Колючая

Её зовут Анна Брагинская. Она сильная, уверенная, умная… и даже наглая немного. Немного эгоистичная, немного капризная, как и любая женщина, немного тщеславная. Она женственная, безусловно, и, пусть не королева красоты, зато – довольно симпатичная. Милая даже. Иногда. Но так вышло, что она - одна. И дело даже в том, что, может быть, она и не любила никогда по-настоящему, просто так действительно… вышло. Случайно. Сотни лет она выбирала, присматривалась, изучала, отталкивала, сотни лет её боялись и принимали за агрессора, сотни лет она этим гордилась, пока не поняла, что, в общем-то, и воевать уже незачем. Незачем становиться каждый раз такой колючей. Её первой любовью был Франциск. Красивый и элегантный, от которого всегда пахнет так вкусно, что голова кружиться, с манерами почти королевскими и подвешенным языком. Она видела, как девушки вешались на него толпами и как глаза его мгновенно загорались огнём похоти и желания. И всё к лучшему, действительно, ведь она видела потом и то, как он расставался с каждой, как выпроваживал из своего дома по утрам и тут же названивал кому-нибудь ещё, будто и нет в этом мире ничего важней, чем его собственное самолюбие, которое он, таким образом, тешил. А потому целесообразным было бы решить, что отношений у России с ним не получилось. Точнее сказать, у них и не было ничего вообще, только полный напряжённого молчания вакуум и жалкие потуги с его стороны. А впрочем, ей к тому времени всё это уже успело надоесть. Она глубоко погрязла в войне. Не такой, как раньше, с войсками, пулями и пушками, а совсем иной – спокойной. Хотя, спокойствие это было только внешне, и дружелюбие, и фальшивые улыбки, посланные ею на другой континент. Ей отвечали такими же, кстати сказать, а сами шептались за её спиной и верили, что смогут одолеть этим самым напускным спокойствием и интрижками, паучьей сетью разбросанными по углам. В ответ на это она ставила мышеловки и ловила, иногда – мышей, а иногда – и целые страны. Но когда цель, наконец, была достигнута, Америка улыбался ей вполне искренне, и она не понимала, что происходит, и почему они вдруг идут в кафе и пьют обжигающе-горячий кофе, и почему она ему не хамит и не сопротивляется, когда, проводив её до дома, он робко целует столь желанные губы. И всё развивается слишком быстро. Как водоворот, затягивает Брагинскую всё глубже и дальше, но когда Альфред уезжает к себе, оставляя её посреди снежной и морозной зимы, ей становится неимоверно холодно, а сваренный для себя одной кофе не греет так же, как раньше, и не пахнет Альфредом. Они расстаются, кажется, по обоюдному желанию. Просто однажды при встрече здороваются друг с другом и понимают: пауза затянулась настолько, что слов, не касающихся экономических отношений, уже и не подобрать. Просто лопнуло всё, развеялось, как с той войной, и покрылось пылью, как книги, позабытые на полках сотни лет назад. И тогда она начинает говорить с другими. Вслушивается, всматривается, выискивает. Начинает слышать, наконец, чужие мнения и домыслы, начинает понимать, что за пустой болтовнёй Джонса не кроется ничего, кроме того, что она сама себе надумала. Она учится заново воспринимать мир, с чужих слов, и видит этот мир по-новому, пока кто-то, сидящий рядом, рассказывает ей увлекательные картины прошлого на чужом и довольно странном языке. Но, вопреки этому, они с Китаем остаются друзьями. Россия благодарит его за поддержку, потому что действительно благодарна ему несоизмеримо, потому что он сделал её снова живой и согрел в лучах восходящего солнца, но – не больше. А ему большего, кажется, и не надо, ведь он достаточно умён для того, чтобы понять её, сложную и противоречивую, и чтобы осознать своё истинное положения рядом с ней. И когда Брагинская возвращается с конференции домой, измотанная и уставшая от этих бесконечных речей и договоров, ей всё же думается, что она одинока и потеряна, и что нет рядом сейчас никого, кто мог бы встать с ней рядом, на одну ступень. Она распахивает входную дверь, ослабляет туго завязанный на шее шарф и облокачивается сразу же на одну из стен, расслаблено выдыхая. Но дома, где вроде бы не должно быть ничего, что выведет Анну из себя, её всё же ждут неубраность, тонкий запах алкоголя и грязные следы от чужих ботинок, ведущих в гостиную. Проходящий мимо Литва лишь разводит руками: ему всегда было не под силу угомонить бесцеремонного Байльшмидта. А потому, России приходится бороться с ним самой и приказывать убирать за собой, как маленькому ребёнку. На что Гилберт, впрочем, только огрызается, и гордость его задетая велит ему не упускать своего очередного шанса, чтобы указать женщине её чисто женское место, когда она уже почти срывается на крик, в попытке остановить свою весьма наглую собственность. Ему хочется сказать «Господи, как же ты меня достала!», но вместо этого он лишь целует её и перехватывает руки на полпути к собственному лицу, которому в противном случае не поздоровилось бы. И - это работает. Как ни странно, Брагинская только затихает и смотрит ему в глаза, почти сдавшись и почти… боязно? Внезапный страх за себя, за своё устоявшееся положение и за свою собственную гордыню, которая в таких условиях нещадно бьётся за свои права, плещется вкупе с сомнением в широко распахнутых лиловых глазах. Прежде чем их губы снова соприкасаются. А, может, и действительно незачем становиться такой колючей, когда совсем рядом с тобой сосуществует тот, кого так долго искала?..