Ga med meg

Солнце уже закатилось за горизонт, а город залил чёрный кофе темноты. С гавани доносятся возбуждённые крики толпы и даже слышен треск костра: весна в этом году наступила необычайно рано, и Вальпургиеву ночь, вопреки традиции, народ решил перенести на март. Если вглядываться в тьму, что поглотила гостиничный номер, в котором напрочь отрублен свет, можно увидеть странный чернильный силуэт, причудливо размывающий окружающее его пространство. Он застрял у окна, прилепился к нему, как пятилетний ребёнок, впервые увидевший праздничные разноцветные мириады цветов-салютов, расползающиеся по небу. Маркус и ожидать не мог, что его «коллегу» так увлечёт традиционное шведское празднование, столь привычное каждому жителю страны Трёх Корон, как Новый год и Пасха. Тем не менее, эта неожиданность оказалась более чем приятной, и Хелльнер не мог удержаться от того, чтобы не подколоть норвежца: — У вас такого отродясь не бывало, не так ли? — швед беззлобно ухмыляется, слегка прищуривается, стараясь прочувствовать реакцию гостя – чернильного пятна – в полной мере. И она не заставляет себя ждать: пятно, пару секунд простояв в некоем подобии задумчивости, резко оборачивается, а за его спиной взлетает крупная стая искорок, освещающая контуры образа. — Да это у вас отродясь не бывало того, что есть у нас, — колкий ответ не заставляет себя долго ждать. — Ты ведь ни разу на нашей Масленице не бывал. Вот это да, праздник так праздник! А не то, что у вас – сжечь груду старых деревянных дверей у бережка. Тоже мне, народная забава… Силуэт гордо приподнимает нос вверх, как бы показывая свою бесспорную правоту. Вечные шведо-норвежские тёрки, сидевшие в печёнках даже у других участников национальных команд, этим двоим, кажется, никогда не смогут надоесть. Даже наоборот, эти бесконечные споры на тему «кто круче» добавляет специфики их и без того незаурядным отношениям, и они выходят на вкус куда лучше – и более изящными, и более острыми. — Так ты же меня не приглашал ни разу, — наигранно наивно отвечает швед, одновременно подставляясь оппоненту и делая ход конём. Это срабатывает: образ норвежца сначала застывает в недоумении, и Маркус почти чувствует, как тот вопросительно приподнимает бровь. Спустя несколько секунд, до него, кажется, доходит смысл сказанного Хелльнером, и пятно фыркает, отходя от окна и скрываясь в темноте. — Можно подумать, ты бы согласился, — как бы стряхивая с себя вину, тот разводит руками и встаёт за спиной Маркуса, удобно устроившегося на полу. — Я бы пригласил тебя. И показал бы, что ничто шведское никогда не сможет сравниться с норвежским, — усмешка, но на этот раз с вызовом, будто на слабо, — но… ты ведь так боишься убедиться в том, что я прав, — неприкрытая провокация, которую Хелльнер терпеть не намерен. Тот поднимается на ноги, оборачивается и теперь почти видит того, кто перед ним. По-прежнему чернильная клякса в кружке эспрессо, но уже приобрётшая весьма узнаваемые очертания. И та дерзкая ухмылка, что сейчас украшала её лицо, не давала перепутать данного человека ни с кем другим. — Я еду. — Что? — с некоторой заминкой выдаёт норвежец, задаваясь вопросом, не сходят ли все с ума в эту – как её? – ночь. — Когда там эта твоя Масленица? — вопросом на вопрос отвечает Хелльнер, игнорируя предыдущую реплику собеседника. — Третьего марта. Как раз… завтра. Вот это совпадение, — неожиданно воодушевлённо даже для самого себя отвечает мужчина. — Я еду. Тоже. — Естественно. Ты будешь присутствовать на моменте моего триумфа. Сам убедишься в том, что мы… — договорить тот не успевает: уже куда более светлый силуэт, в котором можно без проблем узнать Петтера, закрывает рот шведа ладонью, призывая к молчанию. — Бред несёшь. Это будет мой триумф, — видя негодование Маркуса и его готовность что-нибудь сделать с рукой норвежца, последний более нейтрально добавляет: — Увидим. А сейчас – в путь. — Тронулся? Сейчас же… — встретив скептический взгляд норвежца, Хелльнер замолкает, а потом поворачивается в сторону окна. Едва проглядывающаяся сквозь жёлто-оранжевые солнечные лучи бирюзовая синева шведского неба заставляет парня забыть о том, что он хотел сказать, и признать, что Нортуг прав: уже можно ехать. — Вот и чудно, — Петтер, почувствовав немое согласие шведа, сначала берёт в руки сумку с вещами, которую он редко разбирал, но почти сразу отказывается от идеи путешествовать с грузом и опускает её на пол. — Я полагаю, идём? — Вот так просто, даже не собравшись толком? Твоя норвежская взбалмошность не перестаёт меня удивлять. — А меня – твоя типично шведская тормознутость. Отсюда до Тромсё рукой подать, в машину садись да езжай. — Это приглашение? — на лице у Маркуса вырисовывается не ухмылка и не насмешка, а простая улыбка, которой он щедро одаривает всех в моменты собственной радости. — Считай, что да. Так что, ты готов? Вместо ответа швед хватает Петтера под руку, что удивляет его самого ничуть не меньше, чем Нортуга, и тянет его к выходу из номера. Кажется, что за считанные мгновения воздух пропитался тягой к приключениям и какой-то авантюрой. Да и какие могут быть вопросы, когда это дело принципа?