в декрет ушла. — И как тебя вдруг к нам занесло? – спросил я, подходя к окну, на котором он сидел. — Вы же сказали заходить, нет? — Да я не думал, если честно, что ты зайдешь, — я неопределенно пожал плечами и потер подбородок. — Да ладно вам. Как тут не зайти. Незабываемые четыре года, родные стены, — он скривился и отвернулся к окну. Не люблю январь, если честно – холодно, темно и мерзко. Какая уж там сказка. И чего он зашел-то? — Как дети? – спросил он, прижимаясь лбом к оконному стеклу. — Да кто ж любит физику, — хмыкнул я, забираясь на подоконник рядом с ним. Непедагогично. Но кого волнует? — А мне нравилось иногда, — вдруг сказал он. – Вы интересно рассказывали. Такого признания я не ожидал. Что ему нравилась какая-нибудь литература – понятно, он даже свои стихи писать пытался, печатали в школьном сборнике. Надо поискать, я так и не прочел. Но вот что Голунову физика нравилась – не сказал бы. Сидел на своей последней парте, еле вытягивал контрольные, пытался со мной спорить по пустякам, не сдавал задания, да и четверку я ему поставил скорее в качестве подарка на выпуск. Он тогда, вроде, даже обиделся — что мне, мол, эта ваша четверка с барского плеча. Всегда был гордым. — Я бы по тебе не сказал, — ответил я наконец. Он повернулся, вцепляясь в меня острым внимательным взглядом. Глаза как будто холоднее стали. Показалось? — А что бы вы по мне сказали? — Не знаю, — я покачал головой. Ну и нашел же, что спросить. – Вообще не сказал бы, что ты так поменяешься. — Люди вообще меняются, — бросил он, нервно прокручивая на пальце кольцо с массивным черным камнем. — А планы на жизнь какие? — Да какие планы, — он неопределенно махнул рукой. – Может, на следующий год поступать буду, экзамены-то сдал нормально. — А в этом году чего не поступил? Конкурс большой или чего? — Жизнь так сложилась, — уголок его губ обеспокоенно дернулся. Лучше, значит, не спрашивать. А что спрашивать-то? О чем говорить с ним? Темы для светских разговоров, вроде, все перебрал. Учеба, планы на жизнь. Еще о погоде можно поговорить. И о политике. Мне, в общем-то, плевать, а у него даже взгляды были, он выступал на общих классных часах, на которые я время от времени заглядывал забрать кого-нибудь на дополнительные. Обсуждать политику в школе – тоже цирк, конечно. О времена. — Ты б лучше к маме зашел, — посоветовал я, вспомнив, что как раз утром думал о том, что он эгоистичная свинья. Елену Валерьевну было жалко, хотя по ней никогда нельзя было сказать, что ее сильно что-то задело. Характер у нее был взрывной, но – жесткий, непробиваемый. Витя на нее был не похож. Он скривился и посмотрел на меня как на умалишенного. Подростковый кризис затянулся, что ли. Съехал от родителей – и сразу взрослый стал, как же. — Ну вы еще жизни меня поучите. Да я бы поучил, только вот – бессмысленно, разве ж станет слушать. Хотя я бы в его возрасте тоже не слушал. Кто я ему, в конце-то концов – придиравшийся в школе учитель физики. Ну а зачем пришел-то тогда? Не жилось ему спокойно. — Ладно, Сергей Владимирович, я пойду, пожалуй, — он слез с подоконника и сунул руки в карманы. Нравоучений испугался? Ну и зря. — Заходи еще. — Зайду. А мне почему-то снова показалось, что теперь – точно не зайдет. Хотя один раз я с такой мыслью уже ошибался, так что – кто знает. *** Две недели прошло – и он действительно не заходил. Не знаю, чего я ждал, каждый раз задерживаясь хоть на полчаса после окончания рабочего дня. Проверял какие-то несрочные работы, придумывал контрольные лабораторные, выставлял оценки в электронный журнал – все это я обычно оттягивал до последнего, как припрет. А теперь заняться было нечем. Машке говорил, что на работе завалы – третья четверть, как-никак, и она соглашалась. Мне неловко становилось – я сидел у себя в кабинете и ждал непонятно чего, а она дома ждала. А сегодня сказал, что буду поздно – нужно встретиться с Ильей. Поехал в тот же бар на Академической, что и в прошлый раз. Илья вот только даже не подозревал, что он со мной там встречается. Маша все равно звонить и проверять бы не стала – она мне верила. А я как последний мудак – вместо спокойного домашнего вечера поехал спросить, почему не заходит бывший ученик, на которого мне по большому счету плевать. Оставалось только надеяться, что я попаду на его смену. Везунчиком по жизни я не был, но тут – повезло. — Сергей Владимирович, — протянул Витя, когда я подошел к барной стойке. – Понравилось в прошлый раз? В прошлый раз, когда пришел Илья, он мгновенно потерял к нам интерес, словно бы вообще забыл о том, что меня знает, да и мы сидели тут недолго. Хотя в какой-то момент мне показалось, что он слушал, о чем мы разговаривали с братом. Я пожал плечами и подтянул к себе барное меню. Вот теперь выпить хотелось. Кто бы объяснил только – зачем я все это делал. — Ну рассказывай, чего нового, — я наклонился к барной стойке, чтобы переорать бьющую по ушам музыку. — Да что нового-то, — он поставил передо мной кружку темного и снова начал нервно крутить кольцо на пальце. Дурацкая такая привычка. — Ну что-то же происходит. Кроме работы. — Да происходит, — чуть поморщившись, ответил он. – Вчера вон маме позвонил. Надо зайти будет. Ого. Вот это прогресс. Меня он послушался, что ли, или еще кто мозги пытался вправить? На крайний случай – своя голова заработала. Но это-то вряд ли. — Ты б не капризничал, — посоветовал я. – Родители – это святое. — То физике учили, а теперь вот жизни, — язвительно хмыкнул он, отдавая кому-то ядовито-голубой коктейль. — Да я-то могу и не учить. — Да нет, вас послушать интересно. Прямо-таки откровение за откровением. — Ну так что? Увлекаешься же чем? — Увлекаюсь, — он кивнул с неприятной кривой усмешкой. – Но это так, считайте, глупости. — Расскажи, — предложил я. Нет, правда, мне было интересно, чем он живет, и, может, стало бы понятно, почему он теперь – такой. — Вы не оцените, — он покачал головой. — Откуда ты знаешь? – спросил я. – Хотя ладно, не хочешь – не говори. А кроме этого, что я вот не оценю, еще что? На личном как? — Ооо, — он закатил глаза – видимо, больная тема. В школе у него, насколько я знал, с девчонками не складывалось – все бегали за повернутыми на качалке парнями, массовиками-затейниками и местными активистами. Может, он и был в кого влюблен – а кто не был в таком возрасте. Я не знал. Меня вообще его жизнь не интересовала особенно. А сейчас-то, спрашивается, почему интересует? — Все сложно? — Да есть одна. Дура дурой, — признался он. – Третий раз уже разошлись. Неудивительно, вообще-то. Не знаю, как вообще нашлась такая любительница на его характер. Я даже не представлял себе, какая девушка стала бы терпеть его заскоки. Наверняка кто-то из общей их готической тусовки – в том, что у Вити такая была, я не сомневался. Да ничего, покрутит романы лет пять еще, а там, наверное, и успокоится. Найдет себе жену, похожую на маму по характеру – а мама там была, конечно, огого какая. Слушаться ее будет, вынет эти бабские сережки, волосы отрастит нормальные, работу найдет – не в пример этой. Ну и скандалы закатывать – это в его духе. — Побесится и успокоится. Или другую найди, — миролюбиво предложил я. Настроен я был вполне дружелюбно, и подкалывать его на этот счет не хотелось. — Да я устал уже от этого. Ни другую, ни вообще. — Да и правильно, Вить. — Влад, — немедленно поправил он, ощетиниваясь. Ну да, Влад. Классика жанра – разговоры с барменом. Для полноты картины мне оставалось только напиться в хлам и начать жаловаться на жизнь. *** Как-то я действительно напился в этом его баре – но не в этот раз и даже не в следующий. Я не имел ни малейшего понятия, почему меня так тянет туда – как магнитом, настолько часто, что это было некрасиво уже по отношению к Машке, но ничего поделать я с собой не мог. Я упорно находил все тот же высокий стул около стойки, тот, за которым сидел в первый раз, когда ждал Илью, мне не надоедало слушать, как Витя отмахивался от расспросов о жизни, я честно пытался приучить себя называть его Владом – даже про себя. Кружка темного – как всегда, или он подсовывал какой-нибудь новый коктейль совершенно невообразимого цвета попробовать – но конкретно я ни разу тут не напивался. А в какой-то момент меня настолько все достало, и скорее даже – вот это непонятное, помимо собственной воли тянувшее меня в несчастный бар на Академической, что я пришел как-то – и сразу заказал виски. Влад – я в очередной раз напомнил себе, что нужно называть его Владом – удивленно хмыкнул, но поставил передо мной бокал, плеснув даже чуть больше, чем нужно. Я редко пил с определенным желанием набраться, так – чтобы совсем, в дрова и не знаю во что еще, но вот сейчас – точно знал, что на одном бокале не остановлюсь. Не хватало еще начать жаловаться на жизнь. Боже упаси. Он вообще отвлекался от остальных клиентов, когда я приходил – это заметно было сразу, а теперь и вовсе — проявлял чрезмерный настораживающий интерес. Зачем ему? Он у меня больше не учится, рассказывать о том, что видел пьяного физика, некому. Я ему был интересен? Вот уж не сказал бы. Просто скучно было? Послушать истории за жизнь? Да вокруг было уже полно едва удерживающихся на стульях, откровенно бухих мужиков. У кого-нибудь да нашлась бы история, которую Влад оценил бы по достоинству, даже отпустил пару язвительных комментариев и несерьезных советов – максимальное проявление его внимания. Сколько там было виски, я не считал, а в какой-то момент решил вдруг сдуру сбавить градус – почему-то мне показалось, что так нужно — и даже порывался заказать коктейль со смешным содержанием алкоголя и трудновыговариваемым названием. Влад удивленно спросил: — Сергей Владимирович, вы что, пить не умеете? Вы ж завтра не встанете. Я ответил что-то невнятное, со стороны, наверное, смотрелось смешно. Он улыбнулся – самое искреннее, что я от него видел – и придвинул ко мне шот Б-52. Ну ладно. На утро будет стыдно, я понимал это отстраненно, небольшой сохранившейся частью трезвого рассудка. В какой-то момент Влад напрягся, поворачиваясь ко мне, и пощелкал пальцами перед моим лицом. — Да успокойся ты, — раздраженно отмахнулся я, а он выматерился сквозь зубы, позвал кого-то и попросил подменить. До меня не доходило, зачем, пока он не вышел из-за стойки и не попытался сдернуть меня со стула. — Да куда ты лезешь, — бросил я, нахмурившись. Ну правда, смешно – он вот восемнадцатилетний парень, едва закончивший школу, на полголовы ниже меня и уж определенно – гораздо легче и слабее. И вызвался, тоже мне, спасать. — А вам вообще пить нельзя, — зло прошипел он, когда я, положив деньги на стойку, потянулся за курткой. А потом добавил уже спокойнее, с едва уловимыми нотками то ли беспокойства, то ли – непонятно откуда взявшейся заботы: — И за руль нельзя. Такси вызвать? — Да я поймаю. Видеть его не хотелось, мне хватало того, что я, как ненормальный, который раз приезжал в этот бар, чтобы посмотреть, как он смешивает коктейли и протирает стаканы, послушать, как он язвит и уклоняется от вопросов о жизни и попытаться вправить ему мозги. У него мозги не вправлялись, а вот у меня – крыша ехала. — Да упадете где-нибудь, блять, под забором, и проспите там до завтрашнего вечера, — буркнул Влад, накидывая свое легкое пальто, помог мне застегнуть куртку – я так-то и не сопротивлялся, и, пытаясь поддерживать, потащил к выходу. — С чего вообще такая забота? – спросил я, когда мы вышли на улицу. Сухой, морозный зимний воздух ударил в лицо, чуть разгоняя туман в голове. По крайней мере, меня уже не качало. Мой вопрос он проигнорировал, нахохлился и достал из кармана пальто пачку сигарет. Ну вот – опять смолить будет. Мы его еще в школе, конечно, всем педколлективом ловили за этим делом, не то, чтобы рассчитывая, что он вдруг прислушается и бросит, просто было забавно. Он так и не бросил. — Вам жена-то чего скажет, когда придете? – язвительно интересовался он, подходя к краю тротуара и вытягивая руку, чтобы остановить машину. Поздно уже было, вряд ли кто сразу остановится. — Не жена, а невеста, — поправил его я. – А вообще, пиздец, конечно. — Почему пиздец-то? – он обернулся, выдыхая дым – мне чуть было в глаза не попал. — Да я вроде как у Андрея сейчас, — хохотнул я. Почему-то это показалось невозможно смешным, ну как-то вот — невероятно. — И чего вы ей врете? – удивился Влад. Ну и что мне, рассказывать ему теперь? Нет. Даже пьяный, неадекватный насколько угодно – нет. Я сам не знал, что творится. Поэтому рассказывать было просто нечего. Стоять на морозе просто так было холодно, редко проезжающие машины даже не тормозили, и я от скуки принялся его рассматривать – в очередной раз. Он как-то странно вытянул руку с раскрытой ладонью и пристально смотрел на дорогу – ну Вольф Мессинг, ни дать ни взять. Мне стало жутковато. — Ты чего? – спросил я, потирая подбородок, и сунул замерзшие руки в карманы. — Да тихо, — шикнул он, пытаясь на чем-то сосредоточиться. Стихи сейчас, что ли, читать начнет? Зачем еще могла быть нужна эта пафосная поза, я себе не представлял. – Через пару минут, — сказал он вдруг. — Что через пару минут? — Машина остановится. Красная, и… четверка там, что ли, в номере. — Вить, ты нормальный? – спросил я, за плечи разворачивая парня к себе. — Не Витя, а Влад, — в который раз прошипел он и дернул плечом, вырываясь и сбрасывая мои руки. – А вы меня не трогайте. Вел он себя, как капризная девчонка. Я фыркнул, но его отпустил. Через несколько минут около нас действительно затормозила красная машина – я попытался даже обойти ее, чтобы рассмотреть номер, но Влад схватил меня за рукав и насильно усадил в машину. И сам сел рядом. — Есть там четверка, — буркнул он и, наклонившись к сидящей за рулем девушке, что-то объяснил и назвал адрес – я не расслышал толком, понял только, что адрес был не мой. Да и откуда ему мой-то знать. Теплый воздух от кондиционера обволакивал, успокаивал, точно обнимал и уносил куда-то, я откинул голову и прикрыл глаза. Кадони ткнул меня в бок острым локтем и что-то раздраженно прошипел, а я и не вслушивался. В какой-то момент я даже задремал – без снов и беспокойных видений, просто сознание отрубилось на какое-то время, а потом меня растолкал Влад. — Вам вообще пить нельзя, — процедил он, цепко хватая меня за локоть. Где-то я это уже слышал, а из машины мог бы выйти и сам. — Ну, ты меня поучи еще, — насмешливо отозвался я. После непродолжительного сна стало еще хуже, снова начало шатать, и найти горизонтальную поверхность, чтобы на ней вырубиться, было задачей первостепенной важности. Он обжег меня возмущенным взглядом, но промолчал и полез в карманы – видимо, за ключами. — Ты меня к себе притащил, что ли? — Нет, отвез к жене пьяного в говно, — бросил он, открывая дверь, и снова взял меня за локоть, затаскивая за собой в подъезд. Я не стал даже поправлять – не к жене, а к невесте. В голове пронеслась дурацкая такая мысль – что-то про Елену Валерьевну, а потом я вспомнил, что он съехал. Наверняка, кстати, не без скандала. Подъезд был темным и неуютным – в таких обычно и создавалось ощущение, что вот-вот нападут из-за угла, но Влад то ли в темноте видел, то ли по памяти передвигался, то ли наощупь – не знаю. Сам я чуть не упал, наткнувшись на неожиданную ступеньку. — И чего я с вами вообще вожусь, — недовольно спросил Влад у самого себя, когда мы зашли в лифт. Я бездумно разглядывал подсвеченную красным электронным ободком цифру 14. Да и ответ мой его едва ли интересовал. Он долго возился с ключами, а я тупо рассматривал его руки – все кольца на бледных пальцах были серебряные, или из чего-то, на вид похожего на серебро, на одном были выгравированы непонятные знаки, на другом – большой непрозрачный черный камень, повернутый к ладони. Когда мы зашли в темную квартиру и я, оперевшись о стену, задел выключатель, и загорелся свет, ничего будто бы и не изменилось – все стены были черные, словно забиравшие и впитывающие в себя силы. Тут было неуютно, но мне было плевать – упасть бы куда-нибудь и проспать как минимум сутки. Чисто теоретически, это было выполнимо – завтра воскресенье. Влад обеспокоенно посмотрел на меня – в его взгляде я уловил сомнение в том, что я смогу нормально раздеться и ничего не снести. Я мог. Потому что его помощь мне нужна была в последнюю очередь. По крайней мере, я так думал, пока, чудом выпутавшись из куртки и скинув ботинки, чуть не свалил вешалку. Кадони отобрал у меня куртку и повесил ее сам, когда он сам успел раздеться, я не заметил. — Чай не предлагаю, — иронично предупредил он и кивнул мне в сторону комнаты. – Там диван, плед тоже где-то валялся. Вот и все гостеприимство. Я добрался до гостиной и даже не обратил внимания на валяющийся прямо на полу около дивана плед — свалился без сил, и сознание отключило. *** То ли ему хватило ума меня не будить, то ли он вообще забыл, что вчера притащил меня к себе. Когда я проснулся, он сидел в кресле, уткнувшись в ноутбук. — Доброе утро, — я зевнул, садясь на диване. Пиджак валялся на полу – я не помнил, когда вчера успел его снять; рубашка безнадежно измялась и пропахла потом и дымом, в том баре было всегда накурено. Влад вынул наушник и посмотрел на меня. — Доброе? – хмыкнул он, выгибая бровь. – Сейчас половина четвертого. — Даже так, — неопределенно ответил я. – Спасибо тебе. Правда – его стоило поблагодарить. Не знаю, как объяснял бы Машке, если притащился бы домой вчера. Она упрекать вряд ли бы стала, но вот меня мучили бы угрызения совести. Страшная вещь. — После вчерашнего я должен на вас жениться, но, пожалуй, не стану, — выдал он ни с того ни с сего. Наверное, это было смешно, но у меня болела голова. В общем, я не оценил. — И правильно, — согласился я. Надо было собираться и ехать домой – в этом черном логове было неуютно, но он вдруг предложил: — Кофе хотите? Вот кофе было бы идеально. И еще – какого-нибудь аспирина. Кофе у него был растворимый, кисловато-мерзкий, да и аспирина не нашлось (хотя с его работой – должно бы), но я постепенно начинал чувствовать себя человеком. Влад даже попытался сделать что-то вроде яичницы – я не стал говорить, что она, даже судя по запаху, определенно не удалась, но, решив не ранить чувства молодого повара, самоотверженно съел подгоревше-непрожаренное месиво. Вот Маша, конечно, готовила отлично, но до дома нужно было еще добраться. А он как будто не хотел меня отпускать, хоть я и не знал, с чего вдруг такая забота. Ни с того ни с сего сам пытался вытянуть разговор, хотя обычно из него лишнего слова не вытащишь, но язвить и по-дурацки шутить не перестал. Я уж махнул рукой и предложил называть меня на «ты» — после того, что он от меня ночью натерпелся, это было логично. Вот краснел он забавно – ни с того ни с сего, и, чувствуя, как щеки заливает краска, этого стыдился еще сильнее. Он всегда был бледным, даже когда все возвращались с летних каникул отдохнувшие и загоревшие, он приходил все с такой же меловой кожей. Точно как смерть. Первый вестник апокалипсиса – Витя Голунов. Теперь он, конечно, был Владом Кадони. В общем, ничто не отменяло того, что румянец на нем выглядел нелепо и неестественно. Ну а чего краснел-то, я не знал. Поводов особенно не было. *** Он пришел на следующий же день – то есть в понедельник. Я едва отпустил детей после седьмого урока, и он тут же проскользнул в не успевшую закрыться дверь. Ну хорошо. Влад сел на парту и улыбнулся. У меня вообще-то через пятнадцать минут начинался педсовет – какой-то гений из девятого додумался на днях покурить в кабинете испанского. Даже Кадони в свое время до такого не доходил, у него хватало мозгов курить за школой или, когда перестали выпускать из здания на переменах – в туалете. Я пытался вспомнить, не забыл ли чего у него вчера, но по всему выходило, что нет, не забыл. Ну и зачем тогда пришел? Не соскучился же. И – все. Теперь он заходил ко мне почти каждый день, иногда даже не успевая отоспаться после смены – а вот тогда он обычно дрых часов до восьми вечера, как сурок. Я уже знал, по каким дням у него были смены, сколько он после них отсыпался, да и вообще знал о нем, как мне казалось, почти все. Ну что за бред. Если не было завалов, то и я приходил к нему на работу, и пару раз приезжал домой – просто посидеть и поговорить. Дома у него был цирк с клоунами и медведями. Точнее – с другим набором зоопарка. Помню, в первый раз я шарахнулся, когда ни с того ни с сего моей руки коснулось что-то холодное, гладкое и противное, а, опустив глаза, я увидел змею. Оказывается, у него в спальне был филиал террариума, и время от времени он выпускал своих гадов поползать. Просто так. Ядовитыми были эти твари или нет, я не знал, спрашивать нужно было у нашего биолога, но я все время забывал. Потом я додумался поинтересоваться у самого Влада – оказалось, что это королевский питон. Неядовитый. Если честно – я удивился. Кошки со странными именами и пауки, к которым он относился чуть ли не как к собственным детям – это еще ладно. Гвоздем программы в шоу этого укротителя всякой гадости оказался варан. Звали его – Император. Примерно с этого момента меня начали терзать смутные сомнения по поводу наличия у Влада комплекса Наполеона. Не знаю уж, существовал ли такой официально в психологии, а даже если нет – обязательно нужно было зарегистрировать. И назвать – комплекс Кадолеона. А как-то он мне позвонил почти в ночи – в десять вечера. Спать я и не собирался, читал методичку, лежа на диване, Маша на кухне готовила ужин – есть в нормальное время у меня не получалось. Она пыталась заставить меня есть раньше, ну, не перед сном, но я ее загонов не понимал. Не суть. В общем, он позвонил, напился там, что ли, и, судя по всему – в одиночестве, что уж его на это сподвигло, не сказал. Ну и попросил приехать. Да действительно, зачем еще звонить? Приезжать я не собирался – так ему и сказал. Не хватало еще потакать детским глупостям. Он обиделся, а я повесил трубку. Написанная полным идиотом методичка потеряла последние крупицы смысла, я ворочался на диване и даже пытался смотреть какой-то бред по телевизору. И через десять минут пошел рассказывать Машке, что у Ильи проблемы. Если уж старший говорил кому о трудностях, значит, все действительно было плохо, она знала. И сказала – езжай. Потрясающая у меня девушка. Только вот я – мудак. *** А целовался он плохо. Уж не знаю, что у него там были за отношения – может, и соврал, и не было у него никакой девушки, подросткам это свойственно – приукрашивать и выдумывать. Господи, действительно – подросток, готичный мальчик с расшатанной нервной системой. Я чувствовал себя как минимум совратителем несовершеннолетних, хотя полез он сам. Обнял за шею, дохнул алкоголем и неловко, мокро ткнулся губами. Надо было послать, конечно. Но я почему-то не послал. Притянул ближе, залез руками под его черную футболку – худой, костлявый — рельефная цепочка позвонков ощущалась пальцами, и поцеловал сам – как надо. Влад судорожно вздохнул и напрягся, прижимаясь, прикрыл глаза и доверчиво приоткрыл тонкие искусанные влажные губы. Меня никогда не тянуло на такое, но удержаться я не смог. Повалил его прямо на пол, хорошо, хоть ковер там был, нашарил его ладонь и переплел пальцы, прижимаясь губами к гладко выбритому подбородку. А может, у него и щетина еще не росла – скорее всего, даже так. Где-то на этом моменте мне должно было стать непроходимо стыдно, но – нет. Он дышал часто, сорванно и загнанно, будто успел пробежать несколько километров, мне даже показалось, что я чувствую, как бешено колотится его сердце. Обхватил худыми острыми коленками мои бедра и выгнулся, пытаясь потереться – холодная массивная пряжка ремня легко царапнула мне живот под задравшимся свитером. Я даже не уверен был, что у него вообще до этого был секс – хотя думать об этом особенно не хотелось. Нет, не потому что я какие-то угрызения совести чувствовал или ответственность – чего не было того не было. Просто хотелось не думать, а брать – тем более, когда об этом почти просили. Влад попытался стянуть с меня свитер одной рукой, и, конечно, у него не получилось. — Не дергайся, — сказал я негромко, голос был уже какой-то севший, не свой, и он послушно затих. Я видел, как его трясло от нетерпения. Вообще, конечно, где в этот момент надо было подумать головой и остановиться. Или хотя бы подумать – как. Но меня накрыло, повело, хотя сам-то я не пил почти, и — все. Я не боялся сделать больно, грубо водя ладонями по хрупкому телу, сжимая, сминая кожу, надавливая; целуя и покусывая шею, наверняка оставляя засосы – просто так хотелось. А ему даже нравилось, он прерывисто дышал, срываясь, тихо постанывал и сжимал мою ладонь своими тонкими, слабыми на вид пальцами с такой силой, что уж действительно – откуда что только берется. Я чувствовал себя по меньшей мере охотником, завалившим беспомощную жертву – хоть он и не сопротивлялся. Сам полез же. И сам снова потянулся за поцелуем – отчаянно, нетерпеливо, словно вот ему это нужно было — и ничего больше, толкался языком мне в рот, как-то смешно даже, потому что неопытно и неумело, но мне вот – нравилось. И как только я дошел до жизни такой. Он отстранился через силу и откинул голову, чуть не ударившись затылком об пол – и посмотрел на меня из-под полуприкрытых век. И вот было в этом взгляде что-то такое, что – совсем. Конец. Может, меня так довело спокойствие, к которому я стремился по жизни – слишком много его стало, что ли? Хотя напротив – как только Влад замаячил на горизонте, спокойствия как не бывало. Не знаю, в общем, но меня накрыло, было в его глазах что-то просящее – даже требующее, настаивающее, что-то вроде безмолвного «ну-давай-скорее-пожалуйста-сколько-можно». Он мешался, дергаясь и пытаясь прижаться, когда я стягивал с него футболку. И лез холодными ладонями под мой свитер, будто пытался согреться. Разделся я сам – так было быстрее, он все равно ничего толкового делать не мог, только смотрел – требовательно и умоляюще и лез целоваться – видать, понравилось. Без футболки он оказался еще более худым, чем я думал, совсем что ли, блин, не ел ничего? Как скелет. Символично, впрочем, если посмотреть на круг его общения. Вся эта дурь крутилась в моей голове где-то фоном, как бездарный саундтрек в дешевом кино. А по-другому не назовешь эту штуку с дрянным непродуманным сценарием. Ну разве что еще – жизнью. Влад не мог прекратить вертеться, когда я стаскивал с него узкие черные штаны, и этот процесс мог затянуться надолго, если бы в какой-то момент я не шикнул на него, заставляя лечь спокойно. С одеждой было покончено, и, в общем, что делать дальше, я себе представлял. Он, по ходу, тоже, потому что привстал и потянулся к дивану, достал из-за подушки тюбик и сунул его мне. Ну отлично. Я совратитель едва-совершеннолетних, а он не умеет целоваться, но ко всему подготовился. Кто еще тут, спрашивается, совратитель. — Ты ждал, что ли? – недоуменно спросил я, переворачивая его на живот, и, не удержавшись, мягко поцеловал за ухом. Как-то это все было трогательно. — Знал, — непонятно ответил он, вздрагивая. Откуда знал-то? Да неважно. Я об этом забыл сразу, как чуть отстранился – и посмотрел. Лохматые смоляные вихры на затылке, острые выпирающие лопатки, манящий изгиб в пояснице, узкие бедра. Хотелось трогать, и целовать, и кусать, и брать поскорее. Крышку тюбика я подцепил зубами – гладкая зараза выскальзывала из пальцев и открываться не желала. Ну вот что я творил вообще. Влад вздрогнул, едва я только коснулся смазанными пальцами, даже не проникая – то ли просто холодно было, то ли от нервов. Должен же был успокоиться, раз так набрался, нет? Хотя первый раз – оно страшно, наверное. — Нормально? – зачем-то спросил я, осторожно проталкивая палец, он неопределенно дернул плечом и уткнулся лбом в скрещенные руки. Ну молчал, и ладно. Тогда по моим правилам поиграем. Я резко двинул пальцем внутри и добавил второй, наваливаясь сверху и кусая бледную нежную кожу на плече. Кадони дернулся и зашипел, но – прогнулся сильнее и подался навстречу. Понравилось? Вслух озвучить вопрос я не решился, тем более, понятно стало – понравилось. Он дергался и вертелся ужом, но подавался навстречу моим движениям, что-то неразборчиво бормотал срывающимся голосом и постанывал, срываясь на просящие всхлипы. Мне интересно стало, когда он попросит сам, но долго ждать не получилось – слишком хотелось. Я убрал руку и, проведя ладонью со смазкой по члену, осторожно, на пробу толкнулся – хотелось резко, сразу засадить, но пока – держался, а то с него станется – взвоет и убежит. Ну так-то не убежит, конечно, потому что сам напросился, но взвыть – взвоет. Он почти не дышал от напряжения – или просто я не слышал, и поначалу было тяжело, потому что расслабиться у него не получалось. А вот мне было нечеловечески хорошо – до цветных разводов, если зажмуриться. Узко, тесно и горячо, если двигаться чуть быстрее – вообще идеально, вот такого – у меня тоже не было, и таких ощущений – не помню, не случалось еще. Влад прогнулся, сдвигаясь, пытался найти правильное положение, потому сейчас наверняка ничего, кроме боли, не испытывал. Если сейчас у него получится – вообще отлично. Начиная медленно двигаться, я сжал ладонями его худые бедра, он недовольно застонал, мотая головой, видимо, было не то. Как правильно, я не знал, но скользнул ладонью ниже, обхватывая его член, скользнул большим пальцем по влажной гладкой головке и плавно двинул рукой, чтобы отвлечь его от боли. По облегченному выдоху понял – так лучше, и начал двигаться смелее, скользил ладонью по его члену и все ждал, когда он привыкнет. В какой-то момент он протяжно застонал и выгнулся – неуловимо-правильно, и я понял – поймал то самое ощущение, и теперь можно было отпустить себя. Наверное, я, сам не осознавая, этого хотел – потому что другого объяснения тому, что меня вот так сорвало, я не находил. Влада трясло и дергало от каждого прикосновения, а я уже себя не контролировал, рвано и резко вбиваясь в хрупкое худое тело, собирал губами мелкие бисеринки пота на бледных плечах, кусал шею – он шипел и хрипло стонал, вскрикивал, когда я сорвался на бешеный грубый темп, и, конечно, долго не выдержал. Полузадушено вскрикнул, откидывая голову, и, вздрагивая всем телом, кончил. Мне уже немного оставалось, казалось – еще немного, и мне хватит; пока он еще не отошел – оргазменная эйфория – лучшее обезболивающее – я, не помня себя от удовольствия, продолжал грубо двигаться в нем. Несколько толчков – и все, накрыло, выгнуло и скрутило, настолько ярко и хорошо, что я не мог вспомнить, было ли когда-нибудь – настолько. Я отстранился и лег рядом, опираясь на локти. Теперь стало немного тревожно – как ему. В конце концов, я сделал, что мог, чтобы ему понравилось. Когда Влад перевернулся и поднял взгляд, я понял – можно было не переживать. Понравилось. Насторожило меня только – какая безграничная преданность была в его взгляде, что стало неловко. От того, что я только что трахнул своего бывшего ученика, совсем мальчишку еще – нет. А вот от того, как он смотрел – стало. Влюбился? Не знаю. Об этом можно было подумать завтра. Все завтра. Завтра наверняка будет стыдно смотреть на испачканный спермой черный ковер, и в глаза ему тоже будет смотреть стыдно. А сейчас хотелось встать с холодного пола и пойти спать. — Спальня там? – спросил я, кивая на одну из двух дверей. Одна в спальню, другая на кухню. Наверное, угадал. Он кивнул и поднялся, поморщившись, и старался не смотреть на меня. Боялся, что ли. — Давай тогда в душ, — кивнул я, скользя рассеянным взглядом по тонким щиколоткам, выше, к острым коленкам, темным завиткам волос в паху, нешироким плечам, выступающим ключицам. Он продолжал отворачиваться. Я встал с негромким вздохом, надеясь, что он сейчас не станет ничего выяснять. В конце концов, сам полез. Я взял его за подбородок и заставил повернуться к себе. Он выгнул бровь, пытаясь вернуть себе независимо-отстраненный вид, но у него, конечно, не получилось. Нервный, пьяный, взъерошенный и разгоряченный, с искусанными раскрасневшимися губами и яркими пятнами румянца на бледных щеках. Не сказать, что красивый. Но мне – нравилось. Улыбнувшись краем губ, я наклонился к нему и мягко поцеловал, успокаивая. Он вздрогнул, но охотно потянулся навстречу, обнимая меня за шею. — Давай в душ, — повторил я, отстраняясь. Он ушел в ванную, а я, вытряхнув переполненную пепельницу, нашел на кухне влажные салфетки и, приведя себя в порядок, пошел в спальню. Кровать у него была неширокая, и сразу было понятно, что ночью мне придется терпеть острые коленки. Ну ладно. Может, он спит спокойно. Проверю. Я забрался под теплое одеяло и отодвинулся к стенке, почти сразу задремав. Он пришел через полчаса – может, больше, может, меньше, покурил в форточку, запуская в комнату холодный воздух, и залез ко мне под одеяло. Я как знал – острые коленки и ледяные пальцы. Влад робко ткнулся носом мне в шею, нервно и шумно сопя. Я высунул руку из-под головы и обнял его за плечи. Он наверняка улыбнулся, но задышал ровнее – это точно. *** Влюбился ли Влад? Наверняка. Мы никогда с ним об этом не говорили, это было глупо, да и повлекло бы за собой кучу проблем. Их и так хватало – он оказался на редкость нервным и истеричным, у него все реже получалось держать отстраненную маску. Нет, белым и пушистым он отнюдь не стал. А вот вредным, язвительным и колючим – все время. Хотя и его время от времени пробирало. Но об этом мы все же не говорили. Влюбился ли я? Честно – я не знал. Казалось бы – во что тут влюбляться, но нет-нет, да проскальзывали мысли на этот счет. Что-то вроде терзающих смутных сомнений, что не просто дружба и секс. Хотя секс по большей части – он как одержимым стал. Но это понятно – гормоны. Время от времени я пытался об этом подумать и осадить себя – во что ввязался и где в этот момент была моя голова? Обычно – на плечах, но тогда – где-то далеко. Это было неудобно и неловко скорее в плане угрызений совести – как ни крути, Маша никуда не девалась. Вот тут я был уверен, что ее — любил. Ну и зачем тогда? Не хотелось думать о Владе – любовник, но выходило именно так. Какие-то глупые встречи и неправдоподобные прикрытия – братья очень удивились бы, узнав, как часто по официальной версии я к ним езжу. А он несколько раз даже приезжал с утра к школе, невыспавшийся после смены, с темными синяками под глазами, но видел меня – и улыбался. Улыбка его меня давно уже перестала пугать. Ради чего приезжал только? Пять-десять минут дурацких детских обжиманий в машине – на большее просто не было времени – вот ради этого? А ему хватало. Вот такая романтика. Он приходил и после уроков, мешал мне проверять домашние задания, а когда унимался – придвигал еще один стул к моему столу и, заглядывая через плечо, смотрел, как я черкаю в ученических тетрадках красной ручкой. Когда я откладывал последнюю работу – незамедлительно лез целоваться, как помешался на этом. Но мне нравилось. *** Погода в этом году неожиданно случилась удивительная, в середине марта – уже апрельская, и, наверное, по этому поводу мне было почти не совестно врать Маше про очередную встречу с братьями. Как ее не настораживало только? У Влада сегодня была смена, но он отпросился, и сейчас наверняка отсыпался дома, я должен был заехать за ним сразу, как у меня закончатся уроки – благо, в субботу по расписанию стояло всего пять. Пожалуй, во мне было что-то от садиста, потому что контрольная в субботу – жестоко. Это понимал даже я. Но надо же на ком-то срываться, в конце-то концов! На Машке нельзя – да я и подумать не мог, что на нее срываться можно. Можно было на Кадони – но он сейчас точно видел десятый сон, с этим его полуночным образом жизни, а срываться на расстоянии я не умел. А по телефону – пошло. В общем, меня грызло нетерпение. А десятый «А» — страдал. Едва прозвенел звонок, я собрал тетрадки и выгнал всех из класса, не обращая внимания на умоляющее «Сергей-Владимч-можно-дописать-пожалуйста-немножко». Все это – вообще все, что происходило последние два месяца, и особенно – последний – было до смешного быстрым, как будто нам обоим казалось, что время ограничено, что мы не успеем всего, что можно успеть. Ключи от его квартиры у меня были. Около недели назад я просто нашел в своем кармане еще один ключ, спросил у Влада – и он кивнул, да, от его квартиры, да, он сам его мне положил. Но ключ мне так и не понадобился – этот идиот не запер дверь. Разве что распахнутой настежь не оставил. Он вообще всем своим видом кричал миру: неприятности, где же вы, вот он я, идите сюда, случайся со мной, всевозможная хренотень! И со мной всевозможная хренотень тоже случалась. Он же случился как-то. Он действительно спал как убитый, беспечно развалившись на кровати – нам двоим в ней было тесно, а ему одному – отлично. Поэтому, когда я оставался, мы чаще раскладывали диван в гостиной. Ну и плюс в случае дивана я не спал в одной комнате с пауками, змеями и прочей гадостью. Ему этот зоопарк приносил массу радости, а мне было нервно с такими соседями. Будить Влада мне стало жалко, во сне он мгновенно терял всю свою колючесть и резкость, и казался едва ли не ангелом, нет, серьезно. Меня в такие моменты разрывало от неловкости – мальчик мальчиком, и от… Ну ладно. Скажем – нежности. Полный бред. Именно от этих мыслей вся романтическая чепуха из головы испарилась, и я бесцеремонно потряс его за плечо. Кадони сонно пробурчал что-то невнятное и уткнулся лицом в подушку. Следовало говорить, что у него и подушки были черные? Так дело не пойдет – зря я мчался сюда, как сумасшедший. — Уйди от меня, — пробормотал Кадони, когда я потянул с него одеяло. Конечно, ему было холодно – окно было распахнуто настежь. А вот нечего курить в квартире. Его подъем дался мне с боем, проклятиями и нытьем, но цель была достигнута. — Кофе, нет? – зевнул он, садясь на кровати и взъерошивая и так лохматые волосы. — Иди и сделай, — возмутился я. Кто-то спал полдня, а я вставал на работу в семь утра, где справедливость? Не было ее. Как сказала как-то Елена Валерьевна: «Где ты в этой жизни видел справедливость?» Тысячу раз была права. А сын ее был – обнаглевшей сволочью. — У тебя нет сердца, — решил Влад, потягиваясь. Я как всегда залип. Тощего бледного мальчишку хотелось накормить и затащить под солнце. А еще завалить, и… Я ненормальный. — Поднимай задницу и собирайся, а то по самым пробкам поедем, — предупредил я, поняв, что он не сильно торопился вылезать из кровати. Наверное, он читал мысли, потому что, поймав мой взгляд, хитро сощурился и лениво и плавно потянулся ко мне. Кошачьей грации в нем не было, скорее – подростковая угловатость, но что-то завораживающее в этом было. — Мы поедем по пробкам, — повторил я, когда он, взяв меня за ворот рубашки, прижался губами к шее. Оттолкнуть его было – не вопрос, проще простого. Но я смирился с тем, что поедем мы по пробкам, а он получил повод еще минут пятнадцать не вылезать из постели. И как только ему удавалось столько спать? Не нужно было видеть будущее, чтобы понять – мы влипнем в пробку. Благосклонная погода выманила москвичей на дачи – жарить шашлыки и сажать помидоры, а мы стояли на Киевском шоссе и наслаждали всеми прелестями пробок. Включить бьющую по ушам музыку я Владу не дал, и он, на удивление – даже не обидевшись – отгородился от окружающего мира наушниками и задремал на соседнем сидении. Нет, даже я, хронически не высыпавшийся – тут нужно было сказать спасибо моей удивительной во всех отношениях работе и подъемам в семь утра – не мог спать столько, сколько получалось у него. Проснулся он только когда мы были уже почти на месте и я притормозил у местного магазинчика. Готовить я не любил, а он несколько раз пытался, но получалось такое, что я понял – питаться нам суждено полуфабрикатами. Чтобы проснувшийся Кадони не ныл и не ворчал – за гранью фантастики. Фантастики не случилось и на этот раз: было холодно, солнце резало глаза, я был слишком медленным и вообще – мудаком (с последним, кстати, и не поспоришь), природу Влад не любил, и зачем вообще согласился ехать со мной на дачу, он не знал. Впрочем, несмотря на всю свою нелюбовь к природе, он вытащил меня гулять, едва узнал, что тут совсем рядом – лес. Удивительное дело. Чтобы рядом с деревней – лес. Просто чудеса. Ему самому не особенно доставляло удовольствие месить ботинками грязь, но Влад упорно продолжал брести в непонятном направлении, и наверняка – куда-нибудь в чащу. Я не знал, водились ли в этом лесу волки. Но если бы водились – мы не могли их не встретить. Кадони притягивал неприятности, как хороший магнит. Но – повезло. С волками. Потому что ему нужно было забрести – на кладбище. Я слышал, что где-то у нас тут было, старое, почти всеми забытое, фигурирующее больше в детских страшилках. Но это же Кадони. Куда он мог пойти? Куда угодно. Но попал на кладбище. Это было отлично в его духе. — Тебе тут нормально вообще? – спросил я, глядя, как он с фанатичным интересом ходит между ветхих оградок и покосившихся крестов. — Нормально, — раздраженно бросил он, всем своим видом показывая, что я его отвлекаю, и полез в карман легкой кожанки за сигаретами. Нет, ну надо же было найти себе приключений. А когда он вдруг – ни с того ни с сего, не жалея ни одежду, ни мое представление о его хотя бы относительной нормальности, сел прямо на могилу, и у меня не нашлось слов. Никаких. Вообще. Ни нормальных, ни мата. Кажется, я связался с душевно больным. — У тебя с головой все в порядке? – повторил я. Во мне боролись смешанные чувства. Хотелось встряхнуть его, чтобы прочистить дурную голову – или показать психологу, не знаю. Лежать на могиле – это уже за гранью добра и зла. С другой стороны, мать мою, это все весна, и я чувствовал себя помешанным подростком, но не смотреть на него, широко расставившего ноги и лениво курящего с закрытыми глазами, было невозможно. Но в конце концов, мы находились на кладбище, пусть и старом, пусть и заброшенном почти, все же это – последнее место для мыслей о сексе. — Ну ты здесь жить не останешься, я надеюсь? Он резко поднялся, бросив недокуренную сигарету в сторону. Куртка и штаны были безнадежно испачканы. — Блять, можно я не буду отвечать на глупые вопросы? – едко выплюнул он, кривясь и передергивая плечами. — Да ты вообще можешь не отвечать, — со смешком отозвался я. Как-то нелепо это все было. — Спассибо, — прошипел он и, развернувшись, направился обратно – куда-то в лес. Хотелось ему врезать. Нет, честно. Или забить на все и пойти домой – и пускай плутает в лесу сколько хочет. Я-то дорогу к дому нашел бы – сеть тут, вроде, ловила, и навигатор у меня в телефоне был. Но через пару минут я, прекрасно осознавая, что глупо ведусь на его провокации, поспешил за ним. Потому что заблудится и напорется на какую-нибудь хрень вроде тех же волков, и что дальше? Как мне смотреть в глаза Елене Валерьевне? И уж как засыпать, когда в меня не тыкают острыми локтями и коленками, не лезут холодными пальцами и не будят посреди ночи просто-потому-что-захотелось? Действительно. Куда ж я без этого. Идиот. Оба. *** Мы с Машей поговорили и решили – раз уж у нее диплом на носу, расписаться лучше потом, где-нибудь в августе. Она хотела красивую свадьбу, я хотел поставить роспись в учетной книге – или как это там называется – и успокоиться. И еще – тогда нужно было заканчивать. Поэтому я, наверное, и радовался, когда мы решили отложить. Потому что заканчивать не хотелось. Это было бы нечестно по отношению к нему – хотя о каких моральных принципах могла идти речь. Я собирался жениться и спал с восемнадцатилетним мальчишкой. Об этом мы с ним не говорили, как и не говорили ни о чем, касающемся будущего. Я понимал – не было его, будущего этого, и он наверняка понимал тоже. Он всегда был умным. Май подходил к концу, я ссылался на занятость, конец учебного года и необходимость готовить детей к экзаменам, а сам чуть что – срывался к нему. Вел себя, как дурак. Вопрос – кто из нас был мальчишкой. Видимо, так действовала эта чертова неотвратимая предопределенность, и меня с каждым днем крыло все сильнее. Он активно готовился к поступлению – решил, что пойдет в пед на исторический. Представить его учителем чего бы то ни было – смешно, может, это я так повлиял, не знаю. Я все время заставал Влада над какими-то книжками – чаще на латыни – наверное, это были учебники. Странные, конечно, но во всем этом я не разбирался, ему виднее. И крыло нас обоих – бешено, как будто каждый следующий день был последний, как будто каждому из нас жить оставалось – всего ничего. Он даже истерики свои закатывать перестал – будто знал, что времени на это у нас нет. В его квартире валялись мои методички и непроверенные тетрадки, запасные рубашки и какие-то дурацкие мелочи. Я всегда хотел спокойствия, а с ним жил как на пороховой бочке, и не знал, почему мне это нравилось. Наверное, это была такая страсть. А он – я был уверен – точно влюбился. В какие-то моменты мне становилось противно, потому что не хватало сил поставить точку и сказать нет – ни себе, ни ему, и я с удивительным мазохизмом длил и тянул, сколько это было возможно. Но все же понимал – нужно было поговорить. Из-за него я стал нервным – это замечали все, Саша Макаров – школьный психолог – даже предлагал мне поговорить о том, что происходит. Я ему чуть не врезал, хотя едва ли он мог догадываться об истинном положении вещей. Или мог. По-моему, Влад приходил ко мне чаще, чем самый примерный ученик только ходил в школу. Елена Валерьевна молчала, но наверняка – знала. У меня всегда было такое впечатление, что она знает чуть ли не все, что только возможно – но не озвучивала. Кажется, Влад с ней помирился. Я не был уверен. Иногда мне чудилось, что ему досталось это от матери – знать что-то, что не знают другие, как-то мне даже вспомнилась та февральская ночь, когда я напился в хлам, а он притащил меня к себе и каким-то чудом угадал, что та красная машина остановится. Так или иначе, он чувствовал, что осталось – немного. *** Годовые оценки, по-хорошему, должны были стоять – уже вчера, а я еще и половины итоговых контрольных не проверил – поэтому пришлось задержаться. Время от времени хотелось взвыть от уныния и откровенной тупости, которую я видел в тетрадках – за редким исключением. Вообще, плохо было так думать. Непедагогично. Он влетел в кабинет, запыхавшийся от беготни по лестнице, взъерошенный и насквозь промокший – черная рубашка с коротким рукавом липла к худому телу, с него разве что ручьи не бежали. На улице лило как из ведра с самого утра, с редкими периодами затишья, пару раз даже мелькали всполохи молний. Но что за срочность? Я же обещал заехать около шести. — Ты чего? – спросил я, откладывая ручку. Влад, едва переведя дыхание, подошел ближе и поднял взгляд – больной, лихорадочный, горячечный, обнял холодными руками за шею и прижался губами, мокро и неловко, как в первый раз, задыхаясь от отчаяния. Я не понимал, что с ним творилось, почему он ничего не объяснял, что у него там горело-то так? — Да успокойся ты, — я попытался отстраниться, но он жался ближе, не желая отпускать, лип, терся и загнанно дышал, пытаясь подрагивающими пальцами расстегнуть пуговицы на моей рубашке. Он нормальный вообще? Почему до вечера потерпеть не мог? Ради интереса хотелось даже посмотреть его зрачки на свет. Хотя, нет, конечно же, ни с чем таким он спутаться не мог. — Прекрати, — я отодвинул его, удерживая за плечи, а он будто не слышал, не видел и не воспринимал ничего, кроме того, что ему – нужно. Да от него даже алкоголем не пахло – только сигаретами, как всегда, но это – норма, я уже привык. Ну вот что у него случилось? Я спросил. И повторил вопрос еще раз, а он только мотал головой, и – смотрел. Смотрел так, что мне было страшно, столько мольбы было в этом взгляде, такая необходимость, болезненная, ломающая, выворачивающая наизнанку потребность. Но с другой стороны – никто не отменял того, что мы находились в школе, и что в любой момент ко мне мог заглянуть задержавшийся ученик, завуч, директор, да хоть Елена Валерьевна. Получилось бы смешно. — Влад, успокойся, — повторил я, когда он снова полез. – Влад, да Кадони, мать твою! Он не слышал, уж не знаю, может, и правда дурь какая, и что ему в голову взбрело только, но в себя он прийти не мог. — Успокойся, блин, Витя! Вот тут он должен был отскочить и зашипеть, в который раз напоминая, что он – Влад. Я давно привык называть его новым именем, потому что на прежнее он реагировал нервно, болезненно и остро. Но – не помогло. И я сдался. Расстегнуть его мокрую рубашку быстро не удавалось, мы пытались оба, сталкиваясь пальцами, у меня возникало даже желание просто оторвать их, пуговицы эти, все к чертовой матери, но проще уже было оставить как есть. Пока еще оставались силы думать, я оттащил его в лаборантскую, потому что стол мой был прямо напротив двери, и, если бы кто додумался заглянуть, то – все. Я повернул замок и обернулся к нему. И – меня вдруг накрыло тем же безумием. Широкий, но хлипкий стол в лаборантской был захламлен по самое не могу, я не глядя сдвинул какие-то книги, карандашница с шумом упала на пол – плевать. Влад смотрел так, что сейчас, разбей я любой из сложнейших приборов – не заметил бы. С трудом стянув с него липнувшие к коже штаны, я усадил его на край стола, он откинулся назад, опираясь на локти, и зажмурился. Чем я вообще в этот момент думал, я не знаю, потому что ему было больно, он кусал покрасневшие губы, кусал ребро ладони, чтобы не стонать, едва дышал и дергался, пока я с трудом его растягивал. Не знаю, каким чудом мне удалось потом, в процессе, расстегнуть его рубашку, и, резко и быстро двигаясь, я гладил его по груди и животу, наклоняясь, кусал шею, на которой еще виднелись желтоватые следы сходящих старых синяков, он вздрагивал, пытаясь податься навстречу, до боли дергал меня за волосы, сжимал губы так, что они белели, и пытался не срываться на стоны. Дрожь не отпускала его и потом, когда я прижимал его к себе, взмокшего, разгоряченного и раскрасневшегося, отчаянно беспомощного. Не знаю. Определенно, он чувствовал что-то наперед. *** Дверь была закрыта на оба замка – и верхний, и нижний. В этот момент я должен был обо всем догадаться, но до меня почему-то не дошло. Я прошелся по квартире, тупо разглядывая пустые аквариумы, идеально заправленную постель и полупустой шкаф. Пыль он, кстати, так и не протер. Я думал о всякой фигне, если честно. Мои вещи, кстати, валялись как были – не вынутые из розеток зарядники, дурацкая оранжевая подушка на диване, которую я притащил из принципа, чтобы хоть что-то радовало глаз в этом темном царстве – так я время от времени называл его квартиру. На журнальном столике лежала его симка. Звонить не было смысла. Вот так – по-английски. Было немного обидно. От него я скорее ожидал красивого и громкого хлопанья дверью, истерики – ну чего угодно. А так – вроде благородно. Не стал мешать, не стал устраивать сцен. Мне только интересно было, когда он собраться успел, если пару часов назад ушел из школы – я остался проверять контрольные и пообещал приехать, как только закончу. У меня и мыслей не было, что это – прощание. Теперь становилось понятно. Но легче вот – не становилось. Я постоял еще минут пять и поехал домой. Маша обрадуется, если я приеду пораньше. И угрызения совести должны были отпустить – не пришлось разговаривать, не пришлось мучить ни себя, ни его. Все равно было погано. *** А с Машей мы расписались в июле. Мне не было плевать, нет, я действительно ее любил, и согласился сделать так, как она хотела – красивая свадьба, бессмысленное платье-торт, куча родственников, хотя я лично звал только родителей, братьев и пару друзей. Я не напился до неадекватного состояния, я был действительно счастлив. Что удивительно – набрался на нашей свадьбе Макаров, вот уж от кого не ожидал. Мало того, что в силу профессиональной деформации его тянуло к заумным разговорам, то под градусом и вовсе – туши свет, бросай гранату. — Не, Серег, ты молодец, — сказал он, когда я сел рядом. – И жена у тебя красавица. Жена у меня была отличная, тут я спорить не стал. И потом он посмотрел – как-то до пугающего пронзительно, будто считывая всю подноготную, и добавил: — А то бывает, знаешь. Любим одних, а женимся на других. Не знаю, что за проблемы у него самого были в личной жизни, но ко мне это не относилось. Я читал – настоящий партнер – это тот, с кем идешь по жизни, ровно и спокойно, без огня, но без истерик и скандалов. В конце концов, маленький костер всегда горит дольше, вряд ли станет причиной пожара, хоть и не греет так, как греет бешеный столб пламени высотой в человеческий рост. Все было правильно. В новом учебном году мне сунули классное руководство, и забот тоже хватало. Я слышал – мельком, не спрашивая об этом специально – что Влад уехал обратно в Новосиб. Видимо, родина манила. Конечно, я знал почти наверняка, почему он уехал на самом деле, но мне было – плевать. На самом деле. В конце концов, все сложилось так, как должно было сложиться. Демонстративно вычеркнуть его из памяти я не мог, и просто старался относиться к этому ровно. Случилось и случилось. Видимо, так было нужно. Я помнил и хорошее, и плохое – хотя по прошествии времени все чаще казалось, что хорошего было больше, хотя, когда мы в том январе столкнулись на улице, я и подумать не мог. А кто мог бы? Пару раз он напоминал о себе во сне, время от времени мне казалось, что я вижу его в толпе, но все то оказывались совершенно на него не похожие мальчишки-готы, оставалось только удивляться: почему он мне чудился? Пожалуй, окончательно я успокоился только через два года, когда родилась Алина. Все было правильно. Спокойно, скучно и правильно. Целых четыре года. *** Зачем мне понадобилось ехать к первому уроку, хотя по расписанию – мои мучения начинались только с третьего – этот вопрос нужно было задавать самому себе. Так или иначе, я сидел в учительской с восьми утра, пытаясь найти себе занятие, и даже предложил Марату помощь с подгонкой расписания под новых учителей. Он самоотверженно мучился и отшучивался, но я знал, что когда приходят практиканты – начинается ад. Маленький уютный ад в стенах родной школы. Чаще всего безответственности юным педагогам, привыкшим просыпать первые пары, было не занимать. Что уж и говорить об уроках, которые им теперь приходилось вести. Не знаю даже, кого благодарить, но за все восемь лет, которые я проработал в школе, мне практикантов так и не присылали. Чаще всего страдали от безалаберных студентов история (Наташа вообще с трудом принимала новых людей, а тут – еще и посягавших на ее предмет), химия (Елена Валерьевна молчаливо терпела) и английский (добродушному американцу с русскими корнями Мано вообще было индифферентно, что происходит). Остальной педколлектив страдал реже и выборочно, и обычно – от воплей начинающих учителей о невозможности держать оболтусов-учеников под контролем. Я слышал, сегодня должны были прийти трое. Ко второму уроку явились двое: милая девочка со странным нерусским именем сразу понравилась нашему литератору Диме, который, судя по всему, такого счастья и не ожидал. Чуть опоздавший второй – одним своим видом и лучезарной улыбкой внушавший доверие рыжий Виталик, сразу покорил всех. Кроме Вики – судя по всему, передавать биологию парню она не спешила. Лично я – почти физически чувствовал неприятное напряжение, витавшее между ними. Последний опаздывал, и Наташа ничуть не скрывала своей реакции, не стесняясь в выражениях. Мы привыкли. Мне хотелось посмотреть, что она сделает с нарушителем ее спокойствия. Зная нелегкий характер Бантеевой – это заслуживало внимания. Слов цензурных у меня не было. Я – охренел. Елена Валерьевна загадочно улыбнулась – едва заметно, на долю секунды – и вернулась к проверке заданий. Какого. Дьявола. Он зашел лениво и неспешно, словно и не опаздывал – словно так и нужно – чтобы мы его ждали. А он – снизошел. Смотрел он равнодушно-презрительно, словно был над – над временем, над обстоятельствами, над всеми нами. Изменился. Коротко подстриженные смоляные волосы сменились тщательно уложенными, разве что цвет не остался тем же, красить их он так и не перестал. Вместо черных маек – такая же черная рубашка и пиджак по фигуре; высокие тяжелые ботинки, массивная пряжка ремня в виде черепа. Нет, серьезно? Он пришел учить детей – в таком виде? Ладно. Смешно было от одной мысли, что он пришел учить детей. Нервно было от мысли, что он вообще пришел. — Да ладно, — невольно вырвалось у меня. – Ребята, да это же Влад Кадони. Он выгнул бровь – я уловил в этом что-то нервное, что-то от прежнего, четырехлетней давности, что-то не от Влада Кадони – от Вити Голунова. Мне не верилось. Не хотелось верить, и в то же время – я безотчетно ждал чего-то подобного. Он – молодец, выждал четыре года; браво – научился держать лицо и обзавелся, я уверен был, не одной маской; мои аплодисменты – это было красиво. Он ушел по-английски, а хотел вернуться триумфатором. Но он вернулся – и это было, пожалуй, главной и единственной его ошибкой. Я просто жил – делал что должен и ничего не ждал. Я всегда сомневался в том, что все правильно – и бессовестно врал самому себе. Судьба слишком меня не любила, чтобы оставить в покое. Надеяться, что после того, как она обратила на меня внимание в том далеком январе, потом вдруг могла забыть – было глупо. Он не был той самой «Судьбой», но определенно что-то знал. Наверняка мог влиять. Или читать мысли – потому что отвернулся, пряча довольную улыбку. Конечно, ему нравился произведенный эффект, а я выдавал себя всем, чем только можно было выдать. Но победителей тут не было – только проигравшие.

Но каждый из нас торгует собой всерьез, Чтобы купить себе продолженье весны. И каждый в душе сомневается в том, что он прав, И это — тема для новой войны.