***
Средние века. Португалия.
Осень 1145 года. 188 км на юго-запад от города Лиссабон.
Инфанта Уэлльсбург! Фанта… Они вплетались в ночь, её волосы. Её было всегда страшно слушать, но мной двигала странная одержимость, которая заставляла быть преследованным и преследовать. До тех пор я думал, что «инфанта» – это титул принцессы, однако «Фанта» стала её именем, наверное, она так издевалась, но всегда откликалась, когда я её звал. Фантик. Какого чёрта? Опять задумавшись, я оказался около библиотеки мистера Манстера, но не это было столь удивительным, последнее время я где-то постоянно появляюсь в неожиданных местах. Проблема была в гербе, что висел у входа. На нём была изображена девушка с головой волка в красивом голубом платье. – О, какие люди! Давно тебя не видел, маленький рыцарь! – Тепло поприветствовал меня мистер Манстер. Я растерянно взглянул на него, и вдруг заметил в его глазах искорку любопытства. – Нравится герб? Ты так на него зачарованно смотришь. – Нет, мистер Манстер, однако мне кажется, что всё это довольно странно. Девушка с головой волка, – я замялся и посмотрел на него с чуть заметной неловкостью. – Это очень интересная история, Димитрий, к тому же очень поучительная, – прошептал он, глядя на горящий небосвод. Пламенем была окутана вся полоска горизонта, а ближе к центру неба уже сползала тьма. Она будто растекалась по куполу небосклона, изредка оставляя пустоту. Дело шло к вечеру, и мне следовало торопиться, однако я почувствовал, что мистер Манстер знает больше, чем говорит. И вся моя голова, заполненная Фантой, горела от возбуждения. – Будете ли Вы так добры, рассказать мне её? Он улыбнулся так, будто ждал этого вопроса и, потянув носом горячий воздух с примесью сирени и зноя, пригласил меня в свою библиотеку. Библиотека мистера Манстера была вся сделана из ароматного дуба, который по сей день бережёт запах природы. Позолотою тронуты завитушки дивных кресел, привезённых из Испании. Где как раз и живут прекрасные инфанты... Ну вот, опять я о ней! Ей очень нравится читать, она часто просит меня об этом, так как сама почти не может. Наверное, ей повезло встретить меня. Я один из немногих, что можешь читать в наше время. Время войн за власть и богатство. – Задумались, молодой человек? – Улыбнулся мистер Манстер, шевельнув густыми усами и протянув мне чашку дымящегося чая. – Если хотите услышать историю, советую Вам навострить уши и закрыть глаза. – Очень хочу, мистер Манстер! Вы как-то по-другому ко мне стали относиться. – Люблю любознательных людей, Димитрий. Так получилось, что знания сейчас неинтересны; наш мир, как корабль, наткнулся на риф, и течение не несёт нас к новым берегам! Вот мы и остановились. Мы да, а вот течение нет. Оно и стачивает наш корабль. Вода камень точит, Димитрий. Я боюсь, скоро всё рухнет. – А на какой риф наткнулся наш мир, мистер Манстер? – Вот об этом как раз и история, Димитрий. Я закрыл глаза, отложив чашку на столик, стоящий между нами. Хотя между мной и мистером Манстером не было преград или расстояний. Мы понимали друг друга без слов. Я услышал тяжёлый вздох, полный сожаления, а потом тихие отхаркивания. Мистер Манстер не желал приостанавливать историю. Скорей всего трагичную. – Когда-то, примерно лет десять назад, существовало одно странное место. И там был город, – начал мистер Манстер тихим и спокойным голосом. – Особенность была в том, что там не было голубого цвета. – Как это? – удивился я и даже открыл глаза. – Ну, небо голубое, конечно было, – посмотрел на меня мистер Манстер с укором, но продолжил, и я решил его больше не перебивать, – а на земле ничего. Ни голубых цветов, ни голубоглазых людей, ни тканей голубого цвета, даже вода не могла отразить голубизну небес и была то зеленоватой то желтоватой. И жители того города считали голубой цвет божественным. Даже небо над этим городом часто заволакивали тучи, либо его закрывали облака. Он был недоступен. Но однажды случилась беда. В город пришла чума. И гибли люди. Гибло много людей. И вот в один из дней страшной эпидемии облака расступились, и небо выдохнуло ту недоступную, божественную голубизну. А из леса вышла серая волчица... с голубыми, как небо, глазами. Она вышла в центр города, где находился колодец. Своим носом она прикоснулась к воде, и та стала ясно голубой и очень-очень желанной. Люди набросились на воду, как звери, и, впуская в свои тела святыню, получали исцеление. Волчица боле не покидала город, она стала его Хранителем и Талисманом. Но Богу не стоит спускаться с небес и становиться другом. Друзьям свойственна зависть. Именно потому Бог должен следить издалека. Они предали его. – Что они сделали? – Сердце стучало, как бешеное, оно буквально выскакивало из горла. – Они его съели. Я открыл глаза и уставился на мистера Манстера. Он сидел, оперевшись на руку, которая еле заметно дрожала, и смотрел в одну размытую точку, на самом деле, как я думаю, переживая эту историю. Наверное, он сейчас наблюдал это бесчестие и богохульство в своей голове. – Это было не помешательство или жажда. Это был план. Чётко спланированный и много раз оговорённый. И он принадлежал правителю города. Они не ждали ночи, средь бела дня, заманив волчицу на центральную площадь, они накинулись на неё с вилами и ножами; отрывая куски, и сразу запихивая себе в рот, чтобы их никто не отобрал, желая заполучить бессмертие. Не столь бессмертие, сколь власть и безграничную силу. Криков слышно не было. Бог умирает молча, только с шёпотом слёз, бегущих из этих прекрасных голубых глаз. Слёз разочарования. Им было мало. Правитель страшно жаждал эти глаза, мясо будет съето, кости сгрызены, и ничего не останется. А глаза. Голубые, как небо – это символ истинной власти. Он вырвал эти глаза. Одним он заменил свой. Другим глаз своей пятилетней дочери, маленькой инфанте Вивиан Уэлльсбург. – Фанта... – сглотнул я. В тот же день все, кто ели мясо волчицы, обратились в гиен: на них снизошло проклятие. Бог плодородия, красоты и мира превратился в кровожадного мстителя, он вселился в глаза, вырванные из его глазниц. И единственный способ снять проклятие вернуть глаза Богине. Правителя растерзали в тот же день. А малышка бежала. Отныне она стала вместилищем для демона. Как только она закроет свой глаз и откроет волчий, он в ней проснётся. Проснётся очень голодным. И она будет съедать птиц, зверей, людей. Она ненасытна. Ненависть никогда не насыщает, но будит невыносимый голод. Но и если она закроет волчий и откроет свой, то станет в миг желанна. Так, что её захотят растерзать все, кто будет рядом. Она притянет к себе непреодолимой мощью. Она будет пахнуть так ароматно, а на вкус так сладка, что её съедят сырой, разрывая когтями тело, как тогда волчицу, некогда подарившую спасение и обречённая на такую смерть. – Но ведь Боги бессмертны, – возразил я. – Бессмертны, но боюсь, пережив такое, волчица умерла как Божество и родилась как Демон. Но ей уже должны были вернуть святыню. – Почему Вы так думаете, мистер Манстер?! – вскричал я, вскочив на ноги. – Чтобы не стать или жертвой или хищником, инфанта должна либо держать глаза всегда открытыми либо всегда закрытыми. Когда мы моргаем, какой-то глаз всегда закрывается раньше. С закрытыми глазами она далеко бы не ушла. Наверное, умерла в тот же день... – Но тогда почему у этой истории нет конца? Мистер Манстер посмотрел на меня глубоким печальным взглядом, полным тоски и понимания какой-то тяжёлой истины. – У этих историй нет конца, Димитрий. Люди предают своих Богов, как и свои принципы ради своего блага и по сей день. К сожалению, ты всегда найдёшь продолжение этой истории и никогда конца. – Мистер Манстер, я буду груб, не обессудьте! Не все люди такие! И у нас есть будущее! – Я бесновался. Мистер Манстер не был прав. По моему мнению... Не взбешён ли я по той причине, что всё это правда? – Димитрий, ты славный рыцарь. Ты будешь бороться. Но ты не можешь решать за других, как они за тебя. Своя рубашка ближе к телу... – Тогда я буду ходить голым, мистер Манстер! – Я направился к выходу и, вдруг почувствовав, как краснеют уши, обернулся и сказал на прощание. – Спасибо Вам, мистер Манстер, за чай и интересную историю. Она и в правду очень поучительная. – Не за что, Димитрий. И, чёрт возьми! Мне нравится твоё упрямство! – он улыбнулся во весь рот и усы, закрывая ими свой нос. Он тоже хотел сомневаться. А, может, он в это и сам не верит. Я вышел из библиотеки, встреченный темнотой, разлитой по бульварам и переулкам сонного города. Я слышал дыхание женщин, что задували свечи, выгоняя свет из домов в небо, где он застывал звёздами. Над всем этим возвышалась луна. Такая кроткая и блестящая, одновременно потёртая и измученная. Вся в морщинах, старушка Луна. Усталая, как моя милая Фанта... Я застонал от бессилия, вспоминая её изуродованное лицо. Её волчий оскал и потасканный взгляд, её старые немощные руки в её-то молодые годы(!), которые могли бы вышивать или играть на лире, но вместо этого они рвали холодную, твёрдую почву в поисках покоя и пропитания. Её красивые глаза. Один суровый, ясно голубой, злой и свирепый; другой тёмно-зелёный, нежный, искристый и загадочный. Фанта! И кто мог подумать, что правда может оказаться столь ужасной! И кто мог знать, что ты похоронена этими сказочниками, которые превратили твою жизнь в миф! Я буду груб, не обессудьте! Плевать, судите! Судьи, что страшнее преступников! Она не ела мяса Бога! Она была дитём, что не знала жизни и её суровых законов! Ей не нужна была власть! Или богатство! Ей нужно было только жить. Я не мог терпеть. Боль навалилась на меня своим телом, а потом спряталась в моей тени, замедляя шаг. Боюсь, что этой ночью меня не дождутся дома. Я ринулся в сторону леса, разгоняя тьму руками. Запахи жары и духоты постепенно растворялись в ночи, давая дышать полной грудью.***
– Фанта! – Вскрикнул я, когда заметил просвет голубого цвета в куче грязных, опавших листьев. Ещё один голубой алмаз засветился во тьме. Она открыла глаза. А потом медленно-медленно стала опускать веко, внимательно следя, чтобы два глаза закрылись одновременно. – Димитрий, – прошептала она, как шепчут листья, сливаясь со звуками природы. Её истерзанная рука в царапинах и грязи протянулась из укрытия ко мне, она просила меня исчезнуть. Раствориться, как и она. Я задышал ровно в полтона тише и примкнул к её убежищу. Где-то, в запахе поджаристых осенних листьев и ночной свежести, летящем мне прямо в нос, я разглядел вновь два глаза. Зелёный и голубой. Зелёный смотрел на меня с детской непосредственностью и маленьким любопытством, голубой свирепо и настороженно, ожидая подвоха. Я смотрел в оба глаза, не понимая, где настоящая Фанта. Или Вивиан Уэлльсбург? А, может, это не она, и это другая история, гораздо страшнее. – Что привело тебя в столь поздний для человека час? – Спросила она вновь неслышимым голосом, языком ветра, недоступным для человеческого уха. Я снова наблюдал, как она сосредоточенно закрывает глаза, чтобы наполнить влагой засохшие глазные яблоки. Тем более волчий глаз был немного больше, и Фанте часто следовало придерживать его рукой, чтобы он не выпадал. И с её закрытыми глазами я чувствовал её тяжёлый взгляд, сквозь эти грубые веки. – Фанта, я хочу рассказать тебе историю... А, может, наоборот, услышать её из твоих уст. – О чём эта история, Димитрий? – О предательстве города Уэлльсбург. Мою душу пронзили тысячи взглядов, выглядывающих из темноты её души, они таращились на меня с глубоким отвращением и вырывающейся жестокостью. Они уставились на меня. Я открыл глаза и ответил им другим взглядом, полным сожаления и тревоги. Но они не желали смириться. Однако убежища не покидали. Фанта заговорила голосом грома, и никто не смел подумать, что через секунду же не начнётся дождь. – Что ты хочешь знать? И что захочешь с этим сделать? – Вивиан, – я решил заговорить с ней так, по-дружески, чтобы она поняла, что не желаю причинять ей зла, но вместо этого пробудил в ней вепря. – Никто не смеет называть меня так! Бог был их другом, и они растерзали его. Я дочь их правителя, пусть они знают своё место! – Прости, Фанта, – это всё, что я мог ей сказать в эту тёмную ночь, в эту тёмную эпоху. Она промолчала, но я слышал стук её сердца, который выдавал её присутствие. Раньше мне казалось, в ней нет ничего человеческого, но вот оно. Время умирает, а прошлое нет... Я больше не мог смотреть на неё. А она уже ничего не видела. – У вас и, правда, не было голубого цвета? – Нет. Он только цветком распускался на небосклоне. Раньше я его нигде не видела. – Аномалия... – У каждой страны, у каждого города, у каждого человека чего-то нет. И это они обожествляют, – она глубоко вздохнула, снова как-то по-человечески. – Чего нет у вас? – У нас вроде бы всё... Она взглянула на меня с дрожащими веками и улыбнулась. Вновь вся человечность пропала. – У вас нет будущего... И ты это знаешь. Я поперхнулся слюной и непонимающе уставился на неё. – У вас нет будущего. И вы его обожествили. И вы назвали его Богом. Но вы не знаете, где его найти. Вы рыщете по чужим странам и завоёвываете их, неся кровь и смерть, горе и боль, надеясь отыскать то, что пришло к вам и село у вашего колодца. У библиотеки. К нам тоже пришёл Бог и сел у нашего колодца, что названо исцелением гниющих тел. Но гнилую душу исцелить нельзя прикосновением к святыне. Лишь только её пониманием и любовью. Вы ищете лёгкий путь, вы хотите отобрать, искренне веря, что вы всезнающи и всемогущи, не хватает только божественной силы, которой обделило вас рождение. Ты мне веришь? – Она замялась, внимательно закрывая веки. Глаза блестели слишком ярко для человеческих. Так плачет Бог. Молча. Мы сидели, ничего не говоря, примерно с часу. Ветер был холоден и накрывал нас невидимой плёнкой, заставляя вздрогнуть. Я думал, как долго преследуют её гиены. И можно ли снять с неё проклятие другим способом? – Может, тебе стоит самой вернуть глаз Богине? – заговорил я, шурша листьями в поисках её руки. Она подала мне её. – Вынув глаз волчицы, мой глаз останется один, и я в момент умру от чьих-либо рук. Тем более я сомневаюсь, что у меня это получится, гиены на страже, и, если верну глаз я, их проклятие станет вечным. Они не допустят этого. Опять это сосредоточенное движение веками. – Почему бы тебе не держать глаза закрытыми?! – Я не мог смотреть на это больше. – Я должна видеть. Я должна быть осторожна, – вновь еле заметная человеческая нотка. – Я не могу больше оставлять тебя здесь. Ты пойдёшь со мной, – я решительно встал и протянул ей свою руку. Голубой глаз неодобрительно сверкнул, а в зелёном чувствовалась теплота. Она была так красива в лунном свете, в этом голубом платье моей сестры, которое я подарил ей неделей ранее. Темнота скрывала черты её уродливого лица. Её вытянутое лицо, как морда волчицы, шрамы на почти невидимых губах и гниющие зубы, выглядывающие из-под них. Но она была красива. Красива с этим уродливым лицом. На секунду она проявила человечность робким кивком, но потом опять растворилась в листьях и зашептала, как шепчут листья, притворившись Божеством. Вот чего нет у меня. Поэтому я взял её за руку и потянул на себя. От неожиданности она чуть было не моргнула, но вовремя сдержала импульс. Даже на какой-то момент её голубой глаз выдал удивление и что-то очень нежное... Что не могло принадлежать демону. – Идём, – сказал я, вглядываясь в её совершенно разные глаза. Хотя насколько они разные? Это две части одного человека. Но можно ли назвать её человеком? Когда я впервые увидел Инфанту, решил, что это чужеземный зверь, пока она не заговорила. Слишком красиво для зверя. Но и слишком красиво для человека. Во всяком случае, необычно. Она рассказывала, что умеет говорить с лесом, и он ей всегда отвечает. И сколько себя помню, она не говорила со мной человеческим языком, исключительно языками леса. Её голос нельзя было различить с голосами ветра или дождя, она оставалась бесшумной для природы. И лишь прислушавшись, можно было отличить из тихо льющегося шума слова и предложения. Даже говорила она с точки зрения деревьев или золотистой травы, не признавая себя личностью. И всегда шёпотом. До сегодняшнего дня. Я вёл её из леса, крепко держа за руку. Я вёл её из ночи в утро, не давая сомненьям ступить и шагу. Они вплетались в ночь, её волосы. Такие же чёрные. Словно то были вовсе не волосы, а руки тьмы, сплетающиеся вокруг её шеи, желая задушить. Я думал, что не позволю. И вёл к свету. Или к огню. Сжигающему мотыльков, ведущихся на красоту белого света. Она молчала, но я предельно точно слышал, как она сосредоточенно и внимательно закрывает глаза. Я не оборачивался, боялся, что спугну. И ускорял шаг. Мы достигнули врат враждебного города. Враждебного для Божества. Уродливого Божества.***
Утро встретило нас не дружелюбно. Оно ярко краснело, давая понять, что стыдится вышедшего из леса урода. Солнце обнажило её уродство, словно раздело ведьму на глазах беснующейся толпы, кидающей в неё острые камни. Но никто не знал, что она чиста, как младенец, а её уродство – следствие грехов её отца. Но никто не знал этой истории. Никому и не нужно было знать. Они верили тому, что видели, не подозревая, что слепы, как старцы, дыша лишь пережитым временем, не готовые к новым горизонтам. А она краснела не менее ярко, как утро. Потому что стыдилась саму себя. За грехи отца и его племени. Свет не желал принимать её, потому что она не вписывалась в идиллию, созданную этим миром. Её задачей было не родиться. И она должна стыдиться за невыполненное поручение. Даже, если это было не в её возможностях. С каждым шагом она сильнее сжимала руку, так же сосредоточенно размыкая и смыкая веки. Её сердце билось, как сумасшедшее. Оно билось в мою руку. Как отдача после выстрела в охотничье ружьё моего отца. Эта несвойственная ей человечность проснулась в холодном поту и кричала ненормальным криком, как обычно кричат после ночного кошмара. Свет обступал со всех сторон, и она старалась утонуть в моей тени, но солнце уже поставило задачу прогнать её и безжалостно поднималось. Ещё минутой ранее, когда темнота слоями ложилась на её лоб и глаза, она шла со мной на вытянутой руке, лишь сжимая с хрустом мои пальцы, теперь же она примкнула к моей спине, как к иконе, вгрызаясь в неё, шепча молитвы, яростно требуя что-то, смотря в это время в никуда. Я ускорял шаг, мы почти приближались к моему дому. Оставалось три солнечных взгляда и два женских вскрика. Когда я впервые её увидел, у меня тоже перехватило дыхание. То была ночь, но с гулким ветром, что ничего не было слышно, даже собственного движения мыслей. Тогда во тьме я встретил эти два взгляда. Один боялся увидеть меня и хотел отвернуться, второй чётко стоял на своём и вглядывался в меня. Два лунных взгляда и один юношеский вскрик. Её кожа сливалась с корой деревьев, а чёрные волосы с ночным небом и непрозрачным туманом. Но глаза выдавали её. И тут я заметил это сосредоточенное движение, сначала поползло веко на зелёный глаз, но спустя две секунды поползло второе, на голубой. Мне казалось, это было неспроста, будто они оценивали меня. Причём оба взгляда. Возможно, если бы мои серые глаза из-за того тумана не посинели, я бы и не познакомился с Инфантой. Если бы не этот человеческий страх, он бы не затмил то животное желание. Волчья морда, волчий голод, свирепый голубой глаз. Но потом, когда туман слегка рассеялся, я заметил женские очертания. Свисающая грудь, еле заметная талия, испуг зелёного глаза. Ещё в нём был стыд. Но не девичий стыд, когда твоё тело обнажено пред мужчиной. Я тогда того не понял, потому и подарил ей платье. И помог его надеть, она не помнила, как это делать. Она сначала и не соглашалась, пока не почувствовала тепло и утерянные человеческие понятия. А тот стыд. Она стыдилась не тела, а существования. Я обидел её тем вскриком. Наверное, мой вскрик напомнил ей её вскрик, когда ей впервые показали урода на уличной ярмарке. Когда она сначала закричала от испуга, а потом так же, как и другие дети, смеясь, бросалась в него помидорами, крича: «Урод!». Ей объяснили, что он не должен был появиться на свет, и теперь это его судьба. Это правильно. Это нормально. Так должно быть. Он урод. Ничего личного. Он ведь урод, а не человек. И тогда она стыдилась не за своё поведение, просто она поняла, что тоже урод. И приняла это. Но её королевская кровь коробила эти мысли. Как-то не так. Что-то пошло по-другому. Но она забыла, что... Тогда на меня смотрели оба глаза, но желание проснулось внутри меня. Возможно, потому что я осознавал, что это девушка, и она нага, как в день своего рождения. А, может, потому что внутри неё жил демон. Той ночью она убежала. А на следующую ночь я пришёл с платьем сестры и свиной ногой. Я до сих пор уверен, что она пришла не на запах ноги, а на мой запах. А потом она прошептала мне языком лунного света: – Инфанта... Вскриков не было, только собачий лай прокатился по городу в карете госпожи Зари. Лошадьми служили песни доярок. Их копыта легко и звонко цокали, спотыкаясь на слове «Боже!», подкидывая камушки из-под кареты. Зашумели деревья. Ветер дул нам в спину, вздымая волосы Фанты. Они оцарапали мне шею. Мы опоздали, и дома уже никого не было. Сестра ушла за молоком в коровник, а матушка (скорей всего обеспокоенная моим исчезновением) отправилась на мои поиски. Никем незамеченными мы пробрались в нашу комнату, выданную нам государством за заслуги отца-военного. Я подвёл её к постели, стараясь отыскать её глаза, но тщетно. Она вцепилась в меня, опустив голову. Тогда я сжал её плечи достаточно крепко. Она вскинула голову, и посмотрела на меня с испугом и ненавистью в разных глазах. – Тебе надо закрыть глаза и обмотать лицо, я представлю тебя как потерявшуюся путницу. Она молчала. Ей нечем было говорить. Со всех сторон шумел город незнакомыми для неё звуками: людскими голосами, мычаньем коров, стуком проезжающей колесницы, хлопками и приветствиями, руганью и проклятьями, щёлканьем пальцев. Для неё это бессмысленный шум. Ей не с чем слиться, негде спрятаться. Зелёный глаз смотрел на меня тем же немым взглядом, а голубой уже вгрызался мне в глотку. Но тут (скорее всего от безысходности) она сосредоточенно закрыла глаза и больше не предпринимала попытки их открыть. Мне вдруг сильно захотелось поцеловать её в лоб в знак благодарности за доверие, но я вовремя удержался. Это бы спугнуло её. Её народ предал Бога, который стал им другом. Что бы по её мнению сделал я, испытывающий к ней влечение? В заготовках сестры для создания нового наряда я отыскал белый кусок ткани и вновь прильнул к её лицу. То были новые ощущения. Опять исчезла человечность и демонизм тоже. Что-то божественное выпрямило её спину и покорно склонило голову. Я видел инфанту, испанскую принцессу. Она восседала так, словно готова к коронованию. Я обмотал её лицо, оставив прорезы для носа и рта. Она глубоко вздохнула и снова выдохнула всю человечность, вместе с божественностью, данной ей голубым глазом Богини. – Фанта... Я сниму с тебя проклятие. Любой ценой. Я не видел, но точно знал, что в этот момент зелёный глаз застенчиво улыбнулся мне, а голубой злобно ухмыльнулся. Послышались шаги, я выскочил за дверь и наткнулся на Эльзу. – Димитрий! – Она подскочила и набросилась на меня, обвив свои руки на моей шее. – Ах ты! Противный братец! Опять исчез посреди ночи! Матушка с ума сходила, я тебе сейчас покажу, как мать обижать! С этими словами она, сложив из своих крупных пальцев нехилые кулачки, постучала ими по моей груди, наигранно хмурясь. Потом отпрянув, она потянула носом воздух и заявила, что я воняю, как изголодавшийся волчара. – Где ты пропадал Димитрий? – спросила она, вертя в руке свою толстую русую косу. – Я шёл неподалёку от леса и услышал крики помощи, – я отошёл в сторону, чтобы указать на Фанту, та так же покорно, только сгорбившись, сидела на койке, склонив голову и сложив руки на коленях, – это путница, дочь купца. Её отец взял её с собой в качестве подмоги, но на пути их встретили разбойники, отца убили, товары похитили, а ей удалось бежать. Эльза недоверчиво прошла в комнату и уставилась на Фанту. Я услышал щелчок в её голове, сестра буквально отпрыгнула от неё: – Почему сокрыто лицо? Она прокажённая?! – Нет, разбойники изуродовали его. Эльза по-прежнему вела себя настороженно. На её лице складками лежала гримаса, и мне захотелось пнуть её. Отчего-то меня стало раздражать её поведение. Сквозь решётку окна просунулся солнечный луч и лёг на плечо Фанты. Его тепло было похоже на человеческое. Фанта подпрыгнула и засуетилась. Я протянул ей руку, но она промахнулась, когда тянула свою, и к тому же споткнулась об подол платья. Тогда я обнял её, прижав лицо к груди, пряча его от глаз Эльзы. – Ты знаешь, сколько она провела в лесу, Димитрий? Такое ощущение, что не недели, – сказала наконец-то она, уставившись на меня. – Не могу понять, что ты хочешь, Эльза. Девушка нуждается в помощи. Она пережила настоящую трагедию. – Почему же её никто не искал, мне интересно? – Может, потому что у неё больше никого не было? – Я уже ненавидел сестру. Не знаю за что. Это обычные вопросы для человека. Но я не мог их слушать. Они бесили, как и сестра. Видимо, я уже окончательно привык к божественной инфанте. Вновь послышались шаги: к нам зашла матушка. – Димитрий, – всхлипнула она и протянула свои руки ко мне. Однако тут её застало удивление. Она увидела в моих объятиях притихшую инфанту. Сзади она ничем не выделялась, повязки видно не было, её длинные чёрные, как ночь, волосы укрывали всю спину, а голубое платье было почти чистым. – Кто эта девушка, Димитрий? И где ты был? – Её голос с нежно-трогательного перешёл на строго-требовательный тон. Тогда я ласково ладонью слегка повернул лицо Фанты к матери, чтобы была видна повязка и истерзанные губы. Матушка ахнула, заприметив также её руки. С облезшей кожей и длинными толстыми ногтями, с землёю и грязью под ними. – Ой, это же моё платье, – воскликнула Эльза, приподняв его подол. Я шикнул на неё и с мольбой взглянул на матушку. Та понимающе прошла и села на кровати, готовая к объяснениям и решениям дальнейшей судьбы каждого из нас.***
Наш город являлся модифицированной португальской деревенькой и служил торговой точкой для проезжающих мимо купцов и пристанищем для путников. Это был один из немногочисленных городов-«коммун», пользовавшихся полным самоуправлением, однако из-за частых нападений лесных разбойников, он заключил договор с испанским королевством. И в обмен на ежегодный оброк город получил его покровительство и защиту. Со всех сторон город окружает глухой сосновый лес. В центре же теснятся в кривых и узких улочках двухэтажные дома и бараки, на главной площади высится небольшая церковь, где по утрам собираются миряне для обучения грамоте. Но с каждым годом их остаётся меньше. Уже с детства отцы готовят сыновей к военной службе и отправляют их в большие города, чтобы они стали оруженосцами. Другая половина населения обучает своих детей ремеслу и учит их лишь простейшему счёту. Остальные же заняты скотоводством и земледелием. Для этого маленького, одинокого города библиотека мистера Манстера (стоящая на окраине) – настоящее сокровище, но даже четверть людей не умеет читать. Книги всегда были привилегиями лишь высших сословий. Но благодаря мистеру Манстеру они доступны и простым крестьянам, как мне. Именно он научил меня читать, за что я буду благодарен вечно... Но меня всегда смущало то, что библиотеку мистер Манстер возвёл сам, без всякой подмоги и на то разрешения. Но никто и не замечал эту библиотеку кроме меня. С её таинственным гербом голубой волчицы... День шёл своим чередом. Солнце стояло в зените и, как всевидящее око, обозревало город; оно запускало свои лучи и в чужие дома, желая знать то, что порой знать необязательно. Оно даже коснулось инфанты... И слепило мне глаза, когда я рассказывал матери о выдуманном ограблении. Она слушала меня внимательно, в то время как Эльза лишь вздыхала всё в прежнем недоверии, она заметила, что на инфанте её платье, и это не давало ей покоя. – Оно исчезло неделю назад, значит, ты знал о Елизавете раньше, чем до сегодняшнего дня? – Я представил Фанту, как Елизавету Дайнеско, дочь испанского купца, торговавшего тканями. – Эльза, сколько можно? Привязалась к этому платью! Похожей тканью торговал Богомир Дайнеско, – я уже устал спорить с этой дурой. Меня непреодолимо тянуло к инфанте, которая слилась со стеной с прежней божественной осанкой. – Я считаю, что мы должны послать весточку дому Дайнеско в Испанию, как-никак, кто-то должен знать о случившемся. Елизавету надо отправить сначала к озеру, чтобы привести её в порядок, а потом в церковь поблагодарить Боже за милость. Естественно, пока она останется у нас, – матушка улыбнулась мне, тоже держа спину. Но у инфанты это получалось лучше... – И всё же... – Вновь начала Эльза. – Сестра, замолчи! Всем нам следовало вернуться к своим обязанностям, но я не мог оставить Фанту. Она стала, как кукла, безжизненная кукла, которой нитями играют люди. Тем более. Они не должны увидеть её глаза... Также я захотел познакомить её с мистером Манстером и разузнать побольше о проклятии. Вновь мы встретились только вечером, закат был менее ярким, чем в прошлый вечер; ему хватило лишь одной вспышки, чтобы окрасить горизонт, а потом она растаяла, и ночь сгустилась над городом. Я крепко сжимал руку Фанты, на сей раз чистую, но такую же грубую. По словам Эльзы Фанта не дала снять с себя повязку, а волосы невозможно было расчесать. – Не могли они так запутаться за неделю, – ворчала она. Мы с Фантой устроились на соломе на полу. Она всё так же растворялась в пространстве. Я даже не чувствовал её дыхания. Только слабый пульс выдавал остатки жизни. – Вы были в церкви? – Спросил я у матушки. – Сегодня не получилось, как и с весточкой в Испанию. Все готовятся к завтрашней осенней ежегодной ярмарке, это удачное событие и для нашей семьи, мы должны представить наши платья и ткани. Эльза – главная мастерица всего ткачества города. Уголки губ сестры плавно поползли вверх, слегка обнажая неровные зубы. В последний раз она взглянула на меня с упрёком, кивнув в сторону беззащитной инфанты. Я показал ей кулака, сверкнув глазами, а потом попытался взять за руку Фанту, но она отпрянула. И зашептала шорохом соломы так тихо, что даже я ничего не расслышал. Утро опять приветствовало нас ярким светом, продолжая краснеть. Я хотел уйти из дому раньше вместе с Фантой, но она никак не подавала руку. Тогда я прильнул к её уху и прошептал: – Фанта, я хочу исцелить тебя. Я никогда больше тебя не оставлю. Идём со мной. Она мне ответила: – Только обещай мне, что не вернёмся больше в этот дом, к этим людям. Никогда! Я насторожился: – Они тебя обижали? – Никогда! Понял? Никогда! Она схватила меня своею рукою за лицо и прижала к своему очень близко, что я чувствовал её зловонное дыхание. – Никогда... Я позабыл дышать. Её скользкая холодная кожа, словно куриные потроха, касалась моей щеки, очаровывая и соблазняя. Мне думалось, таковы на вкус Богини, скользкие, рвущиеся столь легко. Зашелестела солома. Эльза потянулась, сладко сопя. Нельзя было терять ни минуты. Я встал и протянул руку Фанте. Она подняла голову в мою сторону и протянула свою руку в ответ. Она видела меня... Для этого ей не нужны были глаза, она могла найти по запаху, по неловкому движению, на ощупь. То, что было вчера, всего на всего лишь представление для матушки с Эльзой. Теперь в моей руке зашевелилась бескровная ветка; Фанта полностью слилась с сосновыми досками, покрывающими пол. Сколько же у тебя обличий? Я не задал этого вопроса вслух, но инфанта почувствовала мой страх, как зверь, как голодный зверь. Скорее всего, как волк. Однако в моём видении она, как и прежде, представлялась мне хрупкой и беззащитной. Она была тем, что мне не хватает. Хотя я не знал чем именно. Мы аккуратно спустились по лестнице. Нас провожали тени пока спящего дома и дыхание его спящих жителей. Ей нравились эти звуки. Она считала, что они есть и у красок. У тёмных стук сердца. У светлых движение ресницами. Я спросил тогда, почему. А она ответила, что во тьме мы обращаемся к себе, будь то тень или ночь. А в свете обращаемся к миру, и, каждый раз отыскивая свет, мы слышим взмах ресниц. Но потом, открыв глаза, мы же ничего не слышим, возразил тогда я. Потому что мы закрываем глаза, ведь наедине с собой нам уютнее, ответила она.***
Мы подходили к небольшому каменному зданию, сверкающему под утренним солнцем. Справа горел герб голубой волчицы. Её глаза сверлили меня взглядом, как голубой глаз Фанты. Подойдя вплотную к дубовой двери, инфанта протянула в сторону руку и нащупала ладонью вытянутую морду зверя, её истерзанные губы растянула пугающая улыбка. Я с испугом глядел на Фанту, но тут нам открыл дверь мистер Манстер. – Не рановато ли, друг мой? – Сонно улыбнулся он, а потом, переведя взгляд на обмотанное белой тканью лицо Фанты, добавил. – Нравится герб, мисс? Фанта повернула голову на звук, но промолчала. Я, не прекращая извиняться за столь ранний визит, рассказал похожую историю, что рассказывал матушке, лишь добавив, что Елизавета Дайнеско слепа. – С рождения полагаю, мисс Дайнеско, – сказал он, провожая нас к столу. – Вам чаю, может? – Думаю, не стоит. А почему Вы так решили, мистер Манстер? – Я усадил Фанту в кресло, та аккуратно разлеглась в нём с непривычной для неё дерзостью, губы не покидала зловещая улыбка. – Елизавета двигается необычайно уверенно для слепой, опираясь на слух и осязание. Очень хорошо развитые навыки, дорогая. Наверное, на это ушло немало времени. – Немало, дорогой мистер Манстер, – промолвила она, улыбаясь. Я лишь мог растерянно смотреть на неё, не узнавая прежнюю робеющую Фанту. Может, это мистер Манстер так успокаивающе действовал на неё? Нет, мне было неведано. – Так, что привело вас, друзья? Боюсь, не только ради знакомства мы собрались здесь сегодня. – Мистер Манстер, – начал я довольно уверенно, что давалось мне с большим трудом, – помните ли Вы ту историю, что рассказывали мне вчера? – Да, очень хорошо. – Знаете ли Вы, как её закончить? Мистер Манстер, к удивлению, довольно улыбнулся, вновь одарив непритязательным взглядом Фанту. Он сложил руки домиком, тяжко вздохнул, склоня голову, и посмотрел на меня, шевельнув усами. – По-хорошему бы вернуть последний глаз Богине, что отняли у неё. – Как бы нам её найти? – Этого никто не знает. Он смотрел на меня совершенно ясно, будто по-другому и быть не может! Я будто услышал продолжение нашего вчерашнего разговора. «Своя рубашка ближе к телу...» «Тогда я буду ходить голым, мистер Манстер!» «Не замёрзнешь ли, милок?» Я просто оцепенел. Я был уверен, что мистер Манстер знает ответ, ведь больше никто не знал даже об этой истории! Надо мной словно усмехалась Судьба, напрягая руку для броска помидором в урода с уличной ярмарки. Но уродом же была Фанта. «Теперь ты понял?» – спросила меня Судьба. Я в помешательстве взглянул на Фанту. Она менялась предо мной с бешеной скоростью. Она сменяла все свои облики. Передо мной будто проносились то осенний дождь с громом и молниями, то луноликая ночь, усеянная звёздами, то те сосновые доски, пропахнувшие пряной соломой. Всё, с чем она сливалась, всё, что было её убежищем. Но сумасшедший поток прекратился. И осталась лишь она. В том облике, когда я увидел её впервые. То был дикий зверь с обнажённым бесстыдным телом, то был яростный, пронзающий взгляд свирепого голубого глаза и с лёгким трепетом зелёного. То был импульс, что потянул веко на бледнеющий зелёный глаз. Второго не последовало. На меня уставился лишь наливающийся кровью, ненавидящий голубой глаз с ярким привкусом голода. Неутолимого голода. Я моргнул. В кресле сидела только ухмыляющаяся Фанта с перевязанным лицом, в голубом платье Эльзы. Но сидела она как-то по-другому. Словно выжидая. В позе хищника. Я снова посмотрел на мистера Манстера, тот никак не изменился. – Как никто? – Выплюнул из себя я. – Ну, так. Так бывает, – он отвечал мне своим обычным взглядом, стараясь лишь успокоить волнение в моей груди. – Не отойдёшь ли ты со мной? Я только и смог, что кивнуть. – Мы оставим Вас, мисс. Она никак не прореагировала. Но я не мог не заметить напряжение в её мышцах... и звук, знакомый до одури. Звук сосредоточенно закрывающихся век. В библиотеке мистера Манстера было слишком много комнат для привычного строения одиночных сооружений. Он отвёл меня к стеллажам, посвящающихся временам античности, в основном, греческим и римским философам. Они находились в самом дальнем и глухом углу дома. Потому что мистеру Манстеру больше нравился народный фольклор. – Закрой глаза, их истина откроет. Взмахнёшь ресницами тогда, когда почувствуешь свободу. Души тяжёлые оковы сбросишь словно кожу, как это делает змея, – проговорил он, проводя рукою по пыльным полкам. Оценив черноту, оставшуюся на его пальцах, он удручённо вздохнул, а потом вновь взглянул на меня опять с каким-то трагичным пониманием тяжёлой истины. – Кто это? – Вергилия Уэлльсбург. Знаешь ли ты, маленький рыцарь, кто такие инфанты? Я был немного удивлён его вопросу, ведь он сам мне рассказывал о них. – Это титул испанских принцев и принцесс. – Кто удосуживается этого титула, Димитрий? Я не понимал, к чему он клонит. – Принцы и принцессы. – Договаривай, Димитрий. Всегда доводи мысль до конца, иначе тебя неправильно поймут. Все принцы и принцессы кроме наследника престола. По-другому говоря, все остальные отпрыски королевской семьи. Если Вивиан Уэлльсбург была инфантой, то это значит... – Что у неё был либо брат, либо сестра, – я даже пошатнулся от этой мысли. – Это был её старший брат. Но он отказался от престола и ушёл из города намного раньше. До чумы и до Богини. У этой истории ещё много секретов. То была не полная картина событий, подтверждающая мои опасения по поводу её бесконечности. Мистер Манстер зашёл в темноту меж стеллажами и сразу же прогнал её, отдёрнув штору. Свет золотой волной захлестнул пространство, освещая каждый угол. Тени смиренно отступали. А в этом свете бураном кружилась пыль. – В темноте нам кажется, что воздух чист, ведь мы дышим свободно. Но на самом деле воздух здесь стар и грязен, ведь это давно заброшенное место. Как и та история. Но мы вернулись сюда, листая страницы книги времён, и дышим этим воздухом; тем временем, когда пыль накапливается в наших дыхательных путях. И, когда они заполнятся, мы задохнёмся. Димитрий, ты в полной темноте нащупал потёртый дневник маленькой беззащитной девочки, который пролежал немало времени в этой тьме, Бог знает, сколько лет! Ты знаешь, что творилось в этой тьме? И ты веришь этой старой книжке? В то время, как дышишь, Бог знает, чем? Ты уверен, что стоит впустить свет? И увидеть это? Может, стоит просто уйти? Но знай, книжонку придётся оставить. – Я хочу знать. – Даже, если будет страшно? Я так больше не мог. Я чувствовал страх, но он отступал под напором моей страсти, как те тени, что бежали от света. Фанта, Фанта, Фанта... То было единственным, что заставляло сердце стучать. Что гоняло кровь по застынувшим жилам. Взмах ресницами, стук сердца. Да, в неведении уютней. Но живу я лишь после движения ресницами вверх. Мистер Манстер вздохнул и прошёл ко мне, всматриваясь в меня своим тяжёлым взглядом. – Наше военное время оставляет после себя много калек, Димитрий. Война лишает их многого. Ног, рук, глаз, семьи, покоя, души. Они злы на столь страшную, на столь жестокую судьбу. Но так ли это на самом деле, Димитрий? Он смотрел на меня внимательнейшим образом, пытаясь найти понимание в моих глазах, но пока я ничего понять не мог. Он отвернулся от меня, спрятав руки за спиной, и прошёл в свет, оставляя за собой вихри из света и теней. – Так ли это? Не служит ли им столь злая судьба причиной для их собственной жестокости? Так сказать, освобождением от ответственности? Некой свободой для слов и дел? Я не мог поверить, что такие дьявольские вещи говорит всегда дружелюбный мистер Манстер. Неужели он всех считает дикими, жестокими ничтожествами? – Это даёт им волю творить свои бесчинства для якобы мести, их лишения оправдывают их желание лишить других чего-то другого. Ведь довольный не может жаловаться? – Вы говорите омерзительные вещи, мистер Манстер, – вымолвил всё-таки я, скрежеща зубами, чтобы не разразиться гневной тирадой. – Я понимаю Вашу оскорбленность, Вы ведь тоже человек. – Как и Вы. Он наконец-то прекратил расхаживать внутри золотистой бури и рассмеялся, положив руки на боки. – Чёрт возьми! Мне нравится твоё упрямство! Я стоял, расстреливая его взглядом, но всё же позволил ему продолжить. Он был единственным человеком, которому хоть что-то было известно. Он прекратил смеяться и, снова зашагав в солнечном свете, продолжил. – Я понимаю, что нельзя винить всех без разбору. Но и ты должен понимать, что я говорю правду, – не дождавшись моего ответа, мистер Манстер подошёл к шторе и задёрнул её, оставив нас в темноте. – Вернёмся к нашей истории. В её самое начало, что окутано для нас беспросветной тьмой. Когда горожане пожирали волчицу, король подошёл к её морде. Она была ещё в сознании, когда он запустил свои грязные руки ей в глаза, вырвав их без всякого сожаления. В своём дворце, возвышавшемся на горе, он заменил одним свой, а другим своей дочери, рождённой от служанки Марии. Вивиан никогда бы не смогла стать принцессой, ведь она родилась не в священном союзе, а в побочном браке. Являясь лишь полукровкой с примесью попорченной голубой крови, Вивиан всё же была любимицей короля, и, по его мнению, достойной для такого драгоценного подарка. Таким образом, он хотел сделать её наследницей, так как отказался от нерадивого сына, покинувшего город. И они стали прокляты, он одарил её проклятием. А позже я вернулся в город... И тут в моей голове всё сложилось. Книги, многокомнатное здание с богатым убранством, герб голубой волчицы... Это был он. Единственный, кто знал эту историю и её. Мистер Манстер снова вздохнул, а точнее выдохнул то, что камнем висело на его душе столько лет. Я думаю, ему можно было так судить о людях, он ведь пережил... Хм, боюсь, я сейчас рассмеюсь, наверное, он был прав по поводу оправданий слов и деяний. Это действительно его оправдывало. – Теперь ты согласен со мной. Я так и думал. И всё это так же оправдывает её и то, что я увидел, когда вернулся. Точнее, там не было ничего. Я видел повсюду лишь хаос. Обломки зданий вперемешку с костями и почерневшей кровью, клочки меха, а потом мой взгляд упал на неё. Из её маленького, хрупкого тела выпирал огромный живот, готовый вот-вот порваться. По нему змеями вились взбученные вены. Её маленькие руки со сломанными пальцами, которыми она раздирала телеса этих тварей, беспомощно были раскинуты. А во взгляде тоннами лежала пустота. Я видел, как она превращается в зверя. Её лицо вытянулось, будто волчья морда, губы таяли, а клыки росли. А ещё от неё несло голодом. Вечным голодом. Она убила всех, кто находился в городе. И тихо умирала сама... Но она была слишком красива. Я бы сказал, уродливо красива, потому я забрал её с собой. – Как же тогда она вновь осталась одна?! – Крикнул я в темноту и углубился в бездну меж стеллажами, но там мистера Манстера не оказалось. Его голос так же спокойно зазвучал за спиной. – Когда я покинул Уэлльсбург, я пришёл в другой город, стоящий на границе с Испанией, где влюбился и завёл семью, решив навсегда остаться. Но моя ссора с отцом не давала мне покоя, потому я и вернулся, возвратившись с инфантой. Скажи мне, Димитрий, была бы она тебе так мила с человеческими лицом и голосом? С обыкновенными глазами? В своём праздничном наряде? Жаждал бы ты её так, как жаждешь сейчас? Я задумался. Я не мог представить Фанту иною. Та Фанта, которую я знал и жаждал, была получеловеком-полубогом с нежно-зелёным и яростно голубым глазами, окутанная тайнами и загадками с непонятной, притягательной силой внутри, там, где бьётся её слегка человеческое сердце. Будь моя Фанта прежней, она была бы не Фантой и не моею... Но я хотел её спасти, пусть даже она утратит свою божественную красоту и демоническую привлекательность. Потому что прежней она уже никогда не станет. Но я ничего не ответил. – Понятно, – услышал я в ответ на своё молчание. – Что ж, Димитрий, слушай дальше. Или, может, ты ещё решишься уйти? Я молчал. И он продолжил, не пожалев ещё одного глубокого вздоха. – Вернувшись домой с инфантой, я рассказал похожую историю своей жене. Похожую на твою. Я поведал о нападении варваров на беззащитную деревню, где в живых осталась лишь Вивиан, и предложил ей оставить её у нас и растить как собственную дочь. Она с её добрейшим сердцем не знала отказа и, конечно, согласилась. Но однажды, в одну из ночей, всё время молчавшая Вивиан заговорила со мной. Она сказала, что мы должны уйти и больше никогда сюда не возвращаться. Естественно я ей ответил, что это невозможно. Тогда она больше ничего не сказала, просто растворилась в темноте... И погрузила в неё всех нас. Почувствовав знакомую интонацию, я испугался. Что такого могло произойти? И разве не было что-то похожего со мной? – То была поздняя осень. Горожане готовились к приходу зимы, и по старейшему обычаю устроили празднество. Мы тоже в нём участвовали. Планировалась ярмарка, и люди начинали собираться на центральной площади, принося с собой угощения и товары для продажи проезжающим мимо путникам. Тогда гостевые дома были целиком забиты. Мы с женой взяли с собой Вивиан, чтобы она повеселилась, танцуя с остальными детьми во время представления бродячих фокусников. Но вместо песен и музыки я слышал лишь... Ты знаешь этот звук, Димитрий, столь бесшумное движение она вытворяет так, будто щёлкает орехи у тебя над душой. С таким ужасающим скрипом, будто скрип открывающихся врат Ада. Я тоже обвязал ей лицо, но она никогда не закрывает глаза... Наоборот, постоянно держит их открытыми. Будто видит сквозь ткань. Сквозь кожу. Не верь этому звуку, когда я услышал его в последний раз моей прошлой жизни, она закрыла лишь один глаз. Зелёный. Она убила их всех... Молниеносно. С той силой, что дал ей глаз Божий, она сносила своими руками их головы. Крича нечеловеческими голосами, остальные разбегались в стороны. Но с той скоростью, что дал ей глаз Божий, она проносилась перед их носами, пропарывая им глотки. С той жестокостью, что высвободил глаз Божий, она раздирала их мясо, упиваясь их кровью, вновь выращивая свой живот, будто носила в нём Дьявольский плод. Он почти кричал, когда рассказывал мне... Я не мог верить, что Фанта открыла глаз специально. Но чем больше я вдумывался, тем больше мне казалось это реальным. – Она уничтожила всё, что было причиной моего отказа покинуть город. Она убила его жителей, моих друзей и соратников, она убила всю скотину и уничтожила посевы, пропитание меня и моей семьи, убила мою семью... Не пожалела младенцев, спящих в колыбели. А после всего этого подползла ко мне на своём окровавленном животе, с единственным открытым глазом, взирающем на меня своей небесной голубизной, и сказала мне: «Теперь мы можем уйти?». Я не знал, для чего ей был нужен живой человек. Не понимаю до сих пор... Тогда моим единственным желанием было уничтожить её, убить так же жестоко, причинить ту же невыносимую боль. И... я не понимаю, как вообще могла допуститься та мысль в моём рассудке, но я подумал... Боже, как она красива... В темноте, такой густой, что я не мог разглядеть собственных рук, я вдруг потерял его присутствие. – Мистер Манстер? Где Вы? – Я попытался найти штору, и старался нащупать хоть какой-то ориентир, но всё будто испарилось. – Уродливо красива, непоправимо красива, ужасно красива, – зашептало у меня прямо перед носом, однако я не почуял тепла дыхания, я ничего не мог почувствовать. – Я отвёл её в лес, где хотел хотя бы выколоть ей глаза, но не посмел... Димитрий... Давно ли ты в её власти? Заметил ли ты, что чем дольше ты без неё, тем легче тебе от неё отказаться? Пока не поздно, тебе надо уйти... Не проливай свет на эту тьму, она рассеет его, как воду пустыня. И тебя она тоже рассеет. Не будь глупцом, Димитрий, пока ты ещё в своём уме, беги из города. И она уйдёт, никого не тронув. – Что будет, если я останусь здесь? – Отважился я всё же спросить. – Голубая волчица придёт за тобой. Рука уцепилась за что-то жёсткое, я потянул это в сторону от себя и был ослеплён светом, вспыхнувшем у меня перед глазами. Жмурясь от боли, я отвернулся от него и снова открыл глаза. Передо мной возникла комната. Меж её стеллажами роем носились мухи, с потолка свисала паутина, а по воздуху витали облака пыли. Мне показалось, что я начинаю задыхаться, и помчался обратно в прихожую библиотеки. Она была совершенно пуста, как и другие комнаты. Тогда я выбежал на улицу, отовсюду доносились смех и радостные крики, улицы кишели народом, а по воздуху витал запах выпечки и других лакомых угощений. Солнце каталось по небосклону, будто в танце; небо окутывали облака, и светило шутливо то пряталось, то выглядывало из-за них. Постепенно тёмно-серая завеса полностью скрыла голубые небеса. Люди зажгли факелы, город погружался во тьму. Я не знал, что мне делать, не знал, мог ли я верить мистеру Манстеру или Фанте. Не знал, могу ли я отныне верить собственным чувствам и мыслям. Но я знаю, какой необъятный ужас сковал меня, когда среди беснующейся толпы я разглядел поражающий своей голубизной маленький огонёк, теряющийся среди мерцающих факелов. Голубой, как глаз Фанты. Я кинулся в ту сторону, сбиваемый людьми и скотом. Голубой огонёк мгновенно зажигался и потухал в разных направлениях, словно блики на воде. Но он был слишком яркий, чтобы сиюминутно не привлечь внимание. Он звал, как путеводная звезда, как последняя надежда, как златовласый ангел. Однако и отпугивал, этого нельзя было не признать. Я почти приблизился к огоньку, когда наткнулся на Эльзу. Она сбила меня с ног, свернувшись клубком на дороге. – О, Димитрий, – воскликнула она. – Где ты опять пропадал сегодня утром? Давай отойдём в сторонку, чтобы не мешать прохожим. Мы отошли в пустующую сторону улицы. Сестра, опять состроив гримасу, начала говорить о Фанте. – А где Елизавета? – Я не знаю, мы потерялись в толпе. – Скажи честно, как у неё оказалось моё платье? И почему ты обернул её лицо моей тканью? Эти разбойники сильно изуродовали её, она страшная, да? Что-то взбесило меня в этих словах. Я мог думать лишь о Фанте. И о её чувствах. Страшная. Это слово полностью перевернуло моё отношение к ней. Фанта, может, и не красива, но она чиста и непорочна! За ней по пятам шло зловещее прошлое и ожидало ужасное будущее. В слепой ярости я закрыл ладонью её прогнивший рот и толкнул в переулок, где ударил подвернувшимся камнем по её лицу, этой дряни, слишком красивой сволочи. Что она может знать? Что значит «страшная»?! Знает ли она чувства Фанты?!! Ни разу их не пережив. Теперь она смотрела на меня с опухшим красным лицом. – Димитрий, что ты делаешь?... Но я не мог остановиться, руки чесались от возбуждения. Я, наверное, не рассчитал удара. Она свалилась передо мной окровавленной тряпкой. Лишь со звуком, таким знакомым. Словно Фанта открыла глаза. Или лишь один. Голубой. Как это прекрасное небо. Я закрыл глаза, предварительно обернувшись к свету, падающему мне на спину и оперевшись на стену вытянутой рукой. Я слышал стук сердца, я был погружён в столь глубокую тьму, что мог его слышать. Я понял слова Фанты. То была не ночь, я стоял не в тени, ведь я чувствовал тепло рассеянного света на своей груди. Самая глубокая тьма таилась внутри меня, там, где билось моё чёртово сердце. И мне было уютно. Здесь всё казалось красивым, всему я мог придумать оправдание, не может ведь у бездушного зверя биться человеческое сердце. Оно стучало ровно, размеренно, отбивая ритм, внушая гармонию. Что будет, когда я открою глаза? Услышу взмах ресниц? Понятно, почему у Фанты этот звук столь мерзок и отвратителен. Кто захочет открывать глаза и лицезреть себя отвергнутым уродом? Я тоже хочу держать глаза закрытыми, утонуть в биении сердца... Но надо последний раз взглянуть на этот мир, потому что я хочу отыскать Фанту. Я открыл глаза и услышал собственный скрип тяжёлых век. Я стоял в центре главной площади посреди окровавленных и изувеченных людей и прочего мяса. Солнце плавило мою макушку, кожу покрывал странный слой чего-то жирного и липкого. Я постарался шевельнуться и чуть не упал. Тело сильно затекло, мною овладел жар. Пот струился градом, сливаясь со второй кожей, покрывающей меня. Но внутри было сухо. Меня будто обезвожили и лишили чего-то главного, возможно, того, что делало меня человеком. В тот момент мне почему-то так казалось. Я просто что-то забыл, но я понимал, что безвозвратно изменился. Вдруг мой взгляд зацепился за Фанту, склоняющуюся над моей матушкой. Зубами она срывала мясо с её тела, насыщая организм пищей. Почувствовав мой взгляд, она подняла голову и посмотрела на меня. Её платье и руки были чёрными от крови, та же чернота маской застыла на её лице. Она отбросила матушкину плоть и постаралась подняться. Но вместо этого лишь упала, тогда она подползла ко мне на коленях. Я боялся так же свалиться с ног и, лишь покачиваясь, оставался на месте. Подобравшись ко мне ближе, она вцепилась в мою рубаху и впилась своим неистовым голубым глазом в мои глаза. – Мы должны уйти. – Куда? – Держи путь на океан.***
Зима 1145 года. 119 км на север от города Лиссабон.
Побережье Атлантического океана.
К океану мы добрались лишь к рассвету следующего месяца. Запах солёной воды Фанта чувствовала за многие километры и верно вела нас к цели. Небо кипело и было горячим, как тот свет, что оно посылало на наши головы. Мы больше были ему не дороги и не нужны. Мы стали лишь живучими тварями, мы потеряли то, что делало нас людьми. Но я снова не помнил что... Добравшись до берега и ревущих волн, поднимающихся из бездны, небо потихоньку стало остывать, облака выпущенным паром рассерженных Богов поднимались к центру голубого купола. Фанта, учуяв океан, спотыкаясь, воя и крича, неслась к зеленеющей нити горизонта. Её стоптанные ноги связывал влажный песок, а холодный ветер дул в лицо, смазывая картину побережья. Я спешил за ней, но меня тоже останавливала усталость, скопившаяся в теле и разуме за месяц пути и попытки осознания прошедших событий. Красные языки пламени потянулись за чернотой ночи к небу, сжигая её и превращая в лиловый пепел, мягко растрепленный по бледнеющим линиям небосвода. Фанта застыла. Её чёрные волосы разрезали воздух. А голубой и зелёный глаза были поглощены красотой океана. – Здесь тоже нет голубого цвета, – прошептала она, когда я приблизился к ней. – Здесь есть ты, с глазом волчицы, – ответил я ей, нежно улыбаясь. – Здесь есть то, что красивее этой голубизны. Я отшатнулся от неё. Рядом больше не было Фанты. Была Вивиан, которую я не знал и не любил. – В нашем городе не было голубого цвета, и это не давало нам покоя. Мы не могли наслаждаться тем, что у нас было. Голубой цвет был слишком желанным, поэтому мы решили, что он больше, чем просто цвет. Он обладает силой Бога, он даровал власть и богатство. Но он лишь отобрал всё, что у нас было. А точнее это мы отдали всё взамен на возможность получить этот голубой цвет... Она заплакала, причём так громко, что пугала своим голосом чаек. Она рыдала в осознании своего горя и одиночества, своего уродства. – Это не только голубой цвет, это может быть, что угодно, Димитрий. Не было никакой голубой волчицы! Знаешь, кто это был? Это была женщина-лекарь, пришедшая к нам из другого города, чтобы помочь. Знаешь, почему зверь?! Знаешь, почему голубой?! Потому что люди и есть звери! Звери голубой крови!!! Они не нуждаются в демонах и Высших силах! Тьма, живущая в их сердцах, сожрёт их с потрохами, когда они потеряют последний свет. Она смотрела на меня с красными от слёз глазами. Пелена в моих стала таять, будто иллюзия, раскрытая искусным наблюдателем. Я видел обычное человеческое лицо. Без волчьего оскала и прозрачных губ выпирающей морды. На меня смотрела обычная девушка лишь с разными глазами, её платье было испачкано не почерневшей кровью, а грязью и дорожной пылью. Живым взглядом обладал лишь зелёный глаз, который был влажным от слёз, одиноко текущих по левой щеке. Голубой же безжизненно застыл, обречённый вечно смотреть только прямо. Меня передёргивало от каждого моего взгляда, цеплявшегося за обрывки миража. – Это они убили друг друга, поедая человеческую плоть, в надежде получить больше мяса той женщины, которое кладом лежало на дне их живота. Это мой брат убил жену с детьми, потому что она изменила ему, и дети были ему не родными. Это мой брат убил своих друзей, потому что они обманывали его и смеялись над ним за его спиной. Это он хотел уйти из города, потому что чувствовал себя преданным и униженным. Это ты убил своих сестру и мать, ты поджёг город, ты убил всех. Ведь ты хотел искать будущее, ведь ты считал своих друзей тупым скотом, недостойным жизни. Легенда о проклятье издавна существовала для того, чтобы оправдывать свои грехи. Тьма сожрала ваши души! Вы все прокляты! Она кричала, резко скатываясь на хрип и вновь поднимая голос, качаясь из стороны в сторону, отступая назад, она билась в истерике. Я опять вспомнил слова мистера Манстера: «Беги из этого города, пока не поздно!» «Что будет, если я не уйду?» «Голубая волчица придёт за тобой» – Голубая волчица пришла и за тобой! – Она показывала на меня пальцем с гримасой ужаса на лице. – Ты принял тьму своего сердца! Ты ослеп, как и все они! Она отскочила и упала на песок, волна окатила её сгорбленную спину. Вздрогнув от холода, она подняла свои глаза, счастливо улыбаясь. – Я нашла это, – она показала рукой на океан. – Он цвета моего настоящего глаза. Я наконец-то нашла его. Я снимаю с себя проклятие... С этими словами она резким движением вырвала свой голубой глаз и кинула его в океан. Я не успел ничего сделать, я лишь понял, как сильно ненавижу её. Ненавижу это, что лишило меня моей единственной любви. Полный ненависти я накинулся на неё. Последнее, что я помню, это её счастливая улыбка, полная блаженства и свободы.