Я тоже.

Вспоминая тот день, Манабу мог с точностью до мелких деталей описать, во что был одет врач, какие цветы стояли на столе перед ним и какой календарь висел на дальней стене. Но сколько бы он ни вспоминал, не мог точно понять, что именно врач тогда сказал. «Мы делаем все возможное». «При правильном лечении есть вероятность того, что мы сможем сохранить до 50 процентов зрения». Или же это было: «Сожалею, но шансов нет, Вы полностью потеряете зрение»? Сколько бы раз Манабу ни прокручивал этот диалог в голове, не мог выбрать правильный ответ. Возможно, он просто не хотел угадать. После того дня его жизнь постепенно начала разрушаться. На работе, узнав о недуге, мягко намекнули, что таким как он нужна более спокойная и тихая обстановка, девушка перестала отвечать на звонки, а друзья придумывали все новые причины не видеться в свободное время. Манабу в какой-то степени понимал их. Но от этого не становилось легче. Прокручивая в воспоминаниях то время, Манабу задавался вопросом: как он вообще справился? Как его хватило на то, что бы встать и идти дальше? Он не мог ответить на эти вопросы. Он просто старался не поддаваться панике, которая пыталась окутать его всего каждый раз, когда картинка перед глазами тускнела и куда-то пропадала, каждый раз, когда он не мог разглядеть ничего в полуметре от себя, каждый раз, когда утром, открывая глаза на звонок будильника, он видел ту же темноту, будто ночь не закончилась. Манабу пришлось оставить мечты о светлом будущем, удачной карьере и счастливой семейной жизни и переехать обратно в свой родной городок, но и здесь легче не стало. Долгое время он старался лишний раз не выходить из дома, а если и выходил, то недалеко. Пусть это и были места его детства, со временем воспоминания потускнели, а хорошо известные тропинки – заросли. Он адаптировался очень долго и, можно сказать, болезненно. Весна в этом году началась рано, радуя мягким теплом и приятным пением птиц, поэтому Манабу стал чаще выходить на прогулки. Любимое место на холме, под размашистыми ветвями старой сакуры, откуда открывался отличный вид на море. Манабу не видел, но прекрасно помнил. Сюда доносились приглушенные крики чаек, а бриз приносил соленый запах, окутывая свежестью и давно забытым чувством умиротворенности. - Манабу? – знакомый голос раздался очень неожиданно и совсем рядом, заставляя испуганно вздрогнуть. Он узнал его сразу, к собственному удивлению. - Манабу, я улетаю завтра утром, ты придешь меня проводить? - Нет, я занят, - закусывает губу, подавляя судорожный вздох. Или все же всхлип? - Мм.. Мы не встретимся больше. Никогда. - Я знаю, Казуки. Пожалуйста, будь счастлив в своей новой жизни. - Когда ты вернулся? – Манабу говорит тихо и не поднимает взгляд, просто потому что все равно не знает, куда нужно смотреть. - На прошлой неделе, - Манабу не видит, но чувствует, что Казуки не улыбается привычно, как всегда это делает, и что взгляд его непривычно тяжелый. - Хочешь спросить, как это произошло? - Нет, я хочу сказать, что рад тебя видеть. - Я бы тоже хотел это сказать, да вот только.. – он усмехнулся и устремил невидящий взгляд куда-то в сторону горизонта. Почему-то тоска, которая невидимым грузом висела на его шее все это время, постепенно отпускала, он будто наконец-то смог вдохнуть полной грудью. - Манабу, это не то, о чем ты подумал! – Казуки догоняет, хватает за руку, тянет к себе, а в глазах страх. Наверное, впервые там отражаются что-то кроме озорных огоньков. - А это можно толковать еще как-то? – Манабу поворачивается лицом к нему и смотрит прямо. Взгляд холодный, непроницаемый, да только и так понятно уже, что все равнодушие его напускное и вот-вот развалится, - Ширинку застегни хотя бы, герой-любовник. - Манабу.. – в голосе столько отчаянья. - Не надо, Казуки. Хватит делать из меня дурака, ладно? Я сыт этим, - почему-то навалилась жуткая усталость. Хочется просто закрыться у себя в комнате, залезть под одеяло и уснуть, спать до тех пор, пока все это не закончится. - Манабу, я улетаю через неделю. В Америку. Насовсем, - знакомый голос в трубке говорит совсем тихо, но для Манабу эти слова прозвучали будто из рупора прямо в ухо. Он так и стоял, оглушенный, прижимая телефон к груди и обдумывая, что ему теперь делать с этим. Точнее, как теперь жить без него? Как оказалось позже, Казуки вернулся насовсем. Манабу тогда на это заявление только усмехнулся и сказал, что у Казуки все всегда и насовсем, однако в этот раз хотелось верить в правдивость этих его слов. А еще, к удивлению Манабу, Казуки не отвернулся, когда узнал о его недуге, а остался рядом, даже не спросив разрешения. «Как и всегда» - именно так подумал тогда Манабу и втайне обрадовался. Казуки приходил каждый день, иногда приносил продукты и необходимые в быту вещи, но чаще сопровождал Манабу за покупками или во время прогулок, которые стали теперь частыми. Возможно, это весна там повлияла на желание бесцельно бродить по знакомым улицам, а может быть Казуки. Казуки вообще повлиял на многое в жизни Манабу, которая, казалось, навсегда окрасилась в черный цвет. Человек, которого он считал предателем и которого ненавидел, спас его. В последствии, обдумывая свои эмоции, Манабу пришел к выводу, что ненавидел Казуки лишь за то, что тот так стремительно ушел из его жизни. И что забрал с собой слишком много и очень важное. Тем утром Манабу не поехал в аэропорт, как и собирался до этого. Он молча стоял на балконе, неторопливо докуривая очередную сигарету, и смотрел в небо. От яркого солнечного света резало глаза и те неприятно слезились, но он не мог оторвать взгляд от расплывающейся белой полоски-следа. След его прошлой жизни, такой приятной и такой незабываемо счастливой. Казуки не спросил разрешения, когда одним очень ранним утром, пришел с сумкой своих вещей и поставил их в коридоре. - Места в доме у тебя много, а я скромный, ты меня даже не заметишь, - объяснил свое поведение он и лучезарно улыбнулся. Манабу не видел, он чувствовал. Казуки не спрашивал и не объяснял свое поведение, но Манабу и без слов все прекрасно понял. Тем вечером Манабу вдруг обнаружил, что потерял почти полную упаковку необходимых ему лекарств. Принимать их нужно было стабильно, без перебоев, поэтому выхода, кроме как отправится в ближайшую аптеку – не было. Одна из таких располагалась совсем недалеко от его дома, дорогу он прекрасно выучил, а то, что стемнело уже – не страшно. Темнота - самое последнее, что его беспокоило. О своем решении он пожалел, когда прошел несколько кварталов от дома. Сначала он услышал шаги и сделал вывод, что к нему приближается компания из трех человек. Далее раздался громкий смех и шуточки, которые начинают отпускать на определенной стадии алкогольного опьянения и Манабу понял, что избежать неприятного знакомства не удастся. Даже несмотря на то, что он согласился добровольно отдать деньги, нетрезвая компания отчего-то решила, что им этого мало для удачного окончания вечера. Манабу не мог защищаться, даже если бы и хотел этого. Он не знал, почему этим людям казалось забавным – унизить человека, который априори слабее их, но тогда особо и не задавался этим вопросом. Когда компания наконец-то потеряла к нему интерес, Манабу постарался определить масштабы происшествия. Неприятно саднили ребра и рука, но хватило нескольких прикосновений, что бы понять, что кости целы. А еще он понял, что его сонар благополучно утерян и сам он дезориентирован и не имеет ни малейшего понятия, в какую сторону ему нужно вообще идти. И, как на зло, ни единого прохожего поблизости. Манабу уже собрался отчаяться, но вдруг нащупал в кармане телефон и первые несколько секунд удивленно сжимал его пальцами, ощупывая на предмет трещин и заметных повреждений. Повезло, кажется цел. Он не задумываясь, набрал знакомый номер, надеясь, что на том конце провода его услышат. - Манабу? Что-то случилось? – знакомый голос встревожен, а Манабу невольно улыбнулся. - Казу, помоги мне, пожалуйста.. После того вечера Казуки под страхом смерти запретил выходить куда-либо без него или хотя бы без его ведома. А Манабу не сопротивлялся. Манабу не сопротивлялся, когда Казуки перевез и остальные свои вещи в его дом, не сопротивлялся, когда тот взял в привычку целовать его по утрам или хотя бы обнимать, будто не боялся огребать после этого каждый раз, и даже не сопротивлялся, когда длинными, уже зимними вечерами, Казуки обнимал его, крепко и в то же время очень нежно сжимал его ладони в своих, согревая, и предлагал, куда можно было бы уехать в отпуск. Казуки не спрашивал, простил ли его Манабу, он не спрашивал, согласен ли он быть с ним рядом, хотел ли он проводить эти долгие вечера в его объятиях. Казуки не спрашивал, потому что бы уверен в этом, а Манабу не говорил, потому что говорить очевидные вещи – глупо. - Казуки, знаешь… - Знаю, Манабу. Я тоже.