Воспоминания

      Безмятежность. Небольшой полуразвалившийся деревянный домик, местами уже оставшийся без крыши, сквозь которую прорывались к небу многолетние деревья, был просто пропитан ею, как и всё вокруг. Тихий и спокойный лиственный лес, залитый солнцем, наполненный пением птиц и музыкой ветра. Этот домик, некогда служащий жилищем какого-то человека, теперь навсегда стал частью леса. Деревья проросли сквозь него, ветер и дождь помогли им обрушить некогда крепкую крышу и стёкла, от чего деревянный домишко теперь заливал солнечный свет. Лишь в некоторых его углах ещё можно было найти тень, но сейчас, в холодную майскую погоду, она могла приглянуться лишь мху.       Покой этого места был нарушен весьма жестоко яркой, куда белее солнечного света, вспышкой. На мгновение она озарила дом и лес вокруг, распугав птиц и мелких грызунов, чтобы тут же исчезнуть. Но не бесследно - прямо из света на мощёный подгнивающими досками пол навзничь упал юноша. Облачённый в одни лишь белые брюки, он был без обуви, а чёрные, немного вьющиеся волосы сейчас спадали на лицо, полностью закрывая тёмно-синие глаза. Казалось, его кто-то выбросил сюда, грубо швырнув наземь, и теперь раненый он не мог подняться и продолжал лежать на боку, тяжело дыша. А за его спиной в такт дыханию приподнимались и опускались сложенные крылья. Слепяще белые они, казалось, светились на солнце, отражая его лучи рядами маховых перьев. Но этот блеск медленно мерк.       Он не мог видеть сейчас своих крыльев - чтобы взглянуть на них, необходимо было подняться - но он и так чувствовал, как свет уходит из каждого крыла. Ещё недавно он ощущал их мощь, силу, с которой они готовы были поднять его в воздух, чтобы снова ловить дуновения встречного ветра. Теперь они слабели, и он не был уверен, что сможет даже взмахнуть ими. Он физически ощущал их немощность, а ещё... они дрожали словно в страхе. Он знал, что сейчас будет, понимал. Но ничего не мог и не стремился сделать. Всё, что он сделал, это медленно поднялся, встав на колени, обхватил руками плечи и теперь ждал. Самое страшное ещё даже не началось, но в груди уже всё сжимало от холода, что вызывал ноющую, тупую боль. Этот холод был ничем иным как пустотой, страхом неизбежной потери. Он прикрыл глаза и попытался нарисовать в памяти образ, что не оставлял его никогда. Красивые руки с тонкими изящными пальцами, куда более сильные, чем кажется на первый взгляд. Стриженые ноготки, кольцо на указательном пальце правой руки, чёрные спортивные часы на левом запястье. Широкие плечи, вечно обтянутые футболкой меньшей по размеру, словно специально открывающей и подчёркивающей мышцы предплечий. Шея с родинками, их было две, слева, под самым ухом, их не могли прикрыть даже вечно растрёпанные ярко-каштановые волосы. И такие же яркие карие глаза, всегда смеющиеся и словно залитые светом. Образ мог даже не улыбаться, внутри юноши уже зарождалось тепло, словно что-то густое, но невероятно мягкое, обволакивало его, заполняя собой пустоту. Как раз, когда крылья пронзила боль.       Он не смог сдержать громкого крика. Тупая, режущая, и тут же тянущая, словно кто-то резал нежную кожу, что скрывалась под пуховыми перьями. Резал даже не ножом, а пилой, что разрывала на маленькие клочки. Выгнувшись всем телом, он задрожал от боли, но даже крик не помогал облегчить её. Не крик, крики... До хрипоты раздирающие горло, но одна боль не могла облегчить другую. Сжав пальцы, он царапал мягкие доски под собой, и почти слышал треск дерева. Теперь боль раздирала и пальцы, будто в них впивались тысячи маленьких иголок. Он стиснул зубы, начиная шипеть сквозь них, жалея о том, что сейчас нечего закусить, чтобы не сломать их. От усилий, с которыми он сжимал челюсти, зубы скрипели, и этот скрип слишком бил по вискам. А боль не унималась, она становилась ярче, тянущие оттенки сильнее, и он уже чувствовал, как руки касаются опадающие перья. Всегда обычно мягкие и тёплые, сейчас прикосновения были холодными.       Он снова пытался вспомнить. Буквально заставлял себя возвращаться к воспоминаниям, чтобы не сойти с ума, чтобы не пожалеть. Мягкие тонкие губы. До того момента он и не догадывался, что они могут быть такими, хотя много раз пытался представить их вкус и ощущение. Но всё вышло даже не так, всё вышло лучше, чем в мечтах. Серебряный снег, что окутал дома и деревья, лунный свет, почему-то столь легко пробивающийся сквозь густые снежные облака, белые сверкающие искры вокруг. Хруст от шагов вдруг прекратился, затем прикосновение тех самых пальцев к щекам. Без перчаток, они были сухими и жёсткими, но действовали невероятно нежно. И поцелуй, сначала лёгкий и невесомый, постепенно всё более долгий и чувственный.       Воспоминания помогали забыться. До тех пор, пока реальность не окрасила новая вспышка боли. Он снова вскрикнул, теперь уже не выгибаясь, а, наоборот, падая вперёд, пока лба не коснулась прохладная, пахнущая сыростью древесина. Её запах ударил в ноздри слишком резко, а первый вздох помог ему забраться ещё и в горло, окрасив вкусом язык. Он просто не мог сейчас дышать только ртом, боль сводила с ума не только сознание, но и всё остальное тело. Он вновь обхватил свои плечи руками, сворачиваясь словно ребёнок перед рождением. Только он никогда не рождался, и ему предстояло пройти через это теперь. Новая боль была куда острее. Если бы он не знал, что за его спиной сейчас нет никого, он бы решил, что крылья пытаются отпилить, наконец-то добравшись до косточек. Каждая вспышка боли проходила от крыльев в спину, быстрой змейкой, ударяя по нервам позвоночника, и оттуда бежала в каждую часть тела. В каждый нерв, в каждую клетку, сводя судорогой пальцы. Он уже даже не замечал, что царапает свои плечи до крови, лишь ощущал как собираются частички кожи под ногтями. И что он кричит, обезумев, будто так могло стать легче. Теперь приходилось буквально заставлять себя обращаться к памяти, уходить в какой-то иной мир.       Первая встреча. Тогда ещё совершенно незнакомый и неважный город. Он замечал лишь дома, построенные вдоль речного канала, и мосты. А потом... Один лишь взгляд карих глаз, таких живых и весёлых, а в горло словно залили что-то тёплое, горячее и невероятно сладкое. Сердце стиснули, а получив свободу, оно уже не хотело возвращаться к спокойному ритму, радуясь до безумия и звуча пульсом в висках. Эти глаза смотрели сквозь, они не могли видеть его, но хотелось слепо верить, что так улыбались они ему. Он не раз возвращался к нему вновь. Наблюдал, оберегал, следовал по пятам, не решаясь даже вообразить большее. Лишь однажды, поборов страх, когда они остались одни, а человек ослабел после жизненных испытаний, что свалились на него, невесомо обнял за плечи, стоя за спиной, мечтая утешить одними только руками. Его ощутили, отреагировали восторженным и в то же время удивлённым вздохом, а он впервые в своей жизни, пожалел о роли, что была отведена ему в этом мире. И уже на утро, сложив крылья, сам показался человеку.       А теперь бился в агонии. Он прекрасно знал, что что бы не ощущал сейчас, со стороны всё выглядит иначе. Его белые крылья, часть его души, её воплощение в телесном обличье, всего лишь теряли перья. Они медленно опадали, крылья рассыпались, как карточный домик под порывом шального ветра. Не было на самом деле ни костей, ни кожи, ни мышц. Было только оперение и сила, что держала его. Теперь она уходила, ничто больше не связывало их с телом, и, получая свободу, они умирали. И потеря каждого сопровождалась муками. Это было хуже телесных ран, хуже ощущения, что тело разрывают в клочья, ломая кости и сухожилия. Нет, ничего этого не было, всё лишь иллюзия, обман разума. Но ту муку, что он ощущал, когда умирала маленькая часть его души, невозможно было передать. Он умирал с каждой, чтобы родиться вновь.       Его руки. Он помнил ощущение нежных пальцев не только на своих щеках. Его тело тоже познало их. Сначала лёгкие, дразнящие прикосновения к плечам. Затем дальше, больше, пока ласка не стала настойчивой и жаркой. Поначалу он не ощущал их вовсе, сходя с ума от прикосновения губ к шее. Никогда ранее он не ведал ничего прекраснее, никогда тело не испытывало такой радости и расслабленности. Он дрожал от каждого поцелуя, каждый из них сопровождался томным вздохом. Уже тяжелое дыхание на ухо, а затем руки забрались под футболку, и там, где они касались торса, бежали заряды. Дурманящие ощущения, он впервые испытывал их и не мог надивиться тому, как приятно может кружиться голова. До последнего дня он будет вспоминать этот день, не в силах понять, что помогло ему одуматься, и прервать всё раньше, до тех пор, пока не стало слишком поздно. Ангелы - бесполые творения Господа. И до того дня один из них думал, что никогда не познает стыд.       Тогда он просто сбежал. А теперь... Ему обещали, что он получит то тело, в котором его возжелали в тот день. Он менял бессмертие и часть души даже не на новую жизнь и тело. А всего лишь на шанс, что будет любим человеком.       Боль прекратилась так же внезапно. Последняя вспышка, вновь заставившая выгнуться и впиться ногтями в предплечья сильнее. Всё закончилось, осталась лишь слабость, что заставляла дрожать до мелкого стука зубов, и ноющая боль где-то под лопатками. Вокруг кружился настоящий вихрь огромных белоснежных перьев. В последний свой миг они взлетали высоко над его головой и, кружась, опускались к земле. Чтобы сгореть, не коснувшись её. Брюки на нём тоже медленно тлели, клочьями спадая с нового тела, что почти не отличалось от прежнего. Ему даже не нужно было опускать взгляд, чтобы понять, что оно мужское. Он предусмотрел всё, и в этом самом доме под камнем был спрятан небольшой рюкзак с одеждой. Ведь знал, что вернуться сможет лишь та часть, что теперь принадлежала этому миру. Дрожь не отпускала, и он далеко не сразу понял, что теперь её источник не потеря сил, а невидимые прикосновения. Ветер. Раньше он ощущал только само дуновение, но никогда прежде холод. Но даже это было не важно.       Он снова вспоминал Его. Вспоминал улыбку карих глаз, усмешку тонких губ и ощущение рук. Всё было не важно. Ведь сердце так радостно пело в этот момент.