---
— Скоро придут холода, — замечает Кенсу. Чонин до рези в глазах всматривается в кромешную темноту, стараясь разглядеть его профиль, но человеческие глаза так несовершенны, и он сдается, когда чувствует приближение первых слёз. — Я знаю, — просто говорит он. Дождь кончился около получаса назад, и сюда, под землю, очень быстро проникла могильная сырость. — Будет легче. — Не думаю, — Чонин скорее угадывает, чем видит, как друг качает головой. — Не думаю, Чонин-а. Кенсу никогда не зовет его Каем, как другие. Чонин думает о том, что будет, когда солнце докорчится в своей термоядерной агонии и, наконец, погаснет насовсем, но не решается заговорить об этом вслух. До утра остается три с половиной часа. Когда Кенсу бесшумно перетекает со своего матраса на его и забирается под руку, укладывая холодные ладони Чонину на живот, колокольчики на его шаманских браслетах звенят оглушительно громко.---
— Я хочу танцевать, — говорит Чонин. За последние несколько дней ураганы отошли на безопасное расстояние, и песок, придавленный ливнями, почти не скрипит на зубах, когда ты поднимаешься на поверхность. В мутном кирпично-красном свете распухшего от собственного жара и скованного плотными тучами солнца молочная кожа Кенсу кажется покрытой несколькими слоями пыли. У него слабое сердце, и он не любит выходить из подземного города, позволяя Каю вытащить себя только после сезона дождей и ураганов. Капля пота замирает на его виске, и Чонин стирает ее большим пальцем, чувствуя, как под рукой пульсирует тонкая венка. Кенсу тяжело дышит, но скидывает с головы темную ткань и осторожно пробует первую ноту на вкус. Это пир во время чумы: их планета мучительно умирает, а Кенсу поет посреди песчаных гор и остовов наземных зданий, и Чонин плавно двигается, повинуясь его голосу. На мили вокруг нет ни души. Сегодня все заняты последствиями ураганов и грозы, поэтому некому увидеть, как Чонин, замерев посреди недокрученного оборота, обрывает танец, чтобы слизать с губ Кенсу налипшие песчинки.---
До Кенсу видит будущее. Ким Чонин видит, как мучительная судорога искажает его красивое лицо, обозначая приход нового видения. Он ненавидит всех тех людей, что приходят к Кенсу просить о пророчествах. Они целуют ему руки, воют, корчась на полу, предлагают большие деньги или запасы воды. С каждым днем он становится все прозрачнее, не отказывая никому (кроме Кая). Пятнадцать лет назад глаза Кенсу встретились с последней аномальной солнечной вспышкой, навсегда потеряв свой прежний облик и подарив владельцу возможность видеть в темноте и в тонких материях. Чонин же всегда видел только его.---
Они ходят на ночную охоту вместе, потому что Ким Чонин — всего лишь человек, и ночь для него подобна смерти. Кенсу не страшна темнота — это она боится его полностью белых глаз, которые опасно светятся во мраке с приходом душной ночи, и почтительно расступается перед его взором. В лесу никогда не бывает тихо. В лесу теперь обитают те, кто адаптировался к жизни на умирающей планете. Чонин прислушивается к шорохам и к голосу Кенсу — в своей голове и прямо над ухом. Прицеливаясь, Кай закрывает глаза, которые все равно бесполезны в это время. Прицеливаясь, Кай ориентируется только на тихий, дробящийся в эхо шепот. Выше. Правее. Стреляй.---
Чонин знает, что Кенсу очень любит его шрам, и только поэтому позволяет тому трогать его. Уродливая полоса белой кожи от плеча до кисти — вот что это для Кая. Для До Кенсу же это почти объект поклонения. Когда тот прогибается в спине и изворачивается в руках Чонина, вытатуированный на боку (от основания шеи до тазовой косточки) дракон изгибается вместе с Кенсу, и в полумраке комнаты черные бусины его неживых глаз ревниво и недобро мерцают. Чонин ведет языком вдоль драконьего хребта, и Кенсу мелко дрожит, хватаясь за его плечи и закрывая глаза. Чтобы не пугать, понимает Кай, и шепчет ему прямо в ухо: — Посмотри на меня. Возбуждение заостряет все черты Кенсу, превращая его из хрупкого мальчика с кожаными шнурочками на руках в темное и опасное существо. Чонин входит в него и боится его. Кенсу стонет на выдохе, и кислорода под землей слишком мало, чтобы насытить его легкие; Кай глубоко и долго целует его, обводя кончиками пальцев четко прорисованные чешуйки; как раз на ребрах, и это заставляет Дио вздрогнуть.---
Земля все еще вертится, и постепенно они покидают солнечную сторону; на последнем издыхании планета подставляет болезненно-красному солнцу свой другой, почти никем не населенный бок. Здесь же наступают холода. Снег больше похож на пепел, и он только подчеркивает белизну кожи Кенсу. Сам Чонин так и остался смуглым, только бронза выгорела в серость. Дио пропускает снежинки через пальцы и кутается в брезентовый плащ, пряча лицо от носящихся в воздухе острых льдинок. — Ты знаешь, что такое вулканическая зима? — Полушепотом спрашивает он, и Чонин отрицательно мотает головой. — Но звучит красиво, — добавляет он. Кенсу только смеется на это и вглядывается в проезжающие вдалеке военные автомобили. Они переплетают пальцы, и Чонин чуть сжимает чужую руку — он ждет объяснений. — Кратер супервулкана достигает 15-25 километров в диаметре. Когда происходит извержение такого масштаба, пепел загрязняет атмосферу, окончательно закрывая солнце, и влечет за собой понижение температуры. Чонин хочет спросить, к чему это все, но по тому, как бешено бьется жилка не виске Кенсу, он понимает: это пророчество.---
— Эй, провидец. Я пришел тебя убить. — Чонин прижимает нож к беззащитной шее Кенсу, но тот только вымученно улыбается. — Убей. Вместо этого Кай целует его сухие обветренные губы. Он не сразу понимает, что тот плачет, потому что слезы у До Кенсу не соленые и не горячие, как у людей, и от этого Чонину становится по-настоящему страшно. Ему позволяют уложить себя на холодный неровный пол и делать все, что Ким Чонину захочется. Ему хочется, чтобы Кенсу больше не плакал. Он не знает, что для этого нужно сделать, поэтому просто ложится сверху, закрывая от холода собой и своей стеганой курткой, не шевелясь до тех пор, пока их сердца не начинают биться в одинаковом ритме. Ночью земля гулко стонет и дрожит, и, проснувшись, Чонин видит белые испуганные провалы глаз напротив. Губы у Кенсу искусанные и серые, как пепел, которым завтра будет покрыта вся поверхность.---
Ровный темно-красный свет дня сменяется бесконечной серостью, перетекающей в беспросветную черноту и обратно. Дышать тяжело, и они поднимаются на поверхность только с респираторами. Земля то и дело содрогается, скручивается где-то в самой своей глубине, готовая вот-вот расщепиться на атомы и принести себя в жертву большой звезде. Чонин выцарапывает острием ножа на правом запястье два имени, подсвечивая себе обычной восковой свечкой. До рассвета, от которого осталось одно название, меньше двух часов. Им обоим не спится. Дио задувает свечу, тянет Кая на себя, обнимая за шею, и напевает ему на ухо: — Большая рыбка ест маленькую. Позже, в самый темный час, перед восходом солнца, скрытого за непроницаемым панцирем из туч и пепла, До Кенсу в первый и последний раз говорит Чонину, что любит его.