Проигравший

— Когда он говорит, у меня горло перехватывает, — вздохнула Луиза, задумчиво перебирая складки своего платья. — Я знаю, что люблю его, Генри, хотя мы знакомы от силы неделю. Раньше я никогда не верила в любовь с первого взгляда, но теперь… Сидевший возле неё на веранде Генри кивал, и каждый этот кивок был мучителен. Он не понимал, как его сестра могла испытывать в точности те же чувства, что и он сам. Когда он увидел его впервые — гордая в своём одиночестве фигурка на быстро несущейся лошади, — то уже тогда понял, что вот-вот случится что-то из ряда вон выходящее, пугающее, нестерпимо притягательное. А уж когда фигурка, нагнав их, превратилась в молодого, статного и чрезвычайно привлекательного ковбоя, представившегося Морисом Джеральдом, Генри залился краской до самых корней волос — от смущения, стыда и какого-то неоправданного восторга. И, конечно, проявившаяся вскоре храбрость и находчивость мустангера только усилила первое впечатление. Генри заметил, что Луиза тоже заинтересовалась незнакомцем, и тогда впервые в жизни из доброго друга она превратилась для него в соперницу. — Мне всё равно, что будут думать об этом другие — я останусь с ним, — продолжала девушка, не подозревавшая о кощунственных мыслях своего брата, и тот в очередной раз испытал болезненный приступ малодушия. Их крошка Лу так быстро выросла и стала независимой и упорной; он же не собирался раскрывать сердце, не ощущая в себе никаких сил бороться. Да и не было в этом смысла, как не было у него шансов на победу. И всё же ему не давало покоя их последнее прощание. Морис галантно поцеловал Луизе руку, и только когда она отошла, взял пальцы Генри… и поцеловал их тоже. Это наверняка было шуткой, но шуткой почти жестокой, да к тому же находящейся за гранью дозволенного, и Генри в тот миг почти потерял голову. Сейчас, вспоминая случившееся, он едва мог справиться с нездоровым возбуждением, смешанным с гневом по отношению к мустангеру, которого он почти уже ненавидел за то, что тот успел так быстро околдовать их обоих — его и сестру. Что за необыкновенный человек! Отдавал ли он отчёт в том, что заставлял влюбляться в себя так легко, не прикладывая к этому почти никаких усилий? Луиза молчала, погружённая в собственные мысли, и была в полном неведении о той буре, что настигла её брата. Того давно уже бросало из крайности в крайность; в голове носился рой мыслей, но все они отступили на задний план, когда он принялся вспоминать загорелые пальцы Мориса, его потёртую шляпу, бросавшую тень на лоб, осанку, по которой его можно было узнать издалека, и добрые глаза. Нет, Морис не мог так жестоко смеяться над ним, он был искренен в своём порыве. Что, если… — Куда ты идёшь? — спохватилась девушка, заметив, что Генри встал, явно куда-то собираясь. — С тобой всё хорошо? — нахмурилась она. — Я прогуляюсь немного, — ответил он слабым голосом, но этого хватило: Луиза и сама была во власти переживаний. Заряженного револьвера, висевшего на поясе её брата, она тоже не заметила. Бедный юноша окончательно потерял голову. Он собирался найти Мориса. Предлогом для дуэли могло стать всё, что угодно — например, то, что он слишком беззастенчивое внимание уделял Луизе, несмотря на категорические запреты её отца. На самом же деле, уничтожив мустангера, он выбрал бы единственный способ избавить себя от будущих страданий. Даже если предположить — хотя бы на одну секунду — что Морис ответит ему взаимностью, это ни за что не продлится долго — по известным причинам. Генри готов был убить весь свой стыд, свои страхи и сомнения одним выстрелом — или погибнуть сам. В этом стремлении он едва узнавал себя, как будто на плече у него пристроился дьявол, нашёптывавший в ухо ужасные приказы. Бедный добрый Морис — он так и не узнает, что стал виновником этого чудовищного переворота в душе случайно влюбившегося в него молодого человека. Приятная тяжесть оружия не ослабевала, но, не пройдя из десяти шагов, Генри понял, что не выстрелит. Что на дуэль не с Морисом он собрался, а с самим собой, и что дуэль эту, даже не начав толком, он заведомо проиграл.