Ich liebe dich

Тогда светило солнце. Я точно помню. По-осеннему нежаркое, ласковое. Я помню твою ссутуленную спину, обтянутую этой дурацкой серой толстовкой, которая была тебе мала. Помню, как подумал, что твоя рука странно подрагивает, когда ты подносишь к губам уже наполовину выкуренный косяк. Косяк. В двенадцать дня. Я отчетливо помню твои глаза, когда ты наконец обернулся. Там был мой приговор. Но тогда я не понимал. Тогда я думал только о себе. О своем комфортном мирке, который так отчаянно пытался сохранить. Знаешь, я ведь все понял, Кай. Все с детства знают поговорку о том, что нельзя усидеть на двух стульях сразу. И я знал. Но решил, что смогу. А в итоге... В итоге больно было всем, кто меня окружал. Не будь я такой трусливой мразью, все было бы совершенно иначе. И сейчас я бы не стоял один на этом чертовом балконе твоей бывшей квартиры. Я снял ее, так и не смог расстаться, Кай. Ведь она – часть моей памяти о тебе. И этот обшарпанный шкаф, в котором ты почему-то оставил свою футболку, пропахшую сигаретным дымом, и табуретка с пустым цветочным горшком, и исцарапанный ножом кухонный стол – ты никогда не пользовался доской для резки. Мелочи, болезненно царапающие что-то глубоко в груди. Воспоминания. Тот вечер, когда мы помирились. Подоконник, на котором я трахнул тебя так, что ты кричал в голос. На стекле так и остались отпечатки твоих и моих пальцев. Ты держал меня за руку тогда. Цеплялся так отчаянно, словно боялся, что я с минуты на минуту развернусь и уйду, оставляя тебя одного. Сжимал мою талию ногами, насаживался, двигаясь со мной в такт. Шептал какие-то сбивчивые, полубессвязные признания. Что-то о том, как любишь меня, как хочешь быть рядом. А я вбивался в твое доверчиво раскрытое тело и пытался поймать твои губы, заставить тебя молчать грубыми поцелуями. Мне было больно слышать это, потому что я не мог ответить. Боялся. А ты ведь ждал... Ты хотел услышать от меня эти три слова. До глупости банальные, но такие... А потом, когда мы обессиленные лежали на твоей постели, ты вдруг сказал, что прощаешь меня. Я подумал тогда, что за злые слова, брошенные мной там, у машины, за то что ударил тебя. Но ты имел в виду другое. Ты простил мне мою трусость. Мою неспособность принять решение. Мой эгоизм. Ты ведь знал... Знал, что то, что между нами – недолговечно. Из-за меня. И простил. Заранее. И когда ты ушел... Нет. Не так. Ты исчез. Я знал тогда, что ты наверняка просто перевелся, все это делается просто и беспроблемно, тем более экзамены ты сдал на высшие баллы, а с такими результатами берут в любое отделение. А я... Я так и остался один. Я не звонил тебе, ни даже не пошел к Брандту, банально узнать подробности твоего перевода. Мне просто было паршиво. Я не знал, как посмотрю в твои глаза, если мы встретимся. И я струсил. Просто продолжил свое жалкое существование, перемежая пять рабочих дней двумя днями участия в безумных клубных тусовках и алкоголем. Я пил, да. Я и сейчас пьян. Не так, чтобы не держаться на ногах, но уже достаточно для того, чтобы слегка двоилось в глазах. Но сегодня не выходные. Сегодня среда. Но именно сегодня утром, после ночного дежурства, я ходил к Брандту. Он долго, глупо и удивленно смотрел на меня, когда я спросил о том, куда ты перевелся, но в итоге, пожав плечами, сказал. Даже не спросив меня о том, почему я интересуюсь. Ему было плевать. И за это я был благодарен. Лишняя информация. Я просто оттягиваю тот момент, когда надену куртку, привычно накину на голову капюшон и выйду на улицу. Пора завязывать с этой канителью. Щелчком отправляю сигарету вниз и, оттолкнувшись от парапета, иду в комнату. Подхватываю с дивана куртку, гашу свет и хлопаю дверью. Моросит мелкий дождь, капля попадает на губы, а я вдруг отчетливо вспоминаю, как целовал твои влажные от дождя губы, вжимая тебя в борт машины. Автобус приходит почти сразу. Мне сегодня везет. Или наоборот? Учитывая то, что мне страшно и безумно хочется сейчас заставить водителя остановиться и выскочить наружу. Я до холодного пота боюсь увидеть презрение в твоих серых, обрамленных светлыми ресницами глазах. Ехать долго. Дольше, чем на метро. Но я нарочно выбрал автобус. И теперь жалел. За эти полчаса я успел составить самые худшие сценарии нашего с тобой разговора. За окном мелькают какие-то производственные пейзажи, стройки, пустыри. Это самая окраина. Мерзкий район. Наконец, объявляют конечную и автобус тормозит. Я медленно поднимаюсь и плетусь к выходу. Спускаюсь по ступеням и останавливаюсь, пытаясь сообразить, в какую сторону должен идти. Правда заблудиться мне не дает полицейская сирена. Машина выруливает из-за угла, и я понимаю, что стою рядом с нужным мне зданием. Забавно. Почему я не вспомнил, что полицейский участок находится рядом с остановкой? По идее, если ты не был сегодня в ночную, через пятнадцать минут твой рабочий день должен закончиться. Когда я пытаюсь выбить из пачки очередную сигарету, пальцы трясутся. Останавливаюсь у крыльца, переминаюсь с ноги на ногу. Дождь все моросит. Десять минут. Прислоняюсь к стене и глубоко затягиваюсь. Хмель выветрился из головы и теперь о том, что я пил напоминает только мерзкий привкус во рту. Тушу наполовину выкуренную сигарету, бросаю на асфальт и выцарапываю из кармана жвачку. Семь минут. Время течет медленно, секундная стрелка на часах, что висят на фонарном столбе напротив входа, словно прилипла к циферблату. И кто вообще сказал, что ты выйдешь ровно через пятнадцать минут? Кто сказал, что ты вообще сегодня здесь? Я не узнал ни твоего графика, ничего. Уйти? От чертовой жвачки уже болит челюсть. Выплевываю ее и выбиваю из пачки новую сигарету. Мельком гляжу на надпись на пачке: на этот раз предупреждают об импотенции. Как символично, черт возьми! Что я тебе скажу? Заготовленная речь вдруг кажется донельзя банальной и глупой. Полгода прошло. У тебя уже наверняка кто-нибудь появился. Надо идти. А потом пластиковая дверь распахивается и... Сердце глухо бухает в груди, смотрю на тебя, не в силах отвести взгляд: привычная черная толстовка, светлая, едва заметная щетина, усталые серые глаза. Незажженная сигарета в пальцах. – Кай... – мой голос сел, я говорю едва слышно. Но ты все равно оборачиваешься. – Марк, – просто говоришь мое имя, словно отмечаешь мое присутствие здесь. Спокойно, без выражения. Киваешь и хлопаешь себя по карманам в поисках зажигалки. Протягиваю тебе свою. Чуть медлишь, но берешь ее из моих пальцев. Прикуриваешь. А я все смотрю, не могу опустить глаза. Ежик светлых волос, морщинка на переносице – раньше ее не было. Едва заметный шрам на виске. Тоже новый. Тянутся минуты. Ты просто куришь. Так, словно меня здесь нет. – Кай, – снова повторяю твое имя. Поворачиваешь голову, смотришь вопросительно. – Я просто пришел сказать тебе, – во рту пересыхает, и я тяжело сглатываю. – Мне очень нужно, чтобы ты выслушал. Пожалуйста. – Я слушаю, – затягиваешься. А я словно впадаю в ступор. Слова вылетают из головы, остается только одно желание: коснуться тебя. Хотя бы кончиками пальцев. Положить руку на твое плечо, чуть сжать... – Я хотел сказать... – выдавливаю. – Я долго... Я... Кай, просто... – Ну? Я не знаю, какое выражение сейчас на твоем лице, потому что не могу поднять глаза. Смотрю на твою грудь. – Это тебя ни к чему не обяжет, и если... – Марк, – судя по звуку снова затягиваешься. – Я люблю тебя, – выговариваю это на одном дыхании. Все равно моя дурацкая речь сводилась в конце именно к этому. Все. Теперь точно все. Я не стану смотреть в твои глаза. Не хочу видеть презрение, которое я заслужил. Разворачиваюсь и медленно иду прочь. Сигарета, тлевшая в пальцах, вдруг обжигает. Отбрасываю ее в сторону и едва не дергаюсь: кто-то кладет руку на мое плечо. Как-то... неуверенно. Будто спрашивая. Резко оборачиваюсь и встречаюсь с тобой взглядом. Краем глаза вижу, как снова открывается дверь и на улицу кто-то выходит. Наверняка твои сослуживцы. Кто же еще. Твои губы близко. Очень близко. Смотришь на меня. А в глазах странное выражение. Словно... Осторожно кладу ладонь на твой затылок. Чуть притягиваю тебя к себе. Ты никогда не боялся. Значит и я не должен. Наши губы встречаются. И ты не отталкиваешь.