Счастье

Они все испытывали к Ней сильные, почти сумасшедше сильные чувства. Кого-то Она злила, кто-то искренне и преданно любил Её. Кто-то ненавидел. А кто-то испытывал безразличие – до того сильное и монолитное, что оно претендовало на звание отдельного чувства. Но каждый из них знал и помнил в ней деталь – Её руки. Худые, сухие, вечно исцарапанные и жилистые – все они были обязаны этим рукам своим существованием. И даже ненавидящие Её с каким-то остервенением дожидались хоть малейшей ласки, внимания этих рук – а когда дожидались, ненавидели ещё больше, потому что внимание Её к каждому было слишком мимолётно. Их ведь было много, так много. Те, что её любили – те были почти абсолютно счастливы в такие моменты. Им Она дарила ещё одну ценность – свою улыбку. Как-то она всё-таки чувствовала, кто её любит, кто нет – а к безразличным была безразлична и сама. Это устраивало и их, и Её. Она лепила их лица, шила их костюмы, придумывала имена и показывала друзьям. Только почему-то всех кроме Неё нервировали их глаза, постоянно, не отрываясь следящие за каждым шагом. Так что гости у Неё бывали редко. Это устраивало и их, и Её. А по ночам они усыпляли Её так крепко, что, пожалуй, не разбудить было бы и пушкой, выстрелившей у уха. По ночам наступало время уже их жизни. Арлекин был одним из самых старших и самых страшных. Даже чопорные принцессы, одетые в дорогой шёлк и кружева, не смели и слова поперёк ему сказать. Просто заглядывали в его черные. без зрачков глаза – и тут же замолкали, пряча свои дамские истерики и возражения куда подальше. Хотя, впрочем, он предпочитал не вмешиваться в обычные игры, беседы и ссоры остальных. Изредка, разве что. Ему больше нравилось бродить по Её снам – очевидно, он находил в этом какую-то свою прелесть. Остальные побаивались – сны у неё были… Малышка Лит, например, заикалась до сих пор. И только один из них мог позволить себе над Арлекином… Насмехаться. Да-да, именно. Но ему всё и всегда сходило с рук, даже это – недаром же он был Шутом. Отнюдь недаром. В отличие от чёрно-белого, свободного костюма Арлекина он носил несочитаемо-яркие обтягивающие тряпки, с кучей всякой дребедени вроде ромбов, завитушек и маленьких черепов. Многие удивлялись, узнав, что создала их Она почти одновременно – одного за другим. Спорили даже, кто старше. Арлекину вопрос задавать, как всегда, не решались – а Шут только веселился, порой довольно недобро подшучивая над остальными. Шут всегда улыбался, а подведённые чёрной акварелью губы Арлекина постоянно кривились в раздражении. Шут двигался нервно, дёргано – будто больной, Арлекин же – обманчиво-медленно и напоказ. Шут говорил тягуче и ядовито, Арлекин – хрипловато и негромко. При всём при этом, они постоянно находились поблизости друг от друга. Остальные воспринимали их чуть ли не единым существом – и были, в общем и целом, правы. Они даже словом не перемолвились – ни разу. Просто были рядом. Она назвала их – «Циркачи», и везде представляла как композицию. Их всегда брала с собой в поездки, укутывая в вату и укладывая в коробки. Ладони у Шута и Арлекина были раскрыты – у одного правая, у второго – левая. В композиции они держались за руки. Зефир был странным, мечтательно-поэтичным, тонким существом. Он был бледен, одет в нечто полупрозрачное, напоминающее римскую тогу — и всегда смотрел вверх, широко раскрыв стеклянные голубые глаза и приоткрыв рот. Зефир не умел говорить, но иногда начинал петь – без слов, что-то такое лёгкое, высокое – как молитва или ветер в полях. У Зефира были впалые щёки и костлявые руки. Зефира звали – «Сумасшедший». А Себастьян был похож на кошку – томный, хитрый, себе на уме. Странно-обесцвеченные волосы у него были всегда собранны в строгий хвост. Носил он серую куртку и серые же штаны, тёмный плащ – и из–за этого был почти незаметен, если хотел. Он был неуловим, скользок, текуч и непонятен, пожалуй, всем – и, кажется, получал от этого искреннее удовольствие. Только вот Зефир всегда восхищённо открывал глаза шире и тянулся погладить по голове – заставляя сначала настороженно отшатываться, а потом разрешать – недовольно и недоверчиво, но всё же… На выставках «Тень» всегда стояла рядом с «Сумасшедшим». А Она улыбалась во сне. В конце концов, чаще Она просто делала вид, что спит. Она всё о себе знала – что некрасива, что немолода, что сошла с ума – давно и невозвратимо. Но ещё кое-что Она тоже знала точно – что счастлива. Счастливее многих, и счастье своё – сумасшедшее и тихое – ни на что и никогда не променяет. А они делали вид, что не знают о том, что Она притворяется.