Правила жизни Дина Мортенсена

Знаешь, многим из нас незаслуженно даруют жизнь. Жизнь, которую мы пропиваем, и за это же проклинаем Бога. Хотя, существует ли Бог на самом деле? Есть ли он вообще, или это все вымыслы придурка в халате, за которым толпа быдла, жаждущая с целью или вовсе беспричинно вылить на себе подобных весь свой срам? Впрочем, это не наше дело. Об этом задумываются только гниды, желающие средь грязи и мусора выделить свою "особенность", которой, в принципе, и нет. Но мне плевать на ублюдка, который якобы Бог, плевать и на тех, кто верит и не верит ему. Мне важней то, что есть сейчас: куски прогнившего мяса, чад разложения, скопище безмозглых организмов или, просто - люди. Странно, что многие люди с удивительной легкостью выбрасывают ненужных им людей, в то время как те люди даже не в силах избавиться от воспоминаний. Человеческий мозг вообще такая поганая штука, любящая коллекционировать дерьмо в красивой обертке. Вот и моя жизнь, точнее, жалкое существование волочит за собой груду воспоминаний. Меня зовут Дин Мортенсен. Что имя, что фамилия, всё убого, потому все зовут меня Ди. Еще я подросток, хотя мне уже тридцать три. Взрослые думают, что человек, проживающий отрочество, - подросток, желающий за даром купить травки, попробовать экстази и перепихнуться с кем-нибудь в постели. Человек, плюющий на учебу и желающий стать вокалистом рок-группы. По вечерам закрывающийся в комнате, слушая Кобейна и перематывая в голове способы написания предсмертной записки, от чего погружается в хандру. И когда-нибудь его пороки отразятся в его жизни. Он украдет у родителей пару-тройку тысяч из замшелого кошелька отца и убежит с первой встречной в бар. Будучи бессмысленным и глупо прожигающим жизнь юнцом, он потратит все деньги, останется ни с чем. Будет желать еще дозы и падет на мокрый пол, где кто-то блевал от выпитого мартини, кто-то кончал, отсасывая как последняя блядь за пару штук, кто-то умирал от переизбытка наркоты. Так он и умрет. Как ничтожество. Ведь все не так, как кажется им, взрослым. Я был всего лишь избалованным парнишкой, который в руках даже бутылку пива не держал. Потому, как ни странно, я был трезв. Я бы и в десять пить начал, однако ж, мою смазливую рожу и в восемнадцать от тринадцатилетней не отличишь. Кстати, из-за моей "голубой" внешности все, кому не лень, подкатывали ко мне. Конечно, кто откажется поиметь богатенького мальчишку? На вечеринке у одного засранца, ах да, меня, народа собралась куча, треть которой для меня была незнакома. Эти выродки были друзьями друзей моих знакомых. Хотя, плевать я хотел, кто и кому отсасывал. Не мои деньги. Многие люди кричат и устраивают показательные скандалы на тему “первой любви” и прочей ерунды. Эти люди вечно начинают нести чушь про то, что это все не более, чем самое обыкновенное подростковое увлечение, которое довольно быстро проходит, а разрывы таких отношений - на уровне отнимания плюшевого мишки у детсадовки. Ага, конечно. Расскажи это идиоту, что влюбился за пару часов. Ее звали Джульетта. Не знаю, что во мне дисконнектнулось, но я каким-то образом познакомился с ней. Слово за словом мы с ней подружились, даже поцеловать меня смогла на вечеринке. Дальше дело шло по избитой стратегии, инициатором которой была Джули. Скажу лишь только, что у нее очень мягкие и натренированные губки. Не знаю, почему моей первой любовью была шлюха. Наверно, из-за красоты. Русоволосая, стройная, старше меня на год, в общем, та, из-за которой я слюни пускал. Правило номер один – если в тебя влюбились за два часа, то в ближайшее время твой кошелек уменьшится втрое. Однако чувствовалось нечто омерзительное, от одной мысли которой хотелось сброситься с крыши, словно тот парень, которого тогда крутили по ящику, и подозрения мои были о том, что я не единственный у своей Джульетты. На следующей неделе я застукал ее, стоящей на коленях, и моего знакомого, расстегивающем молнию на джинсах перед лицом Джули. Я ведь знал, что что-то неладно. Даже, ха, характер тогда, будучи принадлежностью малолетнего юнца, был чопорен. Я, не выслушивая ее лживых оправданий и его отговорки, выгнал обоих, после чего не видел их всю последующую жизнь. Смешно, Ромео-неудачник. Я, как и следует всем кинутым, переживал по этому поводу приличный промежуток времени. Ко всем моим гребанным переживаниям о том, кто не задумывался обо мне ни на секунду, добавились постоянная головная боль и отсутствие интереса к чему-либо еще. Я прокручивал образы и воспоминания в своей голове сотни раз, но каждый раз создавался размытый нечеткий образ, последовательная цепь, у которой всегда один и тот же конец, из-за которого я впадал в депрессию. Глупо, да, не думаешь? Наверное, я начал сходить с ума. Честно, я старался понять и принять, но так и не смог банально объяснить, что же я сделал не так. Может быть, я сказал что-то не то… Возможно, именно поэтому меня оставили раскачиваться в петле совершенно одного. Казалось, что все внутри ныло и болело, и только алкоголь стал моим спасательным кругом. Так и начался мой путь вниз по сливной трубе. Ведь все начиналось так безобидно: бренди, скотч, текила... А потом уже водка и абсент. Но боль так и не стихала, но если и стихала, то на время. На малую его часть. Я понял, что моя депрессия не стала обретать краски, а расширялась в масштабах и массивах. Да, еще и это гребанное следствие моих запоев. Не знаю, что лучше: мои частые "уговаривания" выпить или похмелье после них. Что лучше? Точнее, хуже? Поняв, что депрессию не победить тем, что только ухудшает ее, я попробовал марихуану. Я даже не помню, когда, как и у кого я принимал ее. Аки нет, помню. Мне тогда было пятнадцать, потому никто и не захотел продавать так называемый "стоящий товар" даже за наличные. Поэтому в мой первый раз мне продали дерьмо в сигаретах, даже на нормальный никотин не тянуло. Но позже, когда моя физиономия обрела страдальческий вид: апатичный взгляд, бледное иссохшее лицо и дряблые дрожащие пальцы, мне-таки продали хорошую травку. Стоящая она была или нет, но меня вштырило. Я почувствовал, как весь хлам в голове сгорел. Ни исчез, ни смылся, ни потух, а именно сгорел. Мои пальцы сжимали сигарету в руках, а губы жадно высасывали ядовитый дым и вновь выпускали в атмосферу, насытив им весь организм. Депрессия сменилась эйфорией. Мои конечности и корпус стали ватными и утопающими в мягком кресле, которое я всегда считал жестким и твердым. Я чувствовал себя таким спокойным и расслабленным, как никогда прежде. Все чувства и эмоции становились сильнее, и все, что я видел, слышал, ощущал на вкус и запах, отличалось от нормальных ощущений. Я был оторван от мира сего. Кайф продолжался недолго: мой спектр ощущений резко, даже меня самого, сузился до сильной, как вновь ни странно, депрессией. Правило номер два – марихуана делает тебя сначала легким и спокойным, а потом агрессивным и депрессивным. Мой режим апатии вырубился, как сгоревшая лампочка и сменился чувством жажды чего-то большего, чего-то экстремального, вызывающего течь адреналин по венам с невыносимой скоростью. Тогда-то я и познакомился с Крисом. Тот еще подонок, но все же лучший и по сей день наркодилер. Я часто переплачивал ему, за что он, недолго думая, толкал отличную травку, а я с радостным лицом взбудораженного мальчишки выбегал на улицу; не важно, в какую погоду, я искал уютный закоулок и на сухом месте зажигал искру и выкуривал конопляные сигареты. Но заслуга Криса не только в изготовлении и продаже лучшей марихуаны, а всей наркоиндустрии Детройта. Как раз он подружил меня с экстази. Ты можешь представить меня, околачивающего возле таких подозрительных ночных клубов типа Луны или Вэйн? Да, это тот же чертов социофоб, страдающий комплексом хиккикомори! Это было неповторимое чувство. Будто бы я ослеп и онемел, а потом вознесся так высоко в небо, что меня вообще не было видно. Все сразу стало казаться таким ярким, жарким, красочным и незабываемым, как неон. В этих сомнительных общественных местах, которых я считал местом отбросов общества, я колбасился под ослепляющую и оглушающую светомузыку. Все тогда казалось таким… Оторванным от реальности. Словно все было на грани фантастики. Я даже не помнил и не понимал, что за девушка в грязной кабинке туалета подо мной изгибается, как искупавшаяся в мяте кошка, и девушка ли это была вообще. Похоже, она тоже приняла что-то подобно экстази, может, даже покрепче. Надеюсь, она меня хоть за крылатого единорога не приняла. Впрочем, в тот момент мне было так плевать, что я даже не заметил, что изо рта той девушки сочилась противная консистенция, состоящая из вырвавшейся самбуки, слюней, крови и чего-то еще омерзительно-зеленого и зловонно пахнущего. Также мне было чертовски плевать, что я обеими руками вцепился в грязное сидение унитаза. Правило номер три – экстази только для секса. Терзания по поводу моей "несостоявшейся любви", наконец, отпустили меня, хоть я каждый божий день просыпался в очередном туалете, буквально полным дерьма, с отрубившейся девкой. Я не то чтобы запомнить их имена, я не знал их в лицо. Если бы я встретил их, а это вряд ли, где-то на улице, то ничем, кроме злобного взгляда исподлобья я их не одарил. Но не в этот раз. - Ди? – слабый, хрипловато тихий голос послышался сзади. Я думал, что это очередной глюк, вызванный наркотой, да и мысль о том, что я сбрендил, никогда меня не покидала и уже не удивляла. Но этот приятный женский голос заставил меня развернуться. Это была роковая ошибка со вкусом горького и обжигающего язык поцелуя. Нет, это совсем не было похоже на то, что я делал с Джульеттой, это было… Иначе. Я чувствовал ее сладкую клубничную помаду, выпитый ею виски и медный вкус невыносимо-едкой крови. Ее звали Селена. Возможно, Бог захотел, чтобы я помучился вдоволь. Что и было у меня с ней. Этот ублюдок послал мне зверя во плоти очаровательной и сногсшибательной блондинки с огромными синими глазами и тонким, как осиновый лист, безупречным телом. Кстати, о ее теле: спали мы с ней почти каждый час. За этот сказочный секс я поплатился разрушительной трепкой своих драгоценных нервных клеток. Мы ругались. Мы. Часто. Ругались. Какой повод? Да я сам не в курсе. У меня есть только одно оправдание – она истеричка. Все могло начаться прекрасно: утренний поцелуй и нежное «я люблю тебя», а закончится скандалом и успокоением ее, что всегда приводило к постели. Я четко знал, что таких отношений я не выдержу. И решил сказать ей об этом. А знаешь, что она сделала? Она нашла себе нового человека, которого называла любимым, как когда-то меня. Я особо не любил ее, это было только ради секса, но… В груди что-то невыносимо ныло. Правило номер четыре – любовь не обязательно должна быть в постели. Может существовать секс без любви, но не любовь без секса. Увидев меня угнетенного и подавленного, Крис предложил мне попробовать кольнуться. Не знаю, почему, но я проникся к Крису какими-то теплыми чувствами. Я стал называть его другом, а он улыбаться мне, назвав голубым идиотом. Не сказать, что мы держались за руки и говорили «секретики» друг другу, как педики: мы доверяли друг другу. Если у него появится новый товар, то он сразу же говорил мне об этом. Принимать вместе с ним - неповторимо. Слышать его тяжелый выдох, умеренное сердцебиение и слабые смешки. Я обязан ему за многое: именно он познакомил меня с наркотиками. С героином в том числе. Поняв, что слабые наркотики или, как говорил Крис, "для младенцев", не оказывали такое же действие как раньше, когда я хотел пребывать в эйфории. Тогда я был морально убит. Героин я полюбил всем сердцем. Примерно как и экстази когда-то. Только диаморфин мог заглушить агонию чувств, что принесла моя очередная неудавшаяся любовь, и делал он это красиво, с чувством жидкого солнца, разливавшегося по венам. Даже если я находился в ледяном подвале, мобильное героиновое солнышко всегда меня согревало. Правило номер пять – если ты начал принимать наркоту, то забудь о своей прежней жизни, о красном дипломе юридической академии, счастливой семье и верных друзьях. Кто-то считал меня чрезмерно жизнерадостным, кто-то – раздраженным и злым. Все, конечно, зависело от того, сколько я принял. Помню, что в то время я ходил в край обдолбанным. Даже смешно становится, что я так прожил три года. Представляешь, три года со свинцовой тяжестью в конечностях, три года с ни разу трезво принятым решением, три года в дерьме, три года с героином. И я бы никогда не подумал, что из этой, вроде бы бездонной, темной и мерзкой ямы меня вытащит гей по имени Герман Мартинс. Сказать, что Гер, так я его звал, внешне не похож на голубого – ничего не сказать. Рыжие волосы, веснушчатое бледное лицо, приятные карие глаза, выступающие ключицы – в общем, первый парень в моей жизни. Если бы мне кто-то лет-таки десять назад сказал, что я стану встречаться с парнем, то я бы послал этого мудака к чертям и испытывал отвращение к однополым отношениям. Но тогда меня, мужика под двадцать, тянуло к малолетке. Я боялся притронуться к нему, испугать, заставить бояться меня. Я однозначно нравился ему, и это было взаимно. Никак не могу понять, как этот мальчишка залег так глубоко мне в сердце. Мы с ним целовались, и плевать я хотел, что стояли мы в школе Гера. Порой мы убегали с веселым детским смехом от злой директорши и, спрятавшись где-то в кафе, продолжали свое дело. Он слишком часто говорил, что любит меня. До сих пор вспоминаю его веселое, по-детски сказанное "люблю тебя, Ди»". А вообще, много у нас с ним было светлых моментов. Именно он согревал мои зяблые руки и дрожащие плечи. С ним я забывал о героине. Правило номер шесть – за все в этом мире надо платить. Герман не был похож ни на кого, кто был у меня ранее. Он был из параллельной Вселенной: слишком добрый, слишком эмоциональный, слишком доверчивый и наивный. Единственное, что сближало его и моих бывших, так это постоянные скандалы. Никогда не забуду тот день, тот злосчастный вечер в феврале. Он не был глупым - он был довольно догадливым и умным: быстро закатав мне рукава, он с ужасом посмотрел на множественные следы от уколов и вздувшиеся вены. Он кричал на меня, сквозь слезы орал своим тонким и разрывающим сердце голоском. - Ты же сказал, что не принимаешь! Ди, ты врал мне! Врал! - Нет, Гер, милый… Я не принимал. Это давнишнее. Я не принимал… - Врешь! Ты врешь! Самое обидное, что я говорил правду. Мне душу разрывало от его «лжец ты, Ди, лжец». Я хотел провалиться сквозь землю, чтобы только не видеть покрасневшее лицо, опухшие щеки и заплаканные глаза Германа. Я, переборов себя, шагнул к нему. Я хотел обнять его тогда. Очень сильно. Но я не успел: Гер убежал. Я остался один на деревянной лавочке возле БигМака, на которой мы с ним когда-то сидели и целовались. Я плакал. Я плакал, как страдающая тринадцатилетняя девчонка. - Я ничтожество. Черт бы меня подрал, блять… - Хочешь? Кто-то, стоящий над моей опущенной головой, всучил мне в руки бутылку Буда. Я хотел врезать этому придурку, но подняв заплаканное лицо, я увидел тебя. С тобой я забыл о скандале, произошедшим несколько минут назад. Нет, я забыл обо всем с тобой. Мне было не важно, где и когда находился я. Главное, что с тобой. Только с тобой я мог обсуждать со смехом историю создания Вселенной, издеваться над штатскими президентами, запивая Будом. Только тебе от всего своего рваного и истекающего кровью сердца я говорил: «Я люблю тебя». Только в твое имя я был беззаветно влюблен. Только с тобой у меня была своя атмосфера. Только ты дарила мне безумие. Только тебя я называл любимой и знал, что у нас взаимно. Только ты обращалась ко мне по имени, а не по кличке. Только тебе я рассказывал все на свете, все о своей жизни. Я улыбался как кретин. Черт, я уже не думал о наркотиках. Я отложил их куда-то в грязный угол дома, в который больше никогда не вернусь. Правило номер восемь – счастье длится недолго. Всегда найдется тот, кто испортит его. Помнишь вечер восьмого марта? Я тогда отправился в магазин, чтобы купить тебе тюльпаны. Я бы мог год или два тому назад за эти деньги купить себе дозы, но сейчас я знаю, что мне есть, на кого их тратить. Я как маленький мальчик бежал тогда домой, в нашу квартиру. Отперев дверь, я был ошарашен происходящим. Я стоял как вкопанный в дверном проеме. Букет упал на пол, разлетались ярко-желтые лепестки по холодному кафелю, сердце перестало биться, глаза расширились до невозможности, а рот распахнут, словно челюсть треснула и отвалилась. Я уже не помню, что тогда произошло. Память была обрезана, только вспоминаю отрывки из того дня: тебя испуганную в руках Гера, крики, слезы, ревностные обвинения в мой адрес по поводу того, что я не любил Германа, револьвер в дрожащих пальцах шестнадцатилетнего мальчишки, выстрел, алую кровь, растекающейся по обоям, впечатанную в бетонную стену оловянную пулю, оглушающую сирену скорой помощи. В тот момент я чувствовал отчаяние, я чувствовал, что жгучие, как серная кислота, слезы разъедали меня изнутри. Может быть, мне еще можно было бы помочь, но вся суть заключалась в том, что наркотики были для меня единственным выходом. Это было мое единственное лекарство от боли. Вот это и был конец - замкнутый круг. Я уже и так прожил непозволительно долго, словно беря взаймы свои годы жизни. А теперь Бог забирает долг назад. Странно, но в связи с произошедшими событиями я стал верить в него, в Бога. Стал верить и в надежду, второй шанс, предзнаменование, дружбу и любовь. Надеюсь, ты читаешь это с улыбкой, Даяна. Здесь совсем не так плохо, как я думал. Еда, конечно, не самая вкусная, но лучше, чем та, которую я готовил тебе. Не понимаю, как ты ее вообще в рот клала, да еще и улыбалась, говоря: "Вкусно, Дин". Мне здесь совсем не скучно: здесь много интересных людей, но некоторые поражают меня своей странностью. Ну да, конечно, что ожидать от психиатрической лечебницы. Тут, кстати, и Крис есть. Он частенько заглядывает ко мне из соседней палаты. Вот, например, сейчас: он пьет мой кисель, называя лысым идиотом с капельницей. А я ему отвечаю: «Весь в тебя». Ко мне приходил лечащий врач и сказал с утешающей улыбкой, что меня выпишут через две недели. Криса тоже. Локти все еще болят, но врач сказал, что это пройдет. Я все-таки рад, что все так сложилось. Для кого-то хорошо, для кого-то плохо. Знаешь, я люблю всех тех, кто был в моей жизни. Люблю своих родителей, что не обращали на меня внимание все детство, но подарили мне жизнь, которую я хотел. Люблю Джульетту Питерс, которая, кстати, сейчас замужем за каким-то олигархом и, кажется, счастлива. Люблю и Селену Марблз за ее постоянные истерики и скандалы, что сейчас пребывает в Нью-Йорке, лечится. Надеюсь, с ней все будет хорошо. Люблю и этого засранца Кристиана Шварца, что продолжает поглощать как пылесос мою утреннюю порцию каши. Люблю и Германа Мартинса за его доброе и необъятное сердце. Мне жаль, что я не смог его полюбить так, как того хотел он. Надеюсь, он простит меня. Там, на небесах. Мир тебе будет пухом, Гер. Правило номер девять – какой бы тварью ты ни был, тебе всегда дадут второй шанс.