Сердце Зверя

Глава 27, часть 1. Конан осторожно подцепила пальцами с коротко обрезанными ногтями светлое покрывало и приподняла его. Белое и словно посиневшее в ярком свете негромко гудевших ламп тело она оглядела без брезгливости, но одновременно и неохотно. Трупы Конан никогда не пугали – во время подготовки она и не такое видела. Охотники, в конце концов, должны были адекватно реагировать даже на свалившиеся им на голову кишки, случись вдруг такая неприятность. По горлу шли неровные, глубокие и очень длинные царапины – Конан смутно подумала, что она видит воочию, что значит «перерезали глотку от уха до уха», и опустила покрывало. Коноха – по крайней мере, гильдейская ее часть – стояла буквально на ушах. Никто не ожидал, что на альфу со Зверем вообще могут напасть. И, как назло, одними из первых о «происшествии» узнали журналисты, набежавшие на место едва ли не раньше гильдейцев. Правила для альф, чьими омегами были Звери, определили давно и практически не меняли. Они обязаны были выходить на связь каждый день, отвечая на звонки уполномоченных за этим следить. Когда Дейдара не ответил на третий звонок, к нему отправили нескольких охотников, которые нашли только труп в опустевшей квартире. А еще через пятнадцать минут ее, Конан, спешно сдернули с постели в ее единственный за неделю выходной и вместе с несколькими «специалистами», как их окрестили в новостях, погрузили в не менее спешно вызванный вертолет, чтобы не терять в дороге лишние часы. И теперь она, окруженная работниками разных мастей – от патологоанатомов до патрульных, нашедших тело, – стояла в просторной холодной комнате, пытаясь разобраться, какого черта произошло. Конан плотнее запахнулась в тонкую скрипнушую кожаную куртку и повернулась к невысокому, опасливо косящемуся на накрытое покрывалом тело парнишке, которого тоже притащили из Конохи. - И? – спросила Конан, еле сдерживаясь, чтобы не поежиться от холода. Вообще-то она рассчитывала, что им позволят провести «собрание» в каком-нибудь другом месте, подальше от трупа и холода, в котором этот самый труп держали. Но впопыхах никто об этом, видимо, даже не подумал, и всех согнали в морг. Парнишка с усилием отвел взгляд от тела и мельком взглянул на папку в своих руках. - Судя по всему, отметины совпадают, - сообщил он то, о чем Конан и сама успела уже догадаться. В конце концов, не так давно именно она уже имела счастье разглядывать подобные рваные царапины на альфах, найденных в подвале дома. - Но мы по-прежнему не знаем, чем они оставлены. Никаких отпечатков или следов, - добавил парень, рассказывая ей... ничего. У Гильдии ничего не было. - Я бы сказал, что это сделал оборотень, учитывая размеры царапин, но... они как-то странно выглядят, - вмешался другой специалист, которого Конан мысленно окрестила «петушком» за торчащие гребешком волосы. В Гильдии достаточно лояльно относились к внешнему виду сотрудников, позволяя им все, что угодно – от татуировок до кораблей в прическе. Последнего, впрочем, Конан вживую никогда не видела. - В смысле... Я знаю, как это звучит, но у нас не получается даже примерно воспроизвести лапу, которая могла бы оставить такой след. Потому что по расположению царапин это не похоже на лапу, - закончил «петушок». – Да и вчера полнолуние только начиналось, в это время оборотни еще не начинали обращаться. Конан кивнула. - То есть вы хотите сказать, что у нас четыре убийства, включая тех альф, о которых мы ничего не знаем, - подытожила она. «Специалисты» что-то недовольно пробурчали, но спорить не стали. - Что с камерами? – моментально теряя к ним интерес, спросила Конан, поворачиваясь уже к представителям Гильдии этого города. Те переглянулись, и уже по их лицам Конан поняла, что ловить тут, видимо, нечего. Давно надо было наплевать на отговорки в духе: «у нас нет денег», «мы не оставляем простора для частной жизни», «как-нибудь потом решим» – и потребовать устанавливать камеры наблюдения повсюду и в обязательном порядке. - Внутридомовая оказалась отключена. Она успела поймать на входе какого-то мужчину, но на него ничего нет. Жильцов опросили, никто его не знает. Как он вышел и вышел ли из дома вообще – тоже неизвестно. Отпечатков он не оставлял, неприметная одежда, капюшон и все такое, - сообщил один из гильдейцев. – И мы не знаем, омега он, альфа или бета. На улице тоже ничего зафиксировать не удалось. - Но Пятый исчез, и непонятно, имеет ли тот мужчина к этому какое-либо отношение. Судя по результатам последних проверок, у покойного и Зверя были... проблемы во взаимоотношениях. Медицинские показатели у Зверя тоже не из лучших, у него были нервные срывы, приступы агрессии и еще куча показателей неадекватности, - вмешался другой гильдеец, пролистывая изъятую из архивов карту. – Я бы, если честно, не удивился, если бы узнал, что Пятый сам его убил. Конан хмуро посмотрела на папку в его руках и протянула ладонь, в которую гильдеец безропотно вложил бумаги. О том, что у Дейдары были серьезные проблемы с Пятым, она знала, равно как и остальные из ее круга. Связи, особенно со Зверями, налаживались обычно тяжело даже несмотря на вязки. Мало кто из нынешних владельцев Зверей – кроме, пожалуй, Учихи, но его случай еще более непонятен, чем все остальные – не сталкивался с проблемами после вязки. Четвертому, например, понадобилось почти девять месяцев, прежде чем связь укрепилась. А все потому, что Звери не слишком любят, когда их носителей вяжут против их воли. Со временем это отторжение ослабевает, потому что совместная жизнь, также совместно проведенные полнолуния все же не могут не подействовать, но до того... Дейдара столкнулся с обычным и привычным Гильдии положением вещей, когда большую часть времени Зверь мучается из-за навязанной связи, но вынужден находиться рядом с альфой, к которому он теперь привязан. Ну а подобные страдания и метания объяснимо и почти всегда приводили к депрессиям, срывам, истерикам и всем прочим проявлениям недовольства жизнью. - И он мог это сделать? Связь все равно была, - усомнилась Конан. Она слышала о множестве вещей, но чтобы в повязанной паре причиняли друг другу вред – это был нонсенс, на котором Гильдия и играла. Гильдеец развел руками. - Это Зверь. Мы знаем о них меньше, чем о какой-нибудь очень глубоководной медузе, - пожал он плечами. - В любом случае, следов борьбы, крови или еще чего-нибудь от Пятого нет. И зацепок тоже, - мрачно добавил «петушок», обиженный пренебрежением Конан, которая после приезда ни в квартиру убитого, ни куда бы то ни было еще не заходила, а сразу пришла любоваться на тело и требовать ответов. Как и многие очень средние работники, которых в случае необходимости легко можно было заменить, «петушок» не слишком любил тех, кто относился к редкому разряду практически незаменимых. Конечно, случись вдруг что, заменили бы кого угодно, но форс-мажорные обстоятельства случались, как показывала практика, крайне редко, особенно если не участвовать в охотах, а сидеть за канцелярской работой. Конан, безразлично скользнув по нему взглядом, собрала все отчеты, в последний раз с нечитаемым выражением лица покосилась на накрытое покрывалом тело и, сухо попрощавшись, вышла. Неширокий светлый коридор, в котором пахло стерильностью и чем-то едким, царапающим ноздри, был практически пуст. Учитывая, что Гильдия стояла на ушах, большую часть работников вежливо попросили не путаться под ногами и остаться на сегодня дома. Такое количество народа попросту не влезло бы в здание – из Конохи зачем-то продолжали присылать кого попало в надежде найти ответ на простой вопрос: куда делся Пятый? Оставалось только дождаться экстрасенсов и прочих ведьмаков, чтобы дополнить картину. Конан фыркнула, небрежно впихнула отчеты в сумку, больше похожую на кейс, и растерла замерзшие руки. В коридоре было намного теплее, но тело, казалось, все никак не могло понять, что можно больше не мерзнуть и отогреваться. - Вам что-нибудь принести? – услужливо подпрыгнув со стула, поинтересовалась молоденькая секретарша, которой шеф уже успел внушить, что на этот день начальство меняется, и слушаться пока придется «пафосных типов из Конохи». Конан хотела было отказаться, но холод и голод (а ела она в последний раз прошлым вечером) быстро ее переубедили. Потребовав себе кофе и «еще чего-нибудь», Конан прошла в освобожденный для нее кабинет и села за пустой стол, на котором, кроме декоративной лампы, ничего не было. Проследив пальцами причудливый узор «ветки», в которой запуталась лампочка, Конан попыталась прикинуть, как должен выглядеть свет от этой лампы. Учитывая, что лампочку окутывало сеточкой веток и листьев, светила она явно неровно. Ни писать, ни читать в таком перебивающемся узором свете явно не получится. Точнее, получится, но глаза такому счастью вряд ли порадуются. Кресло было до жути неудобным. Конан, привыкшая к достаточно мягким, чтобы было комфортно сидеть, и достаточно жестким, чтобы не было соблазна сидеть криво, креслам, неуютно поерзала. Кажется, это кресло оказалось достаточно идиотским, чтобы она чувствовала под пятой точкой хищно оскалившиеся под подкладкой гвозди, которые, по-хорошему, давно стоило бы вытащить. Но основной хозяин кресла или покрылся коростой на заднице толщиной в десять сантиметров, или был просто мазохистом. Других кресел и даже стульев в округе не было, и Конан, устало потерев висок, дернула один из ящиков в столе. Он предсказуемо оказался закрыт. Будь Конан чуть больше дела до его содержимого, она бы вскрыла замок без особых проблем, но тайны начальничка не самого крупного городка ее мало интересовали. Секретарша, локтем опустив ручку и толкнув тяжелую дверь бедром, кое-как протиснулась в кабинет, умудряясь держать в одной руке громоздкий поднос, а в другой – высокую чашку, от которой поднимался дымок. Декоративную корзинку с салфетками в одном отделении и сахаром – в другом, она ухитрялась удерживать на мизинце той же руки, в которой она несла чашку. Конан, невольно удивившись ее цепкости, откинулась на спинку стула, освобождая стол. Помогать она не спешила, давно уже усвоив для себя простое и действенное правило – помощи заслуживают только те, кого ей самой жалко потерять. Всех остальных Конан без особых угрызений совести могла бы убить и сама. А дорогих людей, как показывала практика, было совсем немного. За целую жизнь таковых могло набраться едва ли больше десяти человек. Кровное родство для Конан тоже ничего не значило. Семьи в общепринятом смысле этого слова у нее никогда не было. Секретарша, кое-как разобравшись с грудой посуды в руках, поставила на стол чашку, корзинку и несколько вазочек, пестро украшенных цветочками. В одну вазочку был щедро навален мармелад, в другую – аккуратные пухлые кексы, обсыпанные орешками, а в третью – пара сэндвичей. Чайник, больше похожий на графин, секретарша поставила чуть поодаль на мягкий круг прихватки, чтобы не испортить стол. Конан, сомневаясь, что ей может понадобиться еще кофе – высокая чашка по объему явно вмещала в себя три стандартные кружки – кивнула и произнесла чопорное «благодарю», от которого секретарша скривилась, будто Конан оскорбила ее мать, бабушку и свекровь одним этим словом. Едва за секретаршей закрылась дверь, Конан придвинула к себе миску с сэндвичами и взяла одну салфетку. Аккуратно сложив ее пополам, она взяла салфеткой сэндвич. Есть руками Конан ненавидела и позволяла себе это только дома – в своем безопасном месте, где можно не заморачиваться на этикет и микробов. Люди в кафе, грязными лапами хватающие еду, всегда вызывали в ней тихий ужас и отвращение. Впрочем, люди, выкапывавшие из сумок антибактериальные салфетки или протирающие руки антисептиками, ее тоже смущали. Другое дело, что Конан смотрела на них и забывала тотчас же – чужие проблемы ее никогда не волновали. Наверное, поэтому на нее смотрели с удивлением, когда понимали, что Конан не может поддерживать беседы о чьем-то новом ремонте или перестановке в кабинете – Конан попросту не обращала внимания на всю эту чепуху. Местность она проверяла по-охотничьи лаконично: на предмет возможных укрытий или засад, мельком отмечая, что и откуда на нее может упасть и куда можно в случае чего броситься, чтобы на время спрятаться. Такие годами вбитые рефлексы мучили практически всех охотников. Без подобного чутья они не имели бы шансов выжить. Конан сжевала сэндвич и, лишь потянувшись за вторым, вспомнила, что ей надо позвонить Хидану. Вряд ли он еще не в курсе произошедшего, но отзвониться все равно стоило хотя бы за тем, чтобы узнать, не решили ли чего-нибудь в их круге относительно сложившейся ситуации. Голод снова перевесил, и Конан решила повременить со звонком. Пятнадцать минут ничего не решат. Рассеяно глядя на причудливую лампу, Конан повертела ее по столу, недовольно скрипевшему всякий раз, как тяжелая конструкция скользила по поверхности, пытаясь понять, каким образом меняется лампочка. Загадка решилась просто – лампочка менялась только посредством насилия. Конструкцию приходилось разбирать, высвобождая из «ветвей» перегоревшую лампочку. Крепления были сделаны так причудливо, что Конан сразу представила себе, как хозяин этого кабинета каждый раз вызывает специально обученного работать с этой лампой «специалиста», который приходит, волоча с собой ящик с инструментами. Дешевле было просто не включать эту лампу. Конан, всегда любившая практичные, простые и надежные в использовании вещи, в очередной раз задалась вопросом: зачем было покупать такую идиотскую штуку? В практическом применении от лампы не было бы никакой пользы. Невольно Конан вспомнила уже давно далекие времена, когда у нее в кармане был только скомканный в шарики мусор, а за спиной – маленький оранжевый рюкзачок, в котором сиротливо ютилось несколько некрупных купюр, стащенных из бумажника отчима, и старая потрепанная мягкая игрушка – ежик с блестящими черными глазами и нелепыми гнущимися тряпичными иголками. Отца Конан помнила очень приблизительно. Внешность его она позабыла в тот же год, когда он вдруг исчез из ее жизни, зато она помнила, сколько силы всегда исходило от этого плотного, жилистого и очень высокого мужчины, рядом с которым мать казалась девочкой-подростком. Правда, парочке грабителей – а они жили в не самом благополучном районе города – ничто не помешало воткнуть нож ему в бок. Почти сразу же после исчезновения отца Конан на время лишилась и матери. Тогда она мало что понимала и правила игры освоила много позже, поэтому помнила только, что мать тоже исчезла, а она сама оказалась во вполне приличном, впрочем, детском доме. Конан была альфой, а с ними всегда обращались лучше, чем с омегами, оказавшимися в похожем положении. Ее мать была из диких – отец, как Конан позже выяснила, был одним из тех экспериментаторов, который, будучи гражданским, решил взять в жены пойманную охотниками дикую, а не какую-нибудь приличную городскую омежку. Все это Конан выясняла постфактум, едва ли не после своего совершеннолетия. После смерти отца мать забрали в Гильдию, и ребенка ей могли вернуть только после следующего брака и с согласия новой пары. Не то чтобы мать настаивала, впрочем. Конан вообще поражалась тому, что ее мать была оборотнем – по поведению она больше была похожа на перепуганную мышь, никогда не спорила и прикрикивать себе позволяла только на дочь – и то пока она была слишком маленькой, чтобы дать отпор. Новый супруг из детского дома Конан все-таки забрал, несмотря на то, что мать в принципе была даже и не против того, чтобы она там осталась. Самой Конан иногда казалось, что так было бы лучше для них всех. Но все случилось как случилось. Альфы, не связанные родством, редко ладят действительно хорошо, когда вынуждены существовать на одной территории. Конечно, они прекрасно жили в городе, напарники в Гильдии считались почти родней, но по факту – им никогда не приходилось жить в одном доме, разбираться с хозяйством (или «территорией», как назвали бы это более грубые, но меткие специалисты) и вообще соревноваться за что бы то ни было. В таких условиях сохранять хорошие отношения было легко. У Конан же и отчима отношения не заладились с самого начала. Чужой альфа, заявившийся в ее дом (который им оставили ввиду отсутствия других родственников у отца, кроме Конан, наследовавшей имущество по закону), отнявший у нее окончательно мать, ей категорически не нравился. Ее злило в нем абсолютно все – от привычки постоянно кашлять, прочищая горло, до манеры оставлять чашки с недопитым чаем в комнатах. Мать ничего не предпринимала, даже видя, что новый муж и дочь скандалят день ото дня. Самой Конан в то время было лет семь или восемь, и ругалась она хоть и по-детски, но с уже явно выраженными повадками альфы, пытающегося отбить свою территорию у чужака. Отчиму было на это глубоко наплевать. Он, пользуясь «отеческим» правом, огрызался на нее и периодически поднимал на нее руку – несильно, правда, и не на видных местах. Поначалу пытавшаяся найти помощи хотя бы у матери Конан несколько месяцев терпела, а потом собрала в подаренный когда-то отцом рюкзачок пару футболок, чистые джинсы, стащила деньги у омерзительно храпящего на весь дом отчима и сбежала из дома. Идти ей было некуда, родни у нее не было, и ей было всего восемь лет. Смешавшись с толпой ехавших в соседний городок на экскурсию детей, она уехала из осточертевшего города, в котором родилась, и осталась бродяжничать в этом самом соседнем городе. В крупных городах бродяг не было вообще. Здесь у каждого проверяли документы, и место жительства, как следствие, имели все. В мелких и никому не интересных городах жизнь была не такой уж и благополучной. Омег, впрочем, среди бродяг в любом случае не было – допускать оборотня, который в перспективе может вырезать все население, в город, никто не рисковал. Зато бездомные, нищие и голодные были в таких городках в избытке. Первые месяцы оказались самыми тяжелыми. Конан, привыкшая к приличной домашней жизни, оказалась на улице без ничего. Тех денег, что она стащила у отчима, хватило на пару недель – она покупала дешевые булочки, по вкусу (да и по виду) больше похожие на губку для мытья посуды, и обходилась водой из-под крана, когда удавалось проскользнуть в туалет в какой-нибудь забегаловке. Девчонка, бродящая без родителей, никого не напрягала. Ее только раз остановил патрульный – и то проверить, не оборотень ли она. У нее не спросили даже имени, и, посветив фонариком в глаза, благополучно отправили восвояси. Когда кончились деньги, Конан открыла для себя другой способ добывать еду. Она держалась поближе или к открытым лоткам, где у зазевавшегося продавца можно стащить яблоко покрупнее или, если повезет, выручку, или же к детским площадкам – сердобольные мамочки, по большей части омеги, голодного взгляда «детеныша» выносить не могли и обычно покупали ей что-нибудь по мелочи, а то и приглашали переночевать на пару ночей. От тех же мамочек Конан периодически получала условно новую одежду, из которой вырастали их собственные дети, и возможность нормально помыться. В грязи Конан, впрочем, никогда не жила, стараясь мыться хоть в тех же туалетах, закрывшись на задвижку, хоть под дождем. В холода получить приглашение в чей-нибудь дом было проще, и Конан этим беззастенчиво пользовалась, раз и навсегда усвоив, что для собственного выживания можно делать все, что угодно. Правила имели для нее смысл только тогда, когда их можно было выполнять без риска сдохнуть в канаве. Она провела на улице два года. К десяти годам она уже знала всех бродяг в округе, а они знали ее, хоть никогда и не общались. Конан предпочитала держаться особняком и отвечать только для себя. Единственным человеком, с которым она общалась, был Яхико – совсем молодой на вид мужчина, которого Конан сначала приняла за подростка – настолько хилым и хрупким на вид он был. В итоге, правда, оказалось, что ему было двадцать три, он был бетой и, ко всему, болен какой-то неизлечимой болезнью, название которой Конан не запомнила. Когда Конан случайно наткнулась на него в единственной не разрушенной до конца (здесь сохранилась крыша, зато не было пола, и все поросло густой травой) комнате заброшенного дома, он был уже осунувшимся и бледным, как полотно. Ярко горели только его рыжие волосы. Яхико, как узнала Конан, был сиротой и жил до того в детском доме. Умудрился выучиться на преподавателя высшей математики, но проработать по специальности так и не успел. Болезнь его подкосила, лечения от нее не было, и жить ему стало негде, едва выяснилось, что работать он не сможет и платить за жилье, соответственно, тоже. Так Яхико, до которого никому не было дела, оказался на улице. Какое-то время, пока позволяло здоровье, он подрабатывал то грузчиком, то курьером, то каким-нибудь другим мальчиком на побегушках, но его здоровье все ухудшалось. Он не ел неделю, от безысходности обкусывая сорную траву, пробившуюся в этом холодном, хоть и сухом, месте, когда на него наткнулась Конан. Сама Конан так и не могла понять, зачем взялась помогать незнакомцу, напугавшему ее в первую минуту до чертиков. Но она помогла, и таскала еду и воду еще и для Яхико, поддерживая его постепенно угасающую жизнь. Яхико, не любивший быть обязанным, взамен возмещал ей школьную программу, которую Конан, бродяжничая, пройти никак не могла. За побег из дома – по сути не такой уж и необходимый – Яхико Конан никогда не осуждал. Психология альф и омег от психологии бет отличалась, как небо от земли. Так что в эти дела он не вмешивался. Пока Конан добывала ему еду и выпрашивала у искренне жалеющих вынужденных бродяжничать детей мамочек тетради и ручки, Яхико, перебираясь поближе к свету, расписывал в тоненькой, грязной от земли тетрадке программу занятий, пытаясь вспомнить все, чему его самого когда-то учили в школе. Конан такая идея сначала не нравилась, но она слушала скучные уроки из уважения к вбившему себе что-то в голову Яхико. Постепенно она втянулась, и уроки перестали быть скучными. Потом, уже в школе, Конан с удивлением поняла, что Яхико успел дать ей куда больше, чем несколько лет учебы, и одноклассников она обгоняла по программе минимум на пару лет – во всяком случае, по математике. Полтора года она провела с Яхико, пока однажды не вернулась в их обжитую уже за столько времени комнату в разрушенном доме и не нашла своего единственного оставшегося родного человека мертвым. Тогда же она вспомнила, что с утра Яхико настойчиво выпроваживал ее, хотя у них была и еда, и вода, и просил не возвращаться подольше. Двое суток Конан просидела рядом с бросившим ее Яхико, потом собрала в рваный старый пакет исписанные ими тетради и ушла. С неделю она бесцельно бродила по улицам, бесцельно доедала остатки успевшего покрыться плесенью хлеба, пока не оказалась у дома одной знакомой мамочки, у которой она оставалась как минимум раз в месяц на пару ночей. Пара этой мамочки – высокая скуластая альфа – постоянно была в разъездах, поэтому скучавшая омега, устававшая от своих слишком маленьких детей, радовалась присутствию Конан, которая хотя бы умела говорить, вела себя прилично и могла поддержать разговор. На этот раз мамочка оказалась не одна. Конан она радостно поприветствовала, пропустила в дом, отправила мыться, а потом пригласила в гостиную, где Конан увидела пугающего мужчину. У него был шрам на подбородке и закрытый аккуратной темной повязкой глаз. На Конан он весь вечер смотрел немигающим взглядом, от которого у Конан еда вставала поперек горла. Мамочка, пытавшаяся поддержать разговор, доложила, что этот «милый дяденька» - дальний родственник ее альфы, заехавший по дороге к ним. Много позже Конан узнала, что «милый дяденька» приехал из-за нее, когда узнал из рассказов родни, что Конан бродяжничает несколько лет, но, по виду, прекрасно умудряется выживать на улице. В любом случае, на следующий день, собрав тетради Яхико в нормальный пакет, Конан уехала из города с этим самым «дяденькой», а тот, в свою очередь, отвез ее в семью к знакомым. Дер и Ник – оба, будто в пару к именам, высокие и с жесткими чертами лица, приняли ее без вопросов. У них было два сына - Хидан и Какузу, которые были старше самой Конан на год и два соответственно. К появлению нового члена семьи они отнеслись поначалу не слишком радостно, учитывая, что все трое детей оказались альфами. Впрочем, в детском возрасте инстинкты защиты территории проявлялись редко, и с ними можно было сладить, если правильно воспитывать детей. Конан, которая из-за этих слишком рано проснувшихся инстинктов ушла из родного дома, в этом жилище была не хозяйкой, поэтому с ней проблем не было. А Хидан с Какузу подчинялись отцу. Да и оба родителя были людьми жесткими и прививать культуру общения умудрялись с легкостью. Рук на детей они не поднимали никогда – Дер, как альфа, просто не считал нужным лупить альф (из-за особенностей поведения альф вообще старались не трогать физически, опасаясь дальнейших проблем с психикой), а Ник, как и многие омеги, никогда детей не наказывал, считая, что «волчатам» стоит позволять многое. Так что наказания следовали обычно от Дера, который ограничивался домашним арестом или «безденежным» периодом, отлучая детей от карманных денег. В ее настоящей семье все (то есть – отчим) решили, что она уже не вернется и вообще мертва, и наслаждались жизнью. В розыск Конан и не объявляли, опасаясь, что тогда с удобным домом придется распрощаться. Конан, которую новая семья привезла к прежнему жилью, понаблюдала за семейной идиллией отчима и матери, а потом потребовала у довольно хмыкнувшего Дера как-нибудь решить проблему отчима с жильем. Что именно сделал Дер, она не знала, но отчим больше в ее доме не появлялся, а мать, удивительно постаревшую за эти несколько лет, снова забрали в Гильдию. Дом же с согласия самой Конан перешел к приемным родителям, которые ухитрились в обход кучи инстанций ее удочерить и поселить у себя уже на законных основаниях. Конан без особой печали поменяла старую фамилию на фамилию Дера, и в десять лет у нее началась уже совершенно другая жизнь. Единственным напоминанием о том, что когда-то она жила совсем по-другому, был чудом уцелевший за столько лет ежик, которого Конан сохранила на память неожиданным способом – уговорила новых родителей заспиртовать его в небольшом прямоугольном «аквариуме», как дразнился обычно Хидан, постукивая пальцем по стеклу. Впрочем, «уговаривал» в основном Ник, потому что решения зависели от Дера, который сначала отмахивался, утверждая, что все это ерунда. Заметив, как огорчилась отказу Конан, целый день аккуратно очищавшая ежика от грязи, налипшей на него за годы ее бродяжничества, за дело взялся Ник, который умел доставать Дера легче, чем все трое детей вместе взятые. Конан фыркнула, вспомнив, как однажды невесть за что обидевшийся на Дера Ник игнорировал его две недели, убедительно делая вид, что никого в комнате кроме него и детей нет, и ночевал в гостевой комнате. Обо всем важном он докладывал Деру через детей, которые служили почтовыми голубями, пока родители не соизволили помириться. Конан подтянула к себе чашку с кофе, подула в нее и осторожно отхлебнула. Кофе успел остыть и теперь не обжигал язык, что не могло не радовать. Телефон глухо и ябеднически запищал. Поморщившись, Конан отложила чашку и вытащила мобильный из кармана джинсов. - Я как раз собиралась звонить, - не дожидаясь приветствия, сказала она, подтягивая к себе вазочку с кексами. Свернув еще одну салфетку, Конан взяла кекс и собрала губами орехи с его поверхности. - Долго собираешься, сестренка, - проворчал Хидан лениво. Уж он-то явно не вскакивал на рассвете и не бегал с разборками. Конан зажала телефон между плечом и ухом и освободившейся рукой подтянула к себе чашку. - Отстань, - также лениво и привычно огрызнулась Конан. С Хиданом они никогда особо не церемонились и, как следствие, созванивались почти постоянно. Какузу же, чопорный и ненавидящий пустую болтовню, объявлялся иногда раз в полгода. Впрочем, о его жизни и Конан, и Хидан все равно знали от Ника, который продолжал держать детей в поле зрения несмотря на то, что все они жили в абсолютно разных частях страны. Ник с Дером и вовсе переехали в один из небольших и спокойных городов, едва пристроили всех детей в Гильдию по протекции тридцать лет проработавшего там на высокой должности Дера. Деру было уже под пятьдесят, Ник был его немногим младше, и возраст давал о себе знать – обоим хотелось спокойной жизни и как минимум ежемесячных отчетов от детей. - У меня голяк, - призналась Конан, надкусывая кекс. – Подозреваемых нет, орудия убийства нет, где Зверь и жив ли он вообще – непонятно, зато есть теория о том, что Пятый сам прикончил Дейдару и сбежал. Хидан помолчал. В трубке несколько минут было слышно только глухое потрескивание, будто он играл телефоном в футбол. Конан, привыкшая уже к тому, что братца постоянно отвлекает его омега, использовала удачно выпавшее время, чтобы еще раз укусить кекс и подлить себе кофе из чайника – там он был еще горячий. - Я тут, - буркнул наконец мобильник голосом Хидана. – Югито говорит, что Пятый живой. Ну, она так думает. Хотя я не уверен, что Звери чуют друг друга, раз мы не знали о существовании Девятого, пока он не свалился нам на голову. Конан фыркнула. Звери были, наверное, единственными существами, о которых им было так мало известно. - Надо было забрать Пятого быстрее, - заметил Хидан. Конан пожала плечами, забыв, что ее никто не видит. - Уже поздно что-то менять. Если Пятый жив, его будут искать. А если нет – мы рано или поздно об этом узнаем, когда стаи начнут дележку Зверя, - отозвалась она мрачно. Братец попал в точку. Они все видели, что Дейдара со Зверем справиться никак не может, несмотря на прошедшее время. Из Дейдары всегда был плохой охотник, и большую часть времени он проводил за канцелярскими делами, обжегшись на первой же охоте, на которой ему едва не оторвали голову. Зверя ему доверили благодаря тому, что он входил в их круг, но с силой у него всегда были проблемы. В этом плане он был больше похож на бету, по случайности уродившуюся альфой. Неудивительно, что Зверь никак не подчинялся такому альфе. В любом случае, они терпеливо ждали, пока Зверь угомонится, и связь закрепится, но этого не происходило. Пятый становился все неадекватнее, каждое полнолуние, да и не только, срывался до такой степени, что порой приходилось его запирать в Гильдии или сажать на цепь. Дейдару он в такие моменты ненавидел настолько люто, что несколько раз едва на него не кинулся. Однажды, помнится, Пятый едва не сломал ему руку – Зверя вовремя оттащили, и Дейдаре на память достался только вывих. Что ж, возможно, Пятый и мог убить Дейдару сам. - Мы сразу говорили, что надо отдать Пятого тебе, раз уж ты его ловила, - добавил Хидан, подумав. Вообще, они планировали посмотреть, что будет в это полнолуние с Пятым и уже тогда решать, что делать. Учитывая, что связь – какой бы слабой и никчемной она ни была – разорвать можно только одним способом, выбор у них был невелик. Время текло неумолимо, и планы нужно было выполнять, пока крикливые правозащитники не испортили им всю игру. Пятого Зверя терять им было никак нельзя, и в случае очередного провального полнолуния им пришлось бы избавиться от Дейдары самим, чтобы забрать Зверя и повязать его с кем-нибудь другим, посильнее, кому Зверь в конце концов подчинился бы. Интересно все же, как Учиха умудрился настолько безболезненно ужиться с сильнейшим Зверем? Судя по тому, что Конан видела, Девятый подчинялся ему безоговорочно и никакой проблемы в этом не видел. Что же такого мог сделать Учиха, что Зверь признал его достойным составить ему пару? В Гильдии были давно составлены приблизительные сценарии того, как будут вести себя Звери после вязок, чего стоит ожидать и какие проблемы свалятся на голову альфы, но Учиха и тут умудрился все спутать. Судя по осмотрам, и он, и Девятый были в полном порядке, никаких проблем ни с психикой, ни с еще чем-нибудь не было, вообще ничего проблемного не было. Немногие в Гильдии имели доступ к документации о Зверях. То, что они отдали Шикамару, было общедоступно, но все остальное – например, психическую нестабильность Зверей – держали в тайне ото всех, кроме определенного круга лиц. Нестабильность, правда, проявлялась на второе-третье полнолуние – после вязки омегу настолько пришибало неожиданной связью, что никаких сил на то, чтобы огрызаться, у него не оставалось. Но у Учихи, кажется, и сейчас по-прежнему не было никаких проблем со Зверем. Шикамару Конан навязали практически насильно – обычно осмотрами занимались проверенные люди, которые могли молчать, когда это нужно. Но проверенные люди имели нехорошую привычку стареть и хотеть в отставку, поэтому кадры приходилось заменять. Шикамару с его безупречным послужным списком еще со времен университета, по мнению начальства, подходил идеально. Не говоря уже о том, что в Конохе из всех специалистов по омегам он практически единственный входил в число тех, кто занимался еще и Зверями. Его изначально готовили под Зверей, и с самого начала Шикамару посоветовали помалкивать обо всем «зверином», если только не будет других распоряжений. Например, курс лекций. Эту политику Шикамару без труда усвоил, хоть его и болтало все время от исследовательских лабораторий до каких-нибудь выкопанных древних трудов или технических разработок. Хотя пока Шикамару был так называемым стажером, по крайней мере, по Зверям. Ему доверяли осмотры и обследования, но информацией с ним никто не делился и о настоящей работе Конан он не знал, равно как и обо всех ее «соратниках» и их истинных целях. В любом случае, Конан, которой официально поручили заниматься омегами, чтобы быть ближе как к Шикамару, так и к Девятому, постоянно пыталась найти в отчетах о состоянии здоровья Девятого и Учихи хоть какой-нибудь изъян, но его попросту не было. Эта парочка казалась готовым анатомическим пособием идеальных альфы и омеги. Можно было подумать, что сказочки про идеальную пару вовсе и не сказочки, и эти двое так хорошо поладили потому, что «созданы друг для друга». Конан криво усмехнулась и, попрощавшись с братом, положила трубку. Откусив приличный кусок от кекса, она запила его остывшим окончательно кофе и тщательно вытерла губы. Любую пару можно разбить, если задаться целью.