Вечность между двух огней.

Скорчившийся от боли силуэт мужчины на неестественной для человеческого рода скорости петлял в подворотнях. Огонь закрывал его в кольцо. Каждый поворот лишь демонстрировал ему горящий и заваленный выход... Нет. Не к спасению. Всего лишь к попытке на спасение. На лице Элайджи, залитом кровью, дрожал от напряжения каждый мускул. Отец знает, чем бить каждого из своих детей. Загнанный в угол, бегущий как щенок без двух лап от взрослой и сильной собаки - что может быть больнее и тяжелее морально для личности, вроде Элайджи Майклсона? - Ну же, любимый сын, где же тот ублюдок за жизнь которого ты так упрямо бьешься? Ах да, он как всегда сбежал. Он ведь не бьется за тебя! Первородный едва отличал слова, брошенные ему с презрением - в его ушах звенело. Лицо исказилось, на нем смешалась гримаса боли и оскал вампира-хищника. И держать на себе маску человека больше не было силы. Где-то вокруг бежали из горящего города раненные люди, и он чуял запах их крови. Если он остановится, отец тут же поймает его след и найдет за секунду. Пока он бешено мечется по горящему городу их с Ребеккой и Клаусом надежд на будущее - он выживет. Наверное. Жажда сильнее. И вот с обезумевшим оскалом он кидается на бегущую девочку лет пятнадцати. А ведь если выживет - себя до конца вечности не простит. Обескровленное тело падает к ногам Элайджи. Мужчина отчаянно пытается стереть с лица кровь, руки разбиты до костей, пару пальцев украшают открытые переломы - а регенерация от боли и голода такая медленная. - Посмотри на себя, - где-то на задворках сознания Элайджа бьется в истерике, но на его лице это не отразиться никогда. Этим вкрадчивым, спокойным, ровным тоном в его далекой человеческой юности отец повторял одну и ту же фразу, адресованную всегда ни Финну, ни Колу, ни Никлаусу, а ему. "Я горжусь тобой, мой сын". - Твои принципы, где они? Не бежать, не унижаться, не вредить невинным и тем более, сын, детям. Что же случилось? "Всегда и навеки" - это грязное, пачкающее твое имя связью с этим бастрадом обещание важнее? Ты умрешь за него? В ответ глубокий, гортанный хрип, издали похожий на кашель. " - Никлаус, уводи отсюда Ребекку! - твердым голосом повторяет Элайджа. - Нет, нет, нет! - надрывно кричит сестра, кусая алые губы. - Это все моя вина. - Не твоя, Ребекка. - Голос Клауса лишь пару раз за прошедшее тысячелетие был так полон чувства вины. - Моя. - Дети мои, хватит же бегать от меня! Выходите, где бы вы ни были! - Трое первородных вздрагивают, против своей воли. И каждый надевает на лицо маску отваги и безразличия. Лишь глаза - карие у старшего и серо-голубые у двоих других - выдают ужас. - Никлаус, уводи сестру, сейчас же! Бегите. Я задержу его. - Чистая сталь звенит в голосе Элайджи. Он - старший. "Большой добрый брат!" - лупит по его сознанию любимая фразочка Ника. И он не может подвести свою семью. - Бегите. - Повторяет древний, быстро целуя в щеку сестру..." Туманным, почти бессознательным взглядом Элайджа скользит по горизонту - горящий город и... Рассвет. Он смог. Он сберег их. Они оба уже на другим конце этого несправедливого мира. И чтобы не говорил сейчас отец.. Отец... Майкл... Да, Майкл. Это достойная смерть. - Давай, - Младший из двух оставшихся в горящем городе Майклсонов с кашлем сплевывает кровь. - Покажи хоть раз мужчину, который воспитал меня. Убивай уже без шоу, вроде того, что ты устроил в опере. Я не Никлаус, - по подбородку катится струйка крови, все быстрее. Какой-то орган явно сильно поврежден, и не в силах ждать измученную дракой с отцом регенерацию. - От меня ты не получишь ни нотки страха из-за таких концертов. Только презрение. - Моральная боль докатывается до апогеи - для него уже нет плавил приличия. Сын демонстративно сплевывает кровь, вновь собравшуюся во рту, под ноги отца. - Щенок. - Цедит Майкл и возникает прямо перед Элайджей. Мужской полурык-полухрип превышает в громоксти треск повсюду горящих зданий. Элайджа открывает глаза и видит как в районе живота по белоснежной некогда рубашки расползается алое пятно. Этот маньяк все еще издевается. Он не ударил колом из белого дуба в сердце - только в живот. Мужчина падает на колени, давясь кашлем, что приносит ему мучительную боль. Поднимая взгляд Элайджа видит заносимое над ним смертельное для него оружие. Глаза закатываются, усмешка искажает разбитые губы. Резкое движение. Мужчина начинает терять сознание - в нос резко ударил терпкий, сильный запах духов. Сейчас для него не выносимо и это, не то, чтобы осознавать что случилось. С его губ срывается слабый стон-вопрос. - Молчи, - голос, такой же стальной и вкрадчивый, как у его отца, но женский. - И не теряй сознание, как хочешь, но не теряй сознания. Я не дотащу тебя, а бежать придется быстро и долго. Радуйся, что я мастер бегать от вашей семейки. - Какой-то глупый для этой ситуации смешок где-то прямо около его уха. *** Если это ад, то у них явно прекрасные комнаты для худших из худших. В тех местах, где разорвана рубашка, его пылающей спины приятно касается прохладный натуральный шелк. Хочется повернуть голову, чтобы ощутить мягкость и податливость многих подушек, на которых устроена его голова. Сил на это пока нет, да и больно, и бессмысленно. Теплый воздух заполняет легкие и очень неприятно саднит в районе живота - кажется, что воздух проходит сквозь его тело, зарываясь внутрь. - Сандра, делай лишь то, что я сказала. Властный голос женщины - глубокий, сексуальный, кажется, прокуренный и тот, который называют "бархатным". Он разбивает на кусочки, на крошечные, мелкие осколки звенящую тишину сознания Элайджи. Стук каблучков будто до пылинок крошит оставшееся. Если бы он мог - он бы усмехнулся. Этот голос настолько красив, что даже в его состоянии, напоминает первородному, что он мужчина. Звук этого голоса рождает в уме только одного дьявола ада - невысокого, хрупкого и в красном кружевном белье. И это его черт-мучитель за все его грехи? Было бы так - пришлось бы из ада слать Майклу телеграмму-благодарность. Но он знает хозяйку этого голоса. Это - его крест, его боль, его личный черт еще при жизни. Живое, пусть и крайне небольшое физическими размерами, но огромное моральными, изображение его постоянного предательства того, за кого он умер, - Николауса. Женщина, которая стучит дорогими каблучками, как сейчас, время от время входя в жизнь Элайджи Майклсона, и тыкает всемогущего первородного, до дрожи в руках и ногах влюбленного в нее, в свою вражду с его братом по матери. И то, как говоря о верности своей семье, он творит обратное - боготворит ту, кого Клаус ищет столетиями. И то, как стоит ей прийти к его порогу и заглянуть на него огромными шоколадными глазами - может влюбленными, а может ненавидящими, - он срывается на край света, в красивейшие места, упиваясь ею неделю, а может две. А после она сбегает. Год, два или десять он проводит с семьей, невольно заботясь о Нике сильнее, чем кто-либо когда-либо: он ведь чувствует вину. А потом его тайная зазноба приезжает , и вновь - Венеция, Прага, Москва, Нью-Йорк, Париж... Вереница городов, которую они собрали, когда она смеясь с закрытыми глазами тыкает пальчиком на карту, а он как обезумевший мчится - раньше заказывать карету и лошадей, в нынешнее время - покупать билеты на поезд. И если бы он выжил после встречи с Майклом, она бы приехала, лет через пять, он думает, и помчался бы. Может быть, уже бы заказал и самолет. Но он мертв. Он уверен в этом. А она - его маленькая красавица, его тайна, его вина, его проклятье и его предательство. Катерина Петрова. Точнее, ее иллюзия, которую послал ад, чтобы мучить его, напоминать и о несбывшихся мечтах о жизни с ней и о сбывшемся предательстве брата для нее. - Я не сделаю этот бальзам без его крови! - пугливо отрицает чуть плаксивый голос с акцентом. - Позволь-ка мне разобраться, - Иллюзия теряет терпение так же, как и оригинал, думается Элайдже. - Я нахожу тебя, и прошу сделать регенерирующий бальзам для вампира, ибо он чуточку потрепанный. А ты требуешь для изготовления лекарства еще сильнее усугубить положение больного. - Кэтрин смеется, смеется не как смеялась с ним, а зло. Она недовольна. - Мне не нравится. - Но Катрин! - Напомни мне, дорогая, - стук каблучков и испуганный вздох некоей Кассандры. - Почему ты помогаешь мне? - Катрин... - Напомни мне! - Я помогаю тебе вот уже двадцать лет с любыми магическими вопросами, потому что ты даешь моей дочери свою кровь, ведь она неизлечимо больна от рождения. Ты продлеваешь её дни. Но Катрин! Это - первородный вампир. Они схватили нас в тиски, а ты просишь помогать меня ему. Я иду на преступление против всей ведьминской линии. - А ты не идешь на преступление, - передразнила Петрова испуганный голос ведьмы. - Когда отпаиваешь доченьку моей кровью? Баланс, там, все дела, суждено - значит пусть умирает. - Ты - тварь! - Шипит та, которая Сандра. Хоть она и права, Элайджа, имея хоть каплю силы, уже бы отсек голову этой грубиянки. Даже за иллюзию его маленькой стервы. Боль пронзает ладонь. Капли крови падают в какой-то сосуд. Видимо, Катерина уступила, позволил ведьме взять его кровь? Мужчина проваливается в забытье. *** - Я закончила. Вот бальзам регенерации, вот отвар, который приведет его в норму изнутри. Здесь отвар вербены, если тебе будет нужно чтобы он спал. - А здесь пара литров моей крови. Спасибо, Сандра, за твои услуги. - Но.. - Ведьма теряется. - Этого хватит до конца двадцатого века продлевать жизнь моей дочери, и ее детям, и детям их детей. - Умница, сама видишь, как высоко я оплачу твою забывчивость. - Что?! - Снова страх в голосе ведьмы. - Говорю, - Кэтрин смеется. Она играет с ней, как кошка с мышкой. - Ты получишь эту живительную бутылочку, если случайно забудешь о моей маленькой игре в больничку с первородным вампиром. - О какой игре? Какой первородный? Разве ты не прячешься от них, Катрин? Вампирша одобряюще хлопает пару раз в ладоши и заливисто смеется: - Была рада сотрудничать с умной, а главное - сговорчивой ведьмой. *** - Элайджа, - тихий, нежный голос зовет его из забытья. - Милый, пора приходить в себя. - Адова иллюзия. - Мучительно шепчет мужчина, упиваясь как живительным ароматом ее духов. - Конечно, - Первое, что видит он, ее капризно надутые губки. - Не стоит меня благодарить. - Ее пальчики нежно скользят по его телу, мягко нанося бальзам, пахнущий какими-то травами и как по волшебству стягивающий его раны. - Я ведь всего лишь спасла тебя от самого ужасного существа в нашем вампирском мире. Больше не буду. - Девушка усмехается. - Катерина! Я жив? - Первородный резко садится на кровати, но падает обратно, взрыв от боли. - Жив, но не пойму, зачем ты сейчас мешаешь этому. - Петрова мягко поворачивает своего пациента на спину, взглядом давая ему понять, что вертеться ему не стоит. - Тебе придется полежать так денек. У тебя в животе рана от белого дуба, скорее всего где-то внутри что-то вроде занозы, поэтому она не срастается. Я нашла.. наняла ведьму. Она сделала все, что нужно, и сказала, что сможет магией призвать белый дуб и вытащить занозу из твоего тела. Но сделать это можно лишь когда заживет все остальное, иначе мы не знаем, как твое тело вынесет это. Так что придется подождать. - Я не дам какая-то ведьме потрошить меня магией! - Вот видишь, как тебе нравится быть больным - ты уже капризничаешь. - Кэтрин смеется. - Это сделаешь ты. - Твердой фразой Майклсон прерывает смех любимой. - Что?! Нет! - Ну, я не буду доверять свой живот какой-то ведьме из подворотни. Это будешь либо ты, либо мой брат. Рискнешь найти Ника? - Теперь уже смеялся первородный, хотя, его смех прервала боль. - А ты? - Что ты имеешь в виду? - А то, Элайджа, что я вытащила тебя из-под кола из белого дуба, взмывшегося для удара в твое сердце. И ты все еще доверяешь Клаусу? Оглянись вокруг. Все, что он делает, использует тебя! - Катерина, мы сотни лет говорим об этом с тобой... Я не отрекусь от брата. Вытащи из меня этот чертов осколок дуба наконец! Лицо девушки исказилось злобой. Да что его, приворожил этот Клаус? Год за годом, век за веком сплошное : "Катерина, я найду способ иметь вас обоих в моей душе, жизни и семье. Лишь подожди, любимая". С прикроватной тумбочки она схватила серебряный клинок и стянула плед с мужчины, по пояс открывая его тело. - Ты, - буквально выплюнула она, вгоняя в его плоть клинок по саму рукоять. - Не видишь одно. Великий, благородный Элайджа! - С сарказмом протянула Катерина, буквально распарывая его живот. - Ты всех защитишь, ты всегда сильный. "Большой добрый брат!" - прорычала вампирша. - А кто тебя защищает?! Ты прекрасен. - Она закусила губу, глазами ища что-то инородное в его теле. - Ты добр, заботлив и так далее. И брат с сестрой всегда за твоей спиной и под твоей защитой. А когда ты на волосок от того, чтобы сгнить в агонии и отправиться в ад в кучке обугленных головешек, оставшихся от вашего города, за кем ты?! - Она резко выдернула одну из трех заноз в его теле. Первородный взвыл. Еще одна. Его рык. Её последний рывок. Его хрип. - Кто-то, Элайджа Майклсон, должен быть не за вами, - голос смягчился. Пальцы заскользили, растирая лечебный бальзам по его рельефному животу. - А рядом с вами. А такого у вас, как вы видите, милорд, нет. Мужчина тяжело вздохнул. Всклоченную от своей маленькой операции, злобную, но такую любимую его душе вампиршу он рывком притянул к себе. - Ошибаетесь, миледи. - Целомудренный поцелуй в висок. - Есть одна особа. - Более распущенный - за ушком. - Стерва редкой породы. - Смешок, возбуждающе щекощий шею вампирши. - Но со мной, дураком, на семье помешанным, возится. - он дошел до губ, но оставил Пирс без желанного поцелуя. - На ней я даже чуть больше помешан, чем на семье. - Чуть грустно. Долгожданный для обоих поцелуй, который Элайджа буквально вонзает в губы своего кудрявого предательства редкой красоты. Долгий, полный, настолько, что возбуждение пронизывает, но еще саднящая рана через весь живот не дает отпустить себя и насладиться любимым телом. - Катенька, - на славянский манер нежно шепчет мужчина. - Я должен найти Ника и Беку. - В ответ буквально ненавидящий взгляд. - Я найду тебя в июле, поедем в Грецию, там тогда самые вкусные фрукты. Первородный растворяется, не забыв прихватить почти разорванную до конца рубашку со стула. Катерина переворачивается на бок, оставаясь на кровати, сохранившей запах любимого. Он как всегда. Всегда... Всегда. Они и правда "всегда" - потому что он упрямо ставит её за себя, под защиту, как Бекку и Ника, а она еще более упрямо лезет вперед - стоять рядом с ним. И, кстати, пора бежать и залечь на дно. Если её найдет Майкл, она ответит за несостоявшееся наказание старшего сына. А в июле - в Грецию. *** От взгляда самого маниакального из первородных не укрылась и крошечная мелочь. На секунду его озаботило, что кто-то посмел лишить его расправы над старшим сыном, но после, как успокоением на душу, которой не было, на землю упал волос - длинный, коньячно-каштанового цвета, старательно закрученный от самого корня. "Спасительница" оказалась одновременно еще большей мучительницей, чем сам Майкл. Первородный отец поднял улику глубоко отречения от ублюдка его старшего сына. Он виделся с Катериной Петровой, пару раз. Любой, кто ненавидит Клауса, виделся с ней. И такие волосы были лишь у этой дряни. Майкл брезгливо отбросил женский волос в окружающий его огонь. Хорошо, что девчонка вытащила этого щенка. Пусть мучается со своим "всегда и навечно" и маленькой кудрявой тайной. Вечность между двух огней.