Последняя встреча

Все, кто был знаком с несчастным Германном, уже давно знали, что он, внезапно сошедший с ума, оказался заперт в больнице, и единственной фраза, которую можно было услышать из его уст, была «тройка, семёрка, дама». И, разумеется, все соглашались в одном — бывший инженер свихнулся из-за внезапного проигрыша. В общем-то, так оно и было, вот только на самом деле Германн не лишился окончательно рассудка; наилучшим образом его состояние описывало другое слово, и слово это было — одержим. А одержим был Германн, как легко можно было догадаться, пиковой дамой, вернее, Пиковой Дамой, то бишь не картой, а неким магическим существом, реально существующей ведьмой, из-за проделок которой все его мечтания пошли крахом. И пока он безвольно подчинялся всем действиям санитаров, выглядя внешне совершенно пропавшим для жизни, в голове его бурлили мысли, создавая образы таинственной Дамы — такие яркие, что он уже не сомневался, что она действительно существовала. А значит — ему нужно было с ней встретиться, чтобы отомстить за крах надежд. Было ещё одно обстоятельство, заставляющее Германна настойчиво желать встречи с ней: в его бредовых полуснах она всё чаще являлась в образе очень привлекательной женщины. На самом деле, черт её лица разглядеть он не мог, как ни силился, успевая заметить лишь чёрное платье, шляпу с широкими полями и неизменный веер в руке. Но и этого было достаточно, чтобы постепенно из соперницы Пиковая Дама превратилась для Германна в объект страсти. Так или иначе, увидеться им было совершенно необходимо. Странно, что никто из посетителей не заметил резкой перемены в поведении Германна, ставшего вдруг из возбуждённого и рассеянного сосредоточенным и молчаливым. Всё потому, что он обдумывал план — план о том, как оказаться лицом к лицу с Пиковой Дамой. Очень скоро он припомнил какую-то байку, услышанную ещё в детстве, когда вызов такой мистической фигуры, как пиковая дама, казался лишь безобидным баловством. В тот же вечер, после обхода, он подошёл к окну: оно было маленьким, да ещё и закрытым массивной решёткой, но и того хватило (лучше, конечно, подошло бы зеркало, но откуда ему взяться в палате для сумасшедшего; да и тёмными ночами прозрачное оконное стекло отражало немногим хуже). Сосредоточенный, он, нагнувшись, подышал на него, пока поверхность не запотела, потом пальцем быстро начертил на ней ступеньки, а затем — впервые за многие дни — сказал фразу, отличную от той, которую бесконечно до этого повторял: «Видишь, зову тебя… Ты меня обманула, отняла последнее, а я всё равно зову… Приди же и заверши начатое». Он смотрел на нарисованную лестницу, пока глаза не заслезились, и когда её очертания уже начали размываться, на первой ступеньке вдруг зажегся голубой огонёк. Медленно огонёк спускался, а оказавшись у подножия, принял очертания женской фигуры. Секунда — и та уже стояла перед ним. Последним, что запомнил Германн, был сладкий поцелуй на губах и холодные руки, сжимавшие горло. Поговаривали, что тронувшийся игрок покончил с собой прямо в больнице — повесился на собственной одежде; правда, кто-то из санитаров утверждал, что видел на его шее странные полумесяцы — как будто следы от длинных ногтей, притом что у самого Германна подстрижены они всегда были очень коротко.