Рисунки

Мужчине не пристало мечтать, тем более мужчине-шинигами. Тем более - о другом мужчине. Однако Кира ничего не может с собой поделать. Мысли об Ичимару Гине не вытравить ничем. Можно тренировать отряд до седьмого пота. Можно сосредоточенно, с доведенной до мазохизма аккуратностью заполнять бумаги (давно осточертевшие, если быть откровенным, но лейтенанту не пристало выражать недовольство своими обязанностями и Кира продолжает выводить ряды идеально ровных иероглифов). Можно, наконец, в сердцах выкорчевать злосчастные деревья хурмы, посаженные Гином перед казармами. Но не думать о нем все равно не получится. Хуже того - у Киры не получается не мечтать. Особенно когда последний лист отчета ложится поверх остальных, и лейтенант остается один на один с незаметно подкравшейся ночью. Перед Изуру чистый лист, и кисть в его пальцах, кажется, начинает жить своей жизнью - быстрых штрихов и ломких линий. Наверное, единственный способ это прекратить - отрубить собственную руку, из-под которой проступает портрет Ичимару Гина. Когда рисунок закончен, Кира мельком думает, что, пожалуй, ему стоит навестить Унохану-тайчо, а потом неожиданно улыбается, подносит листок к губам и касается ими улыбки капитана. - И что же это такое, Изу-уру? - раздается над ухом жаркий шепот. Привычная смесь насмешки и любопытства, от которой тело пробивает дрожью. Он не успевает ни удивиться, ни опомниться. Он уже давно забыл, что такое краска смущения, и только старается запомнить вкус губ Ичимару и все, что невозможно передать кистью. ...Все в мире есть череда повторений. Гин в Уэко вновь расчихается, Владыка насмешливо поинтересуется, кто же так усердно его вспоминает - и бывший капитан третьего отряда вновь отправится это выяснять, чтобы наутро вернуться с мечтательной улыбкой и очередным бережно свернутым в трубочку листом бумаги.