Счастья Ветер

      Справка: Диссоциативное вещество, оптический изомер левометорфана, который морфиноподобен. Применяется для подавления кашля, лечения героиновой и алкогольной зависимости, нейродегенеративных заболеваний. Употребление высоких доз приводит к сенсорной диссоциации, когнитивных изменениям, галлюцинациям (эйфорическим или навязчиво-беспокоящим), мании, каталепсии, анестезии. Диссоциативные проявления качественно схожи с симптомами шизофрении, характерна дереализация, восприятие «мертвого космоса», при высоких дозировках – нарушения движения. В сочетании с трициклическими антидепрессатантами может вызвать серотониновый синдром, который может привести к летальному исходу.       Мрак, мокрый ветер, чавкает грязь.       Голова во тьме хрупкая, как перегоревшая лампочка. В лампочке этой когда-то была извилина, называемая мозгом, но вольфрамовая нить перегорела.       Гармонии нет. Будущего нет.       Острые шипы, драный рукав, колет под ребром.       Если долго-долго бежать через лес, возможно, удастся избавиться и от прошлого.       Липкие грудья и корни, хлесткая хворостина, кровь на нижней губе.       Ветер несет тоскливые рваные ошметки – это мой собственный скулеж? Сигнал суммируется в колеблющуюся синусоиду: это отголосок сирены с трассы, скорая помощь. Первые петухи пропели, а когда пропоют вторые, настанет милиция, и нечистой силе к тому времени следует спасти свою душу       спасите меня, кто-нибудь       Стиан, Ханна, мама       я был маленький и сунул пальцы в розетку, и чувствовал, как ток проходит через них с синусоидальной амплитудой – словно по пальцам бьют молотком с большой частотой       он сжался в подступающий нутряной клубок и исторг то, что изжило себя. Затем он разорвался на три части.       Бегущий-через-Лес осознает себя упершимся руками в колени и сблевывающим грудчатые комья. Из него выходит что-то похожее на отрезанный шипастый хуй и черная жижа, похожая на содержимое рыбьего желудка – это символизирует совесть.       Это уже случалось.       Бегущий-через-Лес катается в собственной маслянистой блевотине, расцарапывает себе лицо, размазывает по нему грязь и жрет её. На его кофту понацеплялись бурые листья – лес очень влажный, и они так прогнили, что из них выпадают куски трухи, оставляя один скелет из прожилок. Я стоит поодаль, опустив руки, и смотрит на всю эту жалкую парашу.       Белый Мустис догадывается о присутствии наблюдающего, но не действующего, и говорит:       - Это не является частью.       - Конечно, не является, - говорит тот Эйвинд, который не-спит во тьме с закрытыми глазами. Он выглядит очень молодым, руки у него сложены на груди, как у покойника – символически, в той мере, насколько у нефизического существа могут быть руки и грудь. – Это является точкой отсчета. Попробуй-ка отдели часть, у которой нет содержимого!       - Это ссылка на абсолютное существо?       - Нет ничего абсолютного, принцип Гейзенберга нам в помощь. Нам нужно пройти долгую дорогу через лес.       - Нам нужно пройти долгую дорогу через себя.       Бегущий-через-Лес – единственный Эйвинд, у которого есть глаза и тело. Если нет ошибки в терминологии, его накрыло что-то вроде посттравматического синдрома.       Это уже случалось.       Бегущий-через-Лес разгреб сопрелую подстилку – из нее выглядывают белесые полупрозрачные грибы на длинных тонких ножках. Они крошатся в пальцах, и он набивает себе рот этим крошевом вперемешку с землей. Белый Мустис надеется, что это не белые поганки – иначе жить ему останется пару часов.       Белого Мустиса озаряет мысля, похожая на свалившуюся коробку: грибная микориза выполняет функцию хтонической нервной системы. Она оплетает корни деревьев, образуя узлы-пузырьки, тянется под землей на многие километры и соединяет между собой все биоценозы на материке. Её мертвенная белизна символизирует саму душу леса: форма жизни, отрицающая жизнь.       Они все знают.       Этот лес уже знает, под чьими корнями в соседнем лесу гниет Том, насколько он разложился, и что человеческое тело – хороший питательный субстрат.       - Кто из нас удобрил землю?       - Ты, - отвечает Не-Спящий. – Лес есть то, что он ест.       Лес кишит человечьими глазами.       Псориазные чешуйки на соснах дрожат и зудят, воспаленные шелушащиеся веки.       Трещины на ясеневых стволах приходят в волнообразное движение, образуют вагинообразные расщелины, и из слизистой массы выпирают целые гроздья сросшихся зрительных органов.       Перед белым глазом возникает белая волчья ягода, и в ней вместо семечки – черный зрачок. Бегущий-через-Лес хочет раздавить ее пальцами. Но вместо позвоночника у него пыточный кол, имя которому – «не навреди», это общий позвоночник всех троих, который выходит из горла и упирается в челюстную кость. И занесенная рука Бегущего-через-Лес скрюченно коченеет на полдороги.       Тысячи тебя наблюдают, как звезды.       - У меня множественный Симо Хайха головного мозга, - предполагает молодой Эйвинд, не-спящий во внутренней тьме.       - У тебя, блядь, множественный гуманизм головного мозга, - возражает раздувшийся в поле зрения мертвый Галдер. Сорочка его поистлела и расползлась на животе, и видно, что брюшина приобрела гнилостно-зеленоватый цвет – только почему-то имеет дощато-волокнистую текстуру, как замшелая бочка. На самом деле Том не есть его тело, и выглядит не так, но чтобы узнать его истинный облик, нужно открыть глаза и снова закрыть.       Том вообще не есть – ему уже не нужно есть.       Свену, наоборот, нужно будет хорошо питаться и восстановиться.       - Как питается Стиан?       - Фотосинтезирует, - устало отвечает молодой не-спящий Эйвинд. – Я тут, если что, GPS-ом работаю. Ищу дорогу через ад в голове.       - И как успехи?       - У меня все под контролем.       Белый Мустис оглядывается и сглатывает, глотка у него становится костяной, и он понимает, что обрел язык змеи. Разъехавщиеся в стороны глаза смотрят и впрямь по-змеиному. Он завис над пространством на уровне крон деревьев, и может передвигаться вдоль эфемерных ориентиров, похожих то на водопадные гряды, то на каменные стены с торчащими кованными копьями.       Они наблюдают.       - Они говорят, что мы умрем под забором.       Не-Спящий отвечает:       - Скажи им, что мы поедем на Шпицберген, и поднимемся на самую высокую заброшку, и будем вечно смотреть северное сияние. Это тепло и совсем рядом. А когда выпадет снег, пространство стянется, потому что его можно будет сократить из-за одинаковости членов. И настанет Берген.       - Они говорят, что Влуамберт не может ходить.       - Зато Влуамберт умеет летать и скользить на лыжах.       - Где мы будем ночевать, где мы найдем пространство, гроб, ящик, уголочек? У нас больше нет друзей.       - У нас есть друг, и он владеет пространством, временем и покоем. Он положит тебя в темное сухое место и погладит по голове.       - Но я не могу, я ужасный друг, там Свен сломался, а я его бросил!       - Ты тоже сломался, а Свен тебя бросил, - уравнивает Не-Спящий. – Все нормально, всё вообще замечательно. Вы прекрасно поняли друг друга!       От чувства этого равновесия и правильности накатывает эйфория, Не-Спящий радостно смеется и показывает язык. Белый Мустис разделяет его радость, но понимает, что эйфории недостает чистоты, мир все еще несовершенен, и на ощупь напоминает острые и тёмные зубы в челюсти.       - Они говорят, что я во всем виноват.       - Скажи им, что это дезинформация. Ты не можешь быть во всем виноват, иначе ты должен быть всему первопричиной. А если рассматривать Вселенную в комплексном времени, то первопричины нет, она замкнутая. Значит, если бы ты был первопричиной, тебя тоже не было бы. А ты есть. Доказано антропным принципом: раз ты осознаешь себя, значит, ты есть. Ты не виноват во всем, ты ошибался, но другие тоже ошибались. Все уравновешено. Все в порядке.       Белый Мустис сохранил абсолютный слух исходной сущности, и теперь улавливает радиовыбросы на все 360 градусов. В сути своей он подобен колесу, из которого спицы торчат наружу.       - Симо говорит, что я слаб и ничего не смогу, потому что нормальный блэкер не должен так расклеиться из-за человеческих смертей.       - Велика ли смелость – стрелять анонимно, с пары сотен метров, в обесчеловеченную фигурку! Передай Симо, пусть вылезет из сугроба, выйдет на передовую и встретится лицом к лицу с тем, кого умертвляет. Пусть посмотрит в красные затравленные глаза, которые его умоляют и ненавидят. Я хочу увидеть, на какие куски он распадется под ветром ненависти.       Серые зрачки Не-Спящего пылают желтым оцепенением, затвердевшие губы шевелятся и повторят плотоядно: «Иди-иди-иди-иди!»       Шрамы на предплечьях аллергично набухли и источают красный зуд. Не-Спящий спрашивает:       - Что еще Симо говорит?       - Мисима говорит, что писатель, который совершил самоубийство, не заслуживает уважения.       - Скажи Мисиме, пусть заткнется, потому что он сделал харакири, а ты вообще-то ноты не только писать, но и читать не умеешь.       - Они говорят, что я отвратителен, я делал со своим другом отвратительные вещи. А я им говорю, человек загибается без дружбы, а какими методами он ее добивается, дело десятое. Бедные они, бедные, рассыпанные, как бусинки, и подобрать-то их некому, и собрать их вместе некому, и не пойдут они требовать повышения, потому что боятся напороться на ненависть, и не дадут отпор ни словом ни делом, потому что боятся напороться на ненависть, и заклеят себе рот эпоксидной смолой, потому что боятся напороться на ненависть, и будут думать, какие они пречистые и пресвятые, ныне и присно, и вот они всем хорошо сделают, выложатся на полную, вывернутся наизнанку, жрите гости дорогие, и умоют ноги, и будут тешить себя и дрочить, что вот они какие хорошие и нихуя себе и им воздастся, а это всего лишь эволюционный принцип, принцип парохиального альтруизма, эндорфиновая наркомания и ничего более, наркоманы, наркоманы, проститутки, мясо, гноеначало, обратное тоже верно, умерщвление человеческого всеначала, вырвать с корнями и промыть проточной водой, ни вины ни вина ни говна ни смазки, обратное неверно, чтобы отдать нужно иметь, чтобы иметь нужно взять, когда они станут сильными, когда они вместе сильными, когда они соберутся вместе…       Белый Мустис говорит, не открывая рта и не издав ни звука. Челюсти у Бегущего-через-Лес сведены, зубы плотно сжаты. Вдруг по его организму проходит судорога, он вскидывается и с облегчением выблевывает сожранные грибы. Они не ядовитые и не галлюциногенные – просто не зашли в качестве питательного вещества.       Белый Мустис обнаруживает, что лежит на горизонтальной поверхности, а над ним – вполне себе эвклидово ночное небо. Зелено-полосатые полярные сияния плывут по нему, как дюны, черные ломаные ветки статично врезаны в купол, как трещины в бетоне. Он умиротворенно складывает руки на опустевшем животе. Поверхность, к которой он прикасается, на ощупь похожа на тёмное зеркало.       - Это меня глючит по принципу ассоциаций, - говорит молодой не-спящий Эйвинд. – Зеркало, амальгама, амальгамирование. Это когда проявления психического расстройства сливаются с личностью, и на их основе обновляется характер.       - Тьма нерушима, - отвечает Белый Мустис.       Молчание.       Белый Мустис думает, что Бегущий-через-Лес, с его жилистыми руками и сорок пятым размером гриндеров – явно и несомненно мужчина. Не-Спящий, с его живым умом – это скорее архетип любознательного бесполого ребенка. Не-Спящий, конечно, биологически вполне взрослый, но в этом возрасте существо и было натуральным ребенком. А сам Белый Мустис, получается – архетип беременной женщины. Оплодотворение произошло раньше, во время трансцендентального акта, но только сейчас то, что из этого получилось, оформилось в зародыш. Есть еще кое-что: если нормальная беременность предполагает развитие, то Белый Мустис высушен, обесплочен и мумифицирован, и то зарождение, которое он в себе несет, вечно и универсально. Для него равновероятно рождение и антирождение, выпустить в мир и забрать себе, в могилу. Он запечатлил в себе момент перехода, когда бестелесная идея становится вещью, материально применимым инструментом, а смертная материя консервируется в нефизическом виде, чтобы избежать разрушения.       И он впервые за многие годы чувствует бледный отголосок вот этого самого: нежность и любовь к себе. Того, чего у него никогда не было, и что он никогда не надеялся постичь. Не сказать, что он сейчас переживает это чувство – но хотя бы понимает его принцип.       Белый Мустис снова ощупывает свой живот: он… ну, как обычная человеческая плоть. Рубцы от ножа можно считать аллюзией на кесарево сечение.       - Я сейчас что-то вроде пренесвятой Троицы. Неделимой в сущности и действии.       - Это, наверное, такой метод кусочно-непрерывного моделирования, - догадывается Не-Спящий. – Разделить на части, чтобы структурировать и лучше разобраться. От физической оболочки точно надо было абстрагироваться. С опятами во рту сильно не поговоришь.       - Это, блядь, не опята, - подает голос Бегущий-через-Лес. Он отхаркивает и плюется. Рожа у него вся измазана в грязи и соплях. – Это хуйня какая-то. Горькая, зараза.       Пока он выходит из лесу, разговор в трех лицах постепенно, плавно переходит в монолог. Ноги легкие, даже не ватные, а почти воздушные, - ступать приходится осторожно, чтобы они вдруг не подкосились, чтобы земля не подвела и не провалилась в пустоту.       - Первая экзистенциальная помощь получена.       - нужно получить вторую       …найти того кто остался ребенком       …в сущности и действии       …тьма нерушима       до второй сирены       За лесом начинается пустырь, косматый от рыже-бурого бурьяна. Сухой вереск потрескивает под морозным ветром. Зубы ноют от холода, на лице разгораются ссадины и царапины – лес никого не пропускает безнаказанно.       В долине, за рекой, лежал поселок – красно-желтые огни режут глаза, тлеющие угли на закопченной дочерна сковороде. Упокоенная, безлунная флуоресцентная ночь. Река, заточенная в бетон, обмельчала, оголив грязно-зеленую водяную плесень на стенах – воды в ней было глубиной в ладонь.       Вдоль реки, на противоположном берегу, тянулась шеренга приземистых кирпичных строений с огромными окнами, - к ним привалены кучи железного лома, на стенах закреплены ржавые потухшие фонари. Эйвинд узнал местность, хотя вряд ли нашел бы сюда дорогу с трассы – старый завод передельной металлургии, заброшка, которая вот-вот дождется сноса. Он сел на крайнюю плиту, снял ботинки и аккуратно сполз ногами на скользкое бетонное дно. Вода обожгла холодом, на ощупь скорее похожая на огонь, чем на жидкость – ток у самого дна ледяной, почти родниковый. Блэкер прошёл так несколько десятков метров, и когда выбрался на противоположный берег – как-то боком, счесав костяшки, как вообще обращаться с этими объектами – кости уже ломило. На вероятность рецидива простуды было наплевать, и не из соображений самоотречения: когда живешь и слышишь отголосок Ветра Мёртвых, который порой нарастает, а порой затихает до подозрительной неслышности, понятные и знакомые с детства болезни становятся не страшны. Но запах нужно было перебить: вдруг менты будут искать беглеца с собаками, а идти ему еще добрых два часа пешком. И так неплохо срезал крюк по лесу.       Из всех демонов Влуамберт один остался в строю. Потому что Йотун ушёл из Башни, стал Человеком и выиграл.       Нужно получить вторую помощь. И вопросов много, очень много.       если мне придется рассказывать ему сказку, что я скажу?       как объяснить ему, что он недостаточно отвратительный, чтобы стать героем?       как я осмелюсь сказать ему, что люблю его, но наш с ним союз бесплоден?       как не подставить его под удар?       если он попросит рассказать его сказку – а он попросит, потому что мы оба любим сказки – я скажу ему:       жил-был Человек. и жил он долго и счастливо. конец.       Фонарь во дворе у Йотуна, как водится, не работал. Однако же ночное небо выдалось необычайно светлым, так что можно было различить и бетонную дорожку, и крыльцо, и под ним – стоящий вверх тормашками велосипед со снятыми колесами. Совершенно психоделическое небо: нежные серебристые облака, за которыми видны редкие кучки звезд, похожие на грибные споры. Луна всё же была, только тоненькая, белая, прямо над дымоходом. Влуамберт знал, что дымоход наполовину декоративный: Йотун своими руками соорудил камин, который предпочитал выпускать дым не в небо, а в помещение.       Постучав в окно, Влуамберт встал у порога и ждал, словно у расстрельной стенки, заламывал длинные пальцы. Возможно, Йотун его не примет – и не безосновательно, за это нельзя осуждать – и в очередной раз убьет Влуамберта, сам того не понимая.       Но Йотун должен узнать правду – ради его же, Йотуна, безопасности. Вдруг озверевшие сыны человечьи захотят поднять его на вилы за то, что водился с мерзеннейшим из демонов – и ему понадобится знание, чтобы изобразить полное незнание и невинность.       Наконец Йотун появился из обиталища – огромный, со всклокоченной спросонья бородой, в кальсонах и берцах на босу ногу.       - О, Гуннарсон! – изумился Йотун. – Что, ты уже нашелся? Тебя ж даже менты искали. Хуясе ты чумазый! Заходи давай! Я тебе щас сделаю кофе с коньячком. Мне Аксель принес, говорит, какое-то неебаться элитное брыжло. Ну хуй знает – занюхаешь. Как по мне, похоже на ореховую настойку. Меня ею бабка в детстве поила, когда меня срачка прихватывала.       Эйвинд рассказывал тихо, ровно, порой запинаясь. Так снимают тряпье, присохшее к ожогам: отдирают ткань осторожно, последовательно, где легче поддается – а потом рывком выдергивают из закипевших пропаленных ям, зажмурив глаза и сцепив зубы до скрежета. В такие моменты лучше быть слепым, безмозглым… и старательно немым. Симена сложно чем-то смутить (и сойдись Эйвинд с Шагратом по-хорошему – Симен бы понял, хоть и крепко удивился), но позорный раскол его друга, унижение, осквернение… зачем ему это знать?       в сагах воспевают       жизнь мужей достойных;       о душевном аде       саги не слагают       Вортекс слушал его со всей внимательностью, которую только мог проявить: отломал крышку от зажигалки, нашёл сахар в холодильнике и постоянно перебивал. Он с азартом придирался к Мустису: «А почему ты считаешь, что Лысый помер? А докажи, что тебе не приглючилось? А в каком часу это было?», а Мустис превращался в змею внутри, судорожно извёртывался и на какое-то время сворачивался в тугое кольцо. Симен добродушный, да, но эмпатии и такта в нём не предусмотрено.       Он такой беззаботный… Эйвинд рассчитывал, когда шёл сюда, что Вортекс испугается, занервничает, или начнет сторониться, или вообще переменится в лице и потребует оборвать их отношения – но этот благостный дзен?       Тогда Мустис словно бы посмотрел на себя со стороны – как-то косо, сбоку и немного сверху – и увидел, что во время той лесной диссоциации что-то уснуло у него внутри, и спит очень крепко и беспросветно, словно ему укололи выборочно действующий транквилизатор. Он точно спит, иначе сейчас истерично заржал бы или попытался расшибить себе лоб о кромку стола.       Это сон. Вортекс реален, а вот он спит – наяву, с открытыми глазами.       Нет, всё не совсем так. Он сам снится.       - Ты не веришь, - бесстрастно и с каким-то сумеречным удивлением упрекнул он. – Разве я тебе когда-нибудь врал?       - Не-а! – энергично замотал головой Вортекс. – Не верю ни единому слову. Как я могу в такую хуйню верить? Ты, блин, или себя накрутил, или меня на что-то разводишь. Ну? Что я могу для тебя сделать?       Эйвинд хотел было сказать, что ничего не нужно делать, потому что Симен ничего не может для него сделать, потому что Симен ничего не понимает, потому что он, Эйвинд, Симену снится – но вовремя понял, что не нужно этого говорить, потому что это тоже неверно.       Всё очень странно. Всё изменилось и раскололось, он есть – и его нет, он вещественный – и в то же время мнимый. Влуамберт сам по себе двойственный, комплексный, квантовый, потому-то он единственный, кто может помочь Инкубу.       И Вортекс ничего не понимает, потому что никто не понимает квантовую физику.       Но, с какой стороны раскола ни смотри, Симену ничего не угрожает – государство карает людей за сознательную ложь на суде, но не за простодушную веру в невиновность их друзей. За мнимых друзей, конечно, к людям приезжают санитары, но у Мустиса есть и вещественная составляющая, которую можно показать, доказать, пощупать и препарировать, так что санитары Симену тоже не страшны.       - Хотя не, - припомнил Вортекс, - кой во что я все-таки верю. Я слышал что-то такое, будто Дегенерат в больничку попал. Я думал, он там трипак лечит или ботокс в морду колет.       - Стиан умер, я же сказал, - Мустис не сразу сообразил, что он ляпнул. А когда сообразил, в животе у него что-то оборвалось и обмерло.       - Звучит заманчиво, но говно не тонет. Чё ты кофе не пьешь?       Эйвинд его уже не слышал. Он-то пытался упростить задачу, свести её к ньютоновскому-макроскопическому-детерминированному трехмерному варианту, чтобы объяснить её ньютоновскому трехмерному Вортексу. А из него вышло нечто лживое, противоестественное и отвратительное – и вот оно лежало на столе распластанное и готовое к вскрытию без анестезии. Не на этом деревянном столе с бурым кругом от сковородки (от взгляда на него кружилась голова и тошнило), а на мнимом бесконечном столе, незримой плоскости в тонкой ртутно-кровавой координатной сетке. И это отвратительное и причиняющее ему боль был он сам.       Уроборос с одной поверхностью называется лента Мёбиуса       Во-первых, он позволяет – и будет позволять – Вортексу оскорблять беззащитного Стиана, который на такие обзывательства не заслужил. Ведь Симена тоже нельзя обижать – чтобы объяснить ему, в чем он неправ, придется вывалить на него кучу собственного потроха, а Симен не заслужил копаться в гною, сперме и крови. И мало того, что он отрёкся от Стиана, что само по себе достойно презрения – он определил того как мёртвого, сосчитал, снова невнимателен к другу и фатально неосторожен, как тогда с таблетками, мало ли что могут сделать с квантовым Инкубом слова квантового Влуамберта!       и будет смерть после смерти       Эйвинд тревожно заерзал на табуретке, испытывая острое желание перепроверить систему, убедиться, что всё в порядке, располосовать её послойно и построить графики световых конусов… У себя на руках. Ножом.       Желудок болел от голода. Еще и эта горькая чёрная жижа, как её залить-то внутрь, как ни верти – дёготь, смола, гуталин, а Симен заставит его поглощать, а он не сможет…       я теперь всегда должен быть голоден       Честное слово – сейчас было бы проще заглотить до желудка квантовый хуй, бесплотный, призрачный и пресный. Если, конечно, после того, что он сказал, хуй не обратится необратимо в мертвечину.       меня больше некому кормить       Где тут взять точку отсчета, они же все инвариантны, все виноваты одинаково – с чего начать Симену объяснять, как все было на самом деле? Вортекс тот еще исследователь, но он исключительно практик, а не теоретик!       Гуннарсон, какой нахуй корень из -1, нахуя нужна эта абстракция?       - Симен, а что б ты делал, если б Лизе умерла?       - Не знаю.       - Тебе не было бы грустно?       - Блин, не знаю, - как-то растерянно, словно из колодца, отозвался Вортекс. – Наверное, было бы. Гуннарсон, блин, мне напряжно о таком думать, отстань. Пей своё кофе.       Эйвинд с непониманием посмотрел в кружку. Кружка смотрела на него как-то навыворот, словно была не объемным предметом, а проекцией, открывающей внутренности. Так, словно он схлопнул одну из пространственных координатных осей, чтобы поместить свою четвертую, заменил глубину на еслину – потому что кружка была трехмерной, а в трехмерном пространстве можно провести только три взаимноперпендикулярные прямые. Таким образом, Мустис был плоским относительно кофе, а кофе было плоским относительно Мустиса – у них были разные векторные базисы. В каком учебнике объясняется, как пить плоское кофе?       Он вообще ничего не хотел от вещественного мира. Голову распирало изнутри, скулы сводило от эйфории – такой тупой, мясной и чрезмерной, что она была откровенно мучительна.       Но мир чего-то хотел от него, не отпускал, смутно угрожал. Сосуды хотят лопнуть в голове… А у Симена такой теплый, человеческий череп, который хочется обхватить ладонями за виски и держать, чтобы не разорвало на части, не разнесло мозги по стенам, по этой пастельной бумаге. Пуля виноватого найдёт… Пуля движется во многомерном пространстве, безотказно проходит сквозь трехмерные простенки, заворачивает за углы, спальня, туалет, герань, ищет бессмертного Влуамберта… Какая у нее точность наведения? Может ли она прошить череп Симену?       Эйвинд громко сглотнул (пулю), собирая мысли в нечто удобоваримое и называемое. Его качнуло назад, и он вцепился руками в табуретку, чтобы не (провалиться) упасть. Рот открылся, и выплеснулось легкое и честное, как кровь, как воздушный шар, как блевота, когда лечишь мигрень трамадолом…       - Не хочу я пить. Не хочу ни курить, ни есть. Я спать хочу, Симен, забыться, забиться в угол поглубже, в ямку, свернуться в спираль, в корень, уплотниться, и чтоб было темно, и ничего не вспоминать, и чтобы меня не вспоминали, и ничего не хотеть, и чтобы от меня ничего не хотели. Хочу знать, что с тобой всё нормально, что ты не пальнешь в себя из ружья, иначе мне останется только сквозь землю провалиться. И спать… - Эйвинд почему-то проиллюстрировал это «спать», вытянув перед собой скрюченные пальцы и задумчиво их осмотрев.       - Не пальну, за это не парься, - небрежно отмахнулся Вортекс. Он смотрел на клавишника так внимательно, что напоминал мягкую игрушку с голубыми глазами-пуговками – из тех, что ночью отращивают кровавые зубы и душат хозяев.       - Х-х? – осведомился Эйвинд.       - Хуясе тебя перекосило! – восхитился Симен. – А пришёл вроде нормальный. Давай-ка я тебе бухла налью, попустит. Алкоголь, он заземляет, ты ж в курсе.       - Он же плоский, - нежно возразил Мустис. Вообще-то это должно было звучать жалобно, но в последний момент мозг не обнаружил в арсенале опции «жалость к себе» и отправил на блуждающий нерв самую похожую интонацию.       - Да, да, плоский, - доверительно подтвердил Вортекс и одним махом свинтил крышку с бутылки. – Растворяет всё, что не нужно, и кристаллизирует всё, что нужно. Соль земли, не хуй собачий. Не ссы. Алкоголь хуйни не посоветует.       Эйвинд обнаружил, что у него дергается глаз. Алкоголь постепенно впитывался в кровь, сворачивая кишащую и кипящую жидкость во что-то вменяемое, - и оказалось, что всё это время организм паниковал, а мозг этого не замечал, продолжая увлеченно генерировать бредовые картины и паралогические отношения. Глаз дергался, блэкера ощутимо трясло, сердце всё еще вырывалось из грудной клетки. Висок словно прокололи иглой, - голову помалу отпускало костедробильное давление. Челюсти схватывало какое-то неприлично-сладостное нытье.       - Такой хуйни я с тобой еще не видел, - с неким любопытством резюмировал Вортекс.       - Будешь со мной дружить – еще и не то увидишь, - хрипло выдавил Эйвинд.       Клавишник осознал себя под действием силы тяжести и силы реакции опоры. Центр массы у него размещался над плоскостью табуретки, табуретка находилась в устойчивом равновесии. Мерность мира, похоже, схлопнулась до обычной, и теперь Мустис был успокоен – и немного разочарован.       Симен поставил перед ним емкость с кормом, и Эйвинд не мог сообразить, с какой стороны начать поглощать равнобедреный треугольник, и поначалу ел руками, отрывая кусочки, а потом разом запихал в себя ломоть холодной пиццы, как пакет в мусоропровод. Тогда Симен начал готовить вторую емкость –       собака Павлова       – поставил перед ним эту клейкую кашу, и на какой-то миг Эйвинд увидел вместо овсянки поросшее осокой болото       зеленое марево поднимается над бортами тарелки       плыву по болоту в лодке, отталкиваясь деревянным шестом       Какая-то часть Влуамберта продолжала любоваться овсянкой, похожей на родную финнмаркскую топь, и была благодарна Йотуну за то, что тот не требует немедленно есть.       Вортекс грузно уселся на край кухонного стола. Стол скрипнул, подтверждая, что гравитация уж точно вернулась в норму.       - Чё ты скис, Гуннарсон? Ну не верю я тебе – чё вы все такие обидчивые? Мне ж не сложно действовать так, будто я тебе верю. Давай, допустим, ты захуярил всех троих с особой жестокостью и тебе светит двадцать один год. Что думаешь делать?       Эйвинд невольно вздрогнул: он не привык, чтобы его делами искренне интересовались, да и сам был весьма скрытен, и потому непосредственный вопрос Симена прозвучал для него как «раздевайся».       ну и что мне, это с тебя снимать? раз-два, давай, я спать хочу       Рука непроизвольно потянулась расстегивать верхние пуговицы рубашки и наткнулась на воротник свитера. Эйвинд побоялся прикасаться к коже на горле: если это разбудит определенные воспоминания, его просто порвёт на части.       «Ты не можешь открыться, - Мустис различил голос Симо. – Если кто-то увидит тебя обнаженным, он немедля воткнет в тебя нож».       я буду себе нравиться, если кто-то воткнет в меня нож       «Ты привык, что тебя насилуют, - поддел Симо. – Тебе нравится?»       Эйвинд беззвучно рассмеялся от боли и торжества. Пытаясь деморализировать и уничтожить блэкера, Симо добился прямо противоположного эффекта. Человек, которому в задницу запихивают горячий паяльник, не просто заговорит – он начнёт кричать. Эйвинд практически не умел кричать на людей, но заговорил сразу – быстро и надрывно.       - Я думал, что всегда смогу выпилиться. У меня не получилось. Только не пугайся…       Но у Симена даже улыбка с лица не сошла: то ли он философски относился к жизни и не видел ничего плохого в том, чтобы Мустис умер, то ли не воспринимал всерьез все эти блэковые задвиги о сатанинских холокостах и суицидах. Эйвинд почти искренне этому обрадовался: значит, у него получилось дать Симену понять, что он не сильно заинтересован в собственной жизни и не станет подставлять друзей, чтобы спасти свою шкуру. Он не осмеливался признать, что манипулирует Вортексом, демонстрируя серьезность своих намерений и тем самым добиваясь помощи.       - …а потом оказалось, что мне поздно умирать. Я создал проблему – теперь мне её решать. Больше некому.       В ушах самопроизвольно рождалась мелодия – что-то вроде болезненного пения птиц, дискретного звона, замогильная песнь. Отвлекала. Совокупление в уши. В кость.       мне нужен… инструмент       На мойке валялся рыбный нож – подделка под старинные серебрянные приборы, весь в чем-то вроде крема и крошек от торта. К подоконнику прикипело канцелярское лезвие, под ним натекла лужица ржавого конденсата.       - И что ты собираешься предпринять? – хмыкнул Вортекс, вышел в прихожую и принялся там шариться.       Эйвинд хотел было выдать – «найти Шаграта» - но слова так и застряли у него в глотке. Симен высмеет само намерение спасать Стиана, но даже если выйдет его убедить – как ему объяснить, что нужно искать трансцендентальный Берген, что квантовый Влуамберт должен взять квантового Инкуба за холодную неопределенную руку, что в этом случае Копенгагенская интерпретация сработает по-другому и даст стопроцентную вероятность при вмешательстве наблюдателя-Влуамберта? И неизвестно, какие чудовищные усилия могут понадобиться от Влуамберта, а если трансцендентальный Берген будет находиться в вещественной локации – его повяжут, и если Влуамберту понадобится отдать свою жизнь – ему не позволят…       говори с миром на его языке       не будь эгоцентричен       Он был далеко не мазохист, но сейчас действительно нуждался в физической боли. Чтобы открыться, нужно вскрыться.       Эйвинд беззвучно встал, подошёл к тёмному окну и уткнулся лбом в холодное стекло. Сделаем вид, что созерцаем чёрные изгибы ветвей за окном, похожие на скорченные ненавистью щупальцы хтонических тварей, лезущих из-под земли… Сковырнул с подоконника ржавое лезвие, просунул под рукав и взрезал мясо. Тупое полотно соскальзывало, и его требовалось с силой вдавливать, острый конец застревал и рвал плоть.       - Э-э, ты это… - Вортекс незаметно подошел сзади, вынул изо рта пожеванную незажженную сигарету. – Положь ножик. Он же тупой.       Клавишнику показалось, что кожа на скулах у него плавится. Кажется, он краснел от стыда. Отложил лезвие. Слишком уж интимное занятие: тыкать в себя острыми предметами в чужом доме, всё равно, что засесть в дальней комнате и там втихаря самоудовлетворяться.       - Да, и что ты делать будешь? – как ни в чём не бывало продолжил Вортекс.       говори на его языке       - Меня посадят за убийство. А я отказываюсь садиться в тюрьму. Нужно сделать так, как хотели мы со Стианом, - это ты хотел со Стианом, ты его изнасиловал, Стиан ничего с тобой не хотел, - сбежать туда, где меня не найдут. Только в этот раз я поеду один. И мне, наверное, нужна помощь. У меня нет ни денег, ни документов.       - Так а ты никому не рассказывай, - беспечно посоветовал Симен, - никто тебя и не посадит.       - Свен, - лаконично возразил Эйвинд. Говорить было трудно. Существовать было тяжело и больно.       - Да, Свенчик… - Вортекс поморщился, наконец подкурил помятую сигарету и с каким-то недоуменным отвращением затянулся. – Зря ты это с ним… Жопоголик сраный.       - Он тебе что-то говорил?       - Жопоголик твой Свенчик, - уклончиво ответил Симен. – Так, получается, ты за границу хочешь или как? Бля, я вроде как что-то забыл. А! – он выдернул сигарету из пачки, бесцеремонно ткнул товарищу в зубы и тут же щелкнул перед его лицом зажигалкой – так, что целый факел огня опалил клавишнику брови и волосы. Эйвинд от неожиданности выронил сигарету, ругнулся, закашлялся проглоченной гарью, полез подбирать тлеющую сигарету, чтобы она не успела попортить паркет, замазал пол кровью, нашел сигарету, протер паркет рукавом – а Вортекс неуклюже топтался на месте, чуть не наступая ему на пальцы. Симен только кажется простодушным; а как беспалевно заставляет отвлечься, чтобы съехать с темы, которую он не хочет или не считает нужным раскрывать…       Вортекс приоткрыл створку окна и стряхнул пепел; в душном помещении повеяло свежим, щекочущим ноздри воздухом.       - Так а может, ну её нафиг, эту заграницу? У меня впишешься.       Симен гнул свою линию, Мустис это ясно понимал – но у него не было сил открыто сопротивляться и злиться. Симен загоняет его в свой темный уютный угол, рассчитывая, что через несколько дней в голове у Эйвинда что-то изменится. Но факты неумолимы, ужасное уже случилось, а Симен этого даже не допускает. Нельзя симулировать веру; если ты не веришь – ты не сможешь действовать так, будто веришь. Они задвинут его в угол и будут каждый день выгонять ошкуренным под палящее солнце – там безопасно, ты безопасен, люди тебя не убьют. А потом он окуклится и вылупится в углу, и тогда-то Симен поверит, но будет поздно: придут те, кто его ищет, и Симен отдаст его на убой.       тебе жизненно нужно соврать       ему нужно, чтобы ты соврал       Если человек не верит в твои истинные мотивы – пусть он поверит в твою ложь.       - Не вариант, у тебя семья, - на автомате выдал Эйвинд; архетип «семейной смерти» кстати пришел ему на помощь.       Вортекс на миг замялся, но выглядел вполне довольным. Ему не сильно-то хотелось вписывать у себя товарища-алкоголика, который выносит мозг и занимает всё интеллектуальное пространство в доме, но совесть не позволяла отшить Эйвинда – и теперь он чувствовал облегчение.       - Да, у меня не очень вариант… Может, ты к Фросту попросишься? Ты с ним в хороших тёрках. Саамская мафия, как-никак.       он же ангел, - мучительно подумал Мустис.       ангел, потерянный в темной бездне       Именно поэтому они не смогут договориться и действовать сообща. Ангел и дьявол вполне могут мило дружить… до тех пор, пока не придет время разойтись по разные стороны баррикад. Эйвинд чувствовал симпатию к Фросту, но в душе многое в нём презирал: тонкую душевную организацию, самоотверженную интуитивность, пренебрежение логическим познанием. При этом он стеснялся критиковать Фроста, жалел его, и постоянно чувствовал себя виноватым за то, что не помогает товарищу развиваться, хотя может помочь. И после этого – просить Хьетиля укрывать его как преступника?       - Там Сатир, - соврал Эйвинд.       - Батюшки светы, какой аргумент! Можно подумать, Фрост на нем женат!       - Слушай, - не выдержал Эйвинд, - был бы смысл обращаться к Хьетилю – я бы уже обратился к Хьетилю, хотя бы потому, что он не варится с нами в одном котле.       - Тогда попробуй поговорить с Гаалом, - не сдавался Симен. – Вот кто-кто, а он твоё горе поймет!       Мустис представил себе такую перспективу – и его скрутило от желчного отторжения. С Фростом у него хотя бы ценности общие, а с Гаалом… Воин и мыслитель, волюнтарист и гуманист – они ведь жить будут по-волчьи, они друг друга просто сломают!       чтобы побрататься с Гаалом, мне нужно выблевать себя       Ногти врезались в кулаки, позвоночник превратился в меч. Мозг породил ужасную картину: они с Гаалом умудрятся поладить, и Гаал, как истинно муж достойный, пойдёт с ним в битву и на смерть, не приемля осторожности и здравого смысла. И останется только вешаться на ясене в Вальгалле. Мустис только-только научился принимать первую помощь, чужое самопожертвование его точно убило бы.       смерть после смерти       - У него прикольно, - подначивал Вортекс. – У него старый дом в горах, там ебеня такие красивые…       «Да-да, горы, - ехидно подсказал Симо, - а ты у нас альпинист на плоскости, вспомни, как тебя снимали со скамейки…»       - Нет! – испуганно отрезал Эйвинд, судорожно подыскивая отговорку.       Симен было уже приоткрыл рот, - он явно собирался заявить, что кое-кто зажрался, - но негодующее выражение сползло с его лица, и Мустис готов был поклясться, что Симен выглядел слегка смущенным. Наверняка вспомнил то, о чём правильные блэкари говорить брезгуют, и теперь считает Эйвинда заядлым гомофобом, для которого ориентация Гаала – веская причина считать его прокаженным. Какая ирония.       Когда Вортекс снова заговорил, бодрой уверенности в его голосе поубавилось.       - Слышь… а может, спросим у Фенриза? Он тебя недолюбливает, конечно, но он видел девяносто третий. У него ж одного друга убили, другой, считай, тоже пропал…       разочарование, отчаянье, упадок, - Эйвинд ощутил это практически кожей.       норвежский блэк-металл умер окончательно       однокомнатная клетушка в пятнах депрессии и грибка       годы заточения       прикованный к кровати (душевно) в пролежнях и червях       Мустис поник головой.       - Это будет ад…       И вид у него был такой, что Вортекс не стал больше ничего спрашивать.       Запало молчание. Блэкера мрачно и задумчиво курили.       Наконец Симен внимательно и сочувственно посмотрел на товарища:       - Ты, Гуннарсон, идиот. Ты занимаешься самокопанием, самоидентификацией. А ведь что в голову положишь – то там и найдешь. Ты положи себе в голову сказку. И будешь как я – не просто идиотом, а волшебным идиотом. Так… - Вортекс затушил окурок о подоконник и рассеянно попытался сунуть его в отсутствующий карман кальсонов. Плюнул и выкинул в чашку. – Хорошо. Ты на меня столько всего обрушил, что без стакана не разберешься. Щас приду.       У Эйвинда возникло неловкое чувство, будто думает он слишком громко, и Симену ясны все его мысли. Как назло, на нижней губе у него открылась язвочка, и исподволь вспоминалось, как обдолбанный трамадолом Инкуб пытался сьесть Влуамберта, начиная с языка.       Как там было в детской книжке, мелкому Лизе когда-то читала? Если хочешь, чтоб работу сделали за тебя – преподнеси её как веселую развлекуху. Со взрослыми сложней. Они познали мораль, и как заладят порой: нахуя ради меня жертвовать, не напрягайся… Тьфу. Так что, если хочешь, чтобы друг принял твою помощь, преврати её в потеху.       Вортекс заправил кальсоны в шерстяные носки, поверх натянул чёрные походные штаны. В берцах нога не слишком подвижна, а на улице вроде пока не мокро, лучше брать трекинговые кроссовки.       Мустис в своем репертуаре: патологичная ответственность и вечный экзистенциальный кризис. Свалить прочь из страны… мысля настолько ебанутая, что даже здравая. Коли Гуннарсон нашифровал себе хуйни, то по дороге он развеется, в голове у него прояснится. Как пить дать, передумает эмигрировать и запросится обратно.       Дались ему эти придурки. Он даже сказки какие-то для них хотел сочинять… А ведь он, бедняга, не понимает, что сказка – это когда понятно, символично, без наворотов и с хорошим концом. Гуннарсон просто нуждается в доброй сказке. Нельзя же постоянно жить в шизофреничном постмодерне. В реальном мире еще хуже, и хорошо, хоть это ему не грозит.       Вортекс ввалился в кухню, неся в охапке чёрный кожаный мешок. В тугой матовой поверхности было что-то отвратительно-органическое, в аморфной груде виднелся помутневший плоский глаз. Эйвинд трезвел, снова терял контроль над мыслями, и на несколько секунд провалился в параллельную реальность, где этот высокий светловолосый человек – вовсе не Симен. И вот это, у него в руках – инсектоидный уродец, которого сейчас будут кормить (возможно, собой), или заставят его, Эйвинда, с этим совокупиться, чтобы наказать, чтоб было неповадно…       - Налей в стакан, - велели ему, и он подчинился, подопытный экземпляр.       - Пей залпом, - велели ему, и он влил жидкость себе во внутренности. Губы потресканы и болезненно чувствительны.       В кишках расползались метастазы жара, Симен снова стал Сименом, очутился неожиданно близко и всучил ему то, что притащил. Куча пахла приятно, технически, развернулась в руках и распалась на затертую косуху и противогаз.       - Это твой космический скафандр и гермошлем, - торжественно объявил Вортекс. – Ты удостоился чести: тебе достался гермошлем М40*. Меня называть оберфюрер. Ты – унтерштурмфюрер космодесанта Мустис.       - Что? – безразлично откликнулся Эйвинд.       - Ну ладно – оберштурмфюрер космодесанта Мустис из эскадры Смерти. Доволен?       - Да-а… логично. Смерти…       - Одевайся, мы выходим в космос, пока нас не засекли радары, - поторопил Вортекс. – Надевай ранец. И подай мне этот… резервуар с этиловым спиртом для астропсихической промывки.       Он упаковал резервуар с коньяком Мустису в ранец и пропыхтел, натягивая гермошлем, что на его голову хер что нормально налезет.       Они стали гармоничными выродками пустынного космодрома: тупоносые рыла с сомкнутыми решетками жвалов, угрожающие тусклые плошки линз. Они были прекрасны. Эйвинд улыбнулся под гермошлемом и прокусил себе губу: только кровью он мог отпраздновать эту свою неадекватную радость, граничащую с умилением и ощущением ножа под ребром. Наконец-то они перестали быть людьми.       В 1961 году человечество столкнулось лицом к лицу с ужасом: космос мертв. Привязанный к «Востоку-1» жалкой пуповиной, человек беспомощно барахтался в пустой могиле. Но на самом деле всё страшнее. Космос жив.       Космодесантники погружались в кишащую яму ночи, их засасывали черные червоточины улиц, выплевывали смрадные арки и подворотни. Космос спал чутким, распухшим сном, только в подворотнях бодрствовали подростки с пивом – из некоторых, возможно, вырастет следующее поколение космодесантников. Подростки провожали взрослых блэкарей пустыми глазами, усталыми от ебаного социума и уроков физики, и на дне этих глаз тлела искра – жажда винтовки и Ангки.       Чтобы попасть на космическую станцию «Концерн КаргоНет», что в бассейне Дивекес, нужно было спуститься в кратер. Технически, это был не кратер, а талласоид: дно вместо лавы покрыто осадочной породой, склоны поросли жесткой стелящейся флорой, у которой явно уже начался сезон зимнего увядания. Днем наверняка буро-зеленая, сейчас она смахивала на заскорузлую фиолетовую шерсть. На склоне торчало несколько приземистых кустарников, похожих на земной вереск.       Космодесантники сбежали, поскальзываясь, по насыпи из шлакообразной породы. Оберштурмфюрер Мустис затормозил, упершись в грунт левой рукой – поврежденное сухожилие подвело, он не удержался и свалился в умирающую флору.       Что-то шлепнуло по рукаву выше локтя – это напарник пытался поймать его за руку, чтобы он не съехал дальше по кратеру.       Оберштурмфюрер Мустис сел в увядающей поросли и огляделся. Сзади, над самым склоном, громоздились многоэтажки, ячейчатые от окон и балконов, ужас трипофоба. Планета была омерзительно обитаема, по-земному насекома, и по спине Эйвинда прошла электрическая дрожь. Так бывает, когда проскользнул мимо опасности, и только постфактум это заметил. Дальше, высоко над жилым сектором, горел одинокий пурпурный огонь – точь-в-точь схлопывающийся красный карлик. Оберштурмфюрер Мустис не знал, что это такое (видать, какая-то вышка передачи внеземных сигналов), и мысленно окрестил её глазом Дьявола. Хорошо чувствовать поддержку от главного штаба, особенно если ты – ответственный инженер квантовой поддержки.       - Ты в армии служил? – оберфюрер Вортекс произвел какие-то манипуляции над своим гермошлемом, и теперь дыхательная коробка почти не глушила его голос.       - мы служим в W▲ffen S▲t▲n▲S, - напомнил оберштурмфюрер Мустис. Один из органистов дивизии Dimmu Borgir служил в человеческих войсках, но точно не этот, и оберфюрер Вортекс вроде как должен знать, кто из офицеров какую подготовку проходил.       Оберфюрер Вортекс протянул ему коробок спичек:       - Засунь это между щекой и гермошлемом. Сможешь нормально дышать и говорить. Ты на товарняках когда-нибудь ездил?       Оберштурмфюрер Мустис выполнил приказ. Снаружи потёк свежий ночной воздух с легким душком мазута. Атмосфера была плотной, немного пьянящей от кислорода. С вентиляционной щелью в гермошлеме речь и правда стала более разборчивой:       - Не в этой жизни. А ты ездил?       - Я нет. Эти ездили... Техноспелеологи. Ну, диггеры которые. Ты их знаешь, мы с ними буха… ну, культурно развлекались. В футбол еще играли. Заебись сыграли, я считаю! А какой ты им гол тогда засадил, аж стойку в воротах перекосило!       Оберштурмфюрер Мустис съежился и счел за лучшее притвориться камнем. Бодрый тенор напарника звонко разносился по склону, и Эйвинд чувствовал, как невидимые обитатели планеты обращают на него плотоядное внимание. Не бывать Вортексу разведчиком.       Да и не так уж хорошо они тогда сыграли. Поле на пустыре было вытоптано под корень и смахивало на лунную кальдеру. На Земле как раз шли затяжные кислотные дожди, так что всё вокруг плыло и ржавело, и десяток техноспелеологов, порядком заправившихся плоским спиртом, толкались и валялись в размокшем аллювии. Свернутой стойкой тоже нечего гордиться – во-первых, ломать не строить, а во-вторых, ворота и так держались на соплях. После игры его потащили догоняться в бар, он сопротивлялся так яростно, что чуть не довел дело до драки, а развеселый оберфюрер Вортекс поддакивал и уговаривал – «ну ты чо, Гуннарсон, люди ж не кусаются!». В итоге его всё же уломали присоединиться к столу, и Мустис даже расслабился, шутил и корчил рожи, но потом в компанию затесался насквозь больной уродец – кривоногий карлик с огромным гидроцефальным лбом, крохотным детским личиком и гноящейся заячьей губой. Эйвинд, в принципе, хладнокровен и небрезглив, сама внешность калеки его не отвращала (он и свою-то внешность считал альтернативной и по этому поводу не рефлексировал). Но когда карлик заковылял, - как-то вприпрыжку, извиваясь, словно бегущая крыса со сломанным хребтом, - это выглядело так мерзко, страшно и нечеловечно, что блэкеру захотелось одновременно дострелить несчастного и вырезать себе глаза.       А оберфюрер Вортекс все же молодец – он компанейский, ладит с людьми независимо от общих интересов, и этот дар не раз сослужил ему службу. Оберштурмфюрер Мустис, в принципе, тоже умеет вести себя в обществе, проявить эрудицию и остроумие, но для Вортекса общение – настоящее искусство и инструмент, используемый во благо сатанинского рейха, а для него – обязаловка сомнительной приятности и еще более сомнительной полезности…       Внизу промчалась электричка – на товарном космодроме она не останавливалась. Приятное ощущение, когда скопище человеческое двигается мимо тебя. Талласоид, в котором располагалась станция, был весь освещен фонарями на высоких столбах и поперечинах, гравийные поля тянулись до самого горизонта, и рельсы казались завораживающими ручьями из молочного хрусталя.       - Герр оберфюрер, ты хочешь посадить меня на товарную ракету, чтобы я нелегально пересек границу Норвежской системы? – уточнил оберштурмфюрер Мустис. Он чувствовал себя неспокойно и виновато перед оберфюрером Вортексом – наверное, потому, что (напряг его своими проблемами) до сих пор не получил четкого приказа от старшего по званию.       - Я хочу с тобой покататься ночью на товарняках, тряхнуть стариной. А иначе зачем жить? А там, может, тебя отпустит, и ты мне нормально расска… отчитаешься по порядку.       - Спасибо, герр оберфюрер, но меня уже никогда не отпустит. Я считаю, тебе оно нахрен не надо. У тебя все хорошо, ты семейный человек – зачем тебе рисковать из-за того, что твой друг сошёл с ума?       - Ты хочешь сказать, что я слишком старый для экстрема… высадок специального назначения? – возмутился Вортекс. – И зачем ты тогда приперся ко мне на ночь глядя – шнапсу напиться?! Если меня поймает инопланетное гестапо, меня просто депортируют на Землю, пацаны сто раз так делали!       Оберфюрер привстал с земли, на несколько секунд застыл на корточках. Лунно-белый свет фонарей, смонтированных на ближайшей мостовой поперечине, мазнул по его куртке, гермошлему, и на миг Вортекс стал похож на массивную глыбу анортозита.       - Подъем, - скомандовал оберфюрер Вортекс. – Шагом марш.       Впереди горели синие светофоры, слышно было, как железо целуется с железом, истекая лязгом и антикоррозионной смазкой. Эротика восхитительно неживого.       - Разрешите обратиться, герр оберфюрер. Фрау Лизе будет ругаться.       - Будет, - легко согласился Вортекс.       Космодесантники спустились в долину космопарка, и Эйвинд её узнал. Он видел её во снах, он сам придумал её для игры.       это дьявольский сад       вряд ли я найду здесь котенка, я же еще не выиграл       Ослепительно-белые фонари гнездились на верхушках столбов, разливаясь теплым бледным светом. Снизу столбы были окрашены черным, словно деревья в садовом хозяйстве. Опоры электропередач, с их арматурной конструкцией и угловатыми поперечинами на верху, смахивали не то на виселицы, не то на арбалеты, нацеленные богу в глаз. Все эти кости, лишенные плоти, рассекающие небо кабельные жилы – действительно похожи были на насмешку над природой, богохульный сад, антитворение.       Оберфюрер Вортекс дернул зазевавшегося товарища за рукав.       - Смотрим самый длинный ракетный поезд. Чтобы он точно летел за пределы Норвежской системы.       - Как мы узнаем, куда он летит?       - Все правильные ракеты летят на Восток.       Эйвинд чувствовал, как его выворачивает из себя, словно потроха из растворившегося живота – безболезненно, без тошноты.       мне стоит в ближайшее время выпить       мне вообще нельзя бросать пить       Навстречу шли обходчики, и оберфюрер Вортекс завернул за деповской барак с наглухо запертыми деревянными воротами. Территория космостанции, в принципе, открытая, но они тут неприкаянно шатаются, пялясь на поезда, да и выглядят… сказать подозрительно – ничего не сказать. Прямо под ворота уходили рельсы, на которых стояли снятые колесные пары. Высотой по пояс, с блестящими, как хирургическая сталь, бандажами – словно созданные передавливать кости и выпускать кишки       они просят моей крови       если что-то холодное, это нужно обнять       Заметив, что Эйвинд примеряется потрогать колесо, оберфюрер Вортекс схватил его за рукав и затащил в тень.       - Что-то мóнтеров сегодня много, - посетовал он.       Отряд шёл через космос, плыли и обрывались пространства, и они не узнают, куда приземлятся, пока туда не приземлятся.       На них накатилась надрывная акустическая волна. Гравитационное поле искривлялось под воздействием чего-то тяжелого.       - Schnell! – рявкнул Вортекс.       Онемевшие ноги застревали в шпалах, как костыли. Эйвинд с усилием (переполз) переступил через последний рельс и смотрел, как к месту, где он стоял, с ворчаньем подползает хтоническое чудовище. Массивное рыло тепловоза, чуть не скребущее по земле, с платформой, похоже на угрюмо выдвинутую челюсть. Оберфюрер Вортекс удивился себе под нос:       - Их что, до сих пор не сняли с эксплуатации?       На следующем пути застрял хвост состава – глухие вагоны со свисающими снизу бункерами, похожими на железное вымя. Вортекс, кажется, заметил впереди интересный объект – бесконечный товарняк из открытых полувагонов – и осмотрительно спрятался в тени заборчика на краю бетонной платформы. Оберштурмфюрер Мустис сомневался, стоит ли предупреждать напарника, что он уже ходил через рельсы подобным образом, и у него могут возникнуть проблемы с движением по вертикали, но Вортекс его опередил и зашептал:       - Видишь этот? Он скоро поедет. Ему зеленый горит… Видишь, колеса проверяют и номера снимают. Как мóнтеры дойдут до будки, снимаемся и лезем в вагон. Ты первый.       Посреди платформы истерично поскуливал высокий светофор, мигая желтым глазом – прекрати мои бессмысленные мучения       я не выдержу       я должен его выключить       обнять и заняться любовью с холодным трупом       я некрофил       я сейчас взорвусь       - Achtung, - Вортекс хлопнул его по плечу, Эйвинд открыл глаза, и видение исчезло. Тело было абсолютно не заинтересовано в техногенной некрофилии: оно хотело уютно свернуться клубочком на земле, положить голову на шпалу и бредить. А космодесантники были абсолютно не заинтересованы в том, чтобы ложиться спать посреди космической станции.       Обходчики в оранжевых скафандрах уплыли далеко вперед, свет от их фонарей почти растворился в космической прорве.       - Пошли.       Эйвинд не понял, как очутился у поезда и поднялся по лесенке (она казалась горизонтальной). Нога нащупала ребро жесткости на стенке. Подтянулся на борту вагона.       И был свет.       - Уёбываем! – крикнул Вортекс.       Фонарь слепил. Мустис подозревал, что его собираются убить. Он соскользнул и повис на вагоне.       Борт впился в руки, причем левая почти не держала вес. Несимметричность причиняла жуткий дискомфорт.       почему я имею вес       - Ану слезай оттуда! – велел патруль.       а я не могу, - возразил Эйвинд. – пожалуйста, отстаньте от меня       Краем глаза он видел, как Вортекс, не дожидаясь напарника, прыгает через сцепку на другую сторону пути. Весь мир был очень, очень медленный.       Ботинок уперся в железный прут. Что это внизу? – это образ поручня межвагонной площадки. Эйвинд вообразил себя змеей, переполз на площадку и выбросился за напарником в космическую бездну.       не потеряй Симена       Рельсы растворялись под ногами. Убегать – это когда ты бежишь и не можешь бежать. Гравий летит из-под подошв во все стороны и сгорает в воздухе. Лицо пылает в гермошлеме.       вот как чувствовал себя Свен       Вортекс сбежал по чему-то среднему между лестницей и крутым обрывом.       - Гуннарсон, давай!       Эйвинд в ступоре стал над узкими ступеньками из рифленой бляхи.       как. я. спущусь       ты же был змеей, тебе нравилось       Мустис так и поступил, попытался идти и обнаружил, что у него нет ног. Грохнулся на спину и съехал на рюкзаке в самый низ лестницы. Во тьме зашелестели густые кусты, оттуда несло канализацией.       - Гуннарсон, ты целый? Что-то хрустнуло!       Мустис сел, завел руку за спину и нащупал что-то, что не казалось мокрым, но было таковым. Осторожно понюхал руку и вскинул на напарника огромные линзы:       - Alarm. Нам нужно срочно найти спирт.       В запотевшем гермошлеме можно было созерцать целый Млечный Путь из микроскопических капелек. Симен плохо смазывал стекла.       Скрип-скрип. Скрип-скрип.       Оберфюрер Вортекс сидел на скамейке, курил и отчаянно зевал. Рядом с ним лежал гермошлем напарника. Свой гермошлем он натянул на бетонную скульптуру с невнятным разинутым ликом, похожую на истертого временем фаллического идола. Нет, он совершенно положительно относится к инопланетному язычеству, но кто ставит такое на детской площадке?       С человеческими лицами сейчас определенно лучше. Даже проклятые офицеры сатанинского рейха нуждаются в личной жизни. А по роже Мустиса можно хоть как-то представить, что творится у него в голове. Ну… или попытаться.       Скрип-скрип.       Скррип!       Зачем, спрашивается, фоткать на обложки альбомов целую группу с пафосными рожами, если можно сфоткать Мустиса на качелях? Тоже ведь красиво и страшно – восьмидесяти-с-хуем-килограммовый Мустис с распущенным хайром, на качелях, которые взлетают к небу и вот-вот-сейчас сорвутся с петель. А потом, в качестве вишенки на торте, деревянная скамейка рассечет ему голову, и будет кровища, которую так любят блэкари.       СКРРРИП!       Нет, со стороны Гуннарсона всё же неблагоразумно качаться на качельке, в которую с трудом поместилась его задница. Хотя… когда это они двое были благоразумными? Ведь Симен не полез на качели только потому, что его-то задница не влезла на сиденье.       - Гуннарсон, ты не боишься ёбнуться? Ты весь вечер падаешь, на тебе явно лежит падальное проклятие!       Эйвинд рассмеялся так, словно у него начиналась истерика.       - Смотри, герр оберфюрер, я совершаю прорыв в кибернетике – создаю шагающего робота! Там проблема с тем, чтобы научить робота шагать по-человечески. А меня… периодически накрывает, и пропадает категория высоты. И смотри, я сейчас движусь по прямой в горизонтальной плоскости. Думаю, можно взять за основу принцип работы качелей, приравнять к нулю перемещение точки по оси аппликат, и-и… что и требовалось доказать!       Скрриииип. Эйвинд притормозил качели, прорыв берцами борозды в песке.       Поначалу Вортекс рассчитывал, что спровадит уставшего товарища спать, но не тут-то было. Мустис сильно вымотался, постоянно застывал с закрытыми глазами, у него дрожали колени – но, тем не менее, он пёр без устали и соглашался на любой движ. Симен уже сам не выдерживал темпа, мечтал пожрать и примоститься в место потеплее, и ему не нравилась эта припадочная гиперактивность.       Эх, Гуннарсон. Умная голова, да дураку досталась. Он, в принципе, всегда был человек странный, но чтобы так… Может, он и правда чем обдолбался, на него не похоже, а вдруг, с такими-то таблетками?       - Гуннарсон! А ты свои колеса-то пьешь?       - Никак нет, герр оберфюрер! – ненатурально весело отчеканил Эйвинд.       - А чё так слабо?       Клавишник встал с качелей, подошел к Симену на негнущихся ногах и доверительно прошипел в лицо:       - Как только я достану их из Шаграта, обязательно выпью.       Опять он за своё. Впрочем, Симен был готов гонять Эйвинда до тех пор, пока тот буквально не свалится с ног и не признает, что затеял какую-то хуйню.       - Оберштурмфюрер Мустис, слушай мою команду! Мы отправляемся на разведку планеты!       Не то чтоб эта планета была совсем нецивилизованная – с уборкой улиц и зелеными насаждениями здесь было все в порядке, - но её нельзя было идентифицировать как высококультурную. В конце тёмной аллеи космодесантники обнаружили инопланетное здание («Высшая школа железнодорожного транспорта имени я ебу кто это такой», - прочитал Вортекс на табличке под фонарем), защищенное кратером несомненно искусственного происхождения (если только плутонические силы на этой планете не умеют отливать бетон). В узком проходе между кратером и зданием крепко пахло мочой, внутренние стены кратера были испещрены инопланетными письменами. Скорее всего, культурная связь с Землей имела место быть, так как космодесантники заметили родную латиницу и руны, но встречались и совершенно нечитаемые иероглифы, а также пиктографическое письмо, преимущественно сакрально-репродуктивного характера.       Симен посветил на стену фонариком и зачитал вслух:       - Никлас лох, Никлас пидор, Никлас я тебя люблю. Дался же кому-то этот Никлас!       Эйвинд застыл на месте, осознавая присутствие чего-то важного. Здесь ключ, портал, головоломка, и если вставить пальцы в отверстия и провернуть, а это то же самое, что вывернуться самому –       принцип подобия       увидеть своего двойника – к смерти       Теперь он чувствовал спиной, что за ним стоит двойник. Так, словно на тебе падает холод от собственной тени.       Симо казался выше, чем обычно. В чёрном провале под каской Мустис мог определить очертания лица, и если раньше в этой дыре не было ни одной определенной точки, она была одновременно черна и несуществующе-прозрачна, то теперь в неё можно было смотреться и падать, как в собственное бездонное отражение. Симо приобретал если не плоть, то форму.       сколько убыло в одном месте, столько прибыло в другом       «Что ты ищешь – себя? - заговорил Симо. – Тебя нет, потому что ты растворился в другом».       «Меня нет, потому что я болен», - возразил Эйвинд.       «Кого ты собрался выручать? Он заносчивый, невежественный, озлобленный слабак».       «Да, это правда. А я безвольный, саморазрушительный и страдаю от синдрома дерева и стекла. Но мы помогаем друг другу стать лучше».       «Ты жалкий и лицемерный. Ты прекрасно знаешь, в какое дерьмо вляпался. Ты заставлял своих сестер превозмогать и разрывать токсичные отношения, а сам не можешь сделать того же».       «Да, мы ядовиты. Но когда мы собираемся вместе, то меньше себя отравляем».       «Ты так держишься за него, чтобы хоть кто-то тебя полюбил», - съязвил Симо.       «Нет. Просто когда он есть, я перестаю ненавидеть себя».       «Куда ты собрался? Трансцендентального Бергена не существует».       «Ты ошибаешься. Физические системы прекрасно существуют в комплексном гильбертовом пространстве».       «Возвращайся домой. Ты там никому не нужен. Ты никому никогда не был нужен».       «Ты лжёшь. У меня хорошие друзья».       «Твои друзья презирают твои пути. Ты хочешь стать субстратом для ублюдка, и при этом кормиться на своих друзьях. Ты отвратительный друг. Они не станут с этим мириться».       звучит заманчиво, но говно не тонет       Симо беззвучно выстрелил в него из винтовки. Вещественное время t остановилось: Эйвинд был наблюдатель и одновременно цель, в нём причинно-следственная область сходилась в ноль. Квантовая пуля сделала петлю у самой поверхности светового конуса – в отрицательном направлении мнимого времени it и пространства Ʊ(x,y,z); это она двигалась сквозь континуум на кухне Вортекса; и, вернувшись в исходную точку, поразила Эйвинда. Пуля попала в цель, потому что это была правда – там, на кухне, Вортекс и правда говорил такое. Но ранила она, потому что это была неправда. Эйвинд хотел плюнуть Симо кровью в лицо, но снайпер уже отступал спиной вперед в черную арку в стене.       - Стиан не говно, - выпалил ему вслед Эйвинд.       Вортекс почти не удивился: он привык, что Мустис может долго, порой годами, пережевывать обиды, прежде чем выразить своё недовольство. Иногда – в самый неподходящий момент.       - Конечно, я всегда это знал! – радостно подхватил Вортекс. – В Дегенерате есть что-то очень хорошее и доброе, просто оно спрятано в глубине души – так глубоко, что это только тебе удалось заметить, и то один раз!       - Он не говно, - терпеливо повторил Эйвинд. – Я могу это доказать. Мы помирились…       - …да-да, вы помирились, а потом посрались, а потом снова помирились, а потом посрались, и Дегенерат выпилился. Я уже слышал вашу санта-барбару. Вы бы еще потрахались.       Симен развернулся и зашагал дальше, всем своим видом демонстрируя, что его не интересуют моральные качества и внутренние противоречия Шаграта. Как и чьи-либо.       Эйвинд почувствовал, как в желудке разбухает пустота, а земля идет зыбью под ногами – так бывает, когда ты учинил что-то очень постыдное, завернул на бездорожье, и теперь не знаешь, как выбираться. Симен действительно читал его мысли. Он хотел открыть рот, окликнуть товарища, но его парализовало от ужасного осознания:       он знает и презирает мои пути       он уйдет навсегда и погибнет       как и все они       Мустис панически заозирался, - можно подумать, в глухой дыре на чужой планете кто-то придет ему на помощь, - и его в третий раз долбануло нежданным откровением. Чёрный провал в стене, в котором исчез Симо, был вовсе не сингулярностью, открытой и схлопнутой снайпером – он существовал здесь, сейчас, на вещественном уровне.       - Симен! – заорал Эйвинд.       Вортекс на миг остановился, ожидая, что товарищ станет его догонять, но не дождался и нехотя приблизился.       Из кромешной тьмы провала доносился тонкий плачущий звук.       - Слышишь? – кивнул туда Эйвинд.       - Я думал, там просто ниша в стене, - изумился Симен. – Не-а, не слышу. А что?       Космодесантники углубились в тёмный тоннель под аркой, - под рассеянным светом фонаря стены были скорее серо-грязными, - воздух стал сырым, звук – более четким, и Вортекс понял:       - О, теперь слышу! Это же вода капает. Да, Гуннарсон, с твоим слухом я тебе завидую. Это ж почти как телепатия! Я так не умею.       Эйвинду окончательно отлегло.       Тоннель заканчивался решеткой с навесным замком. За ней обнаружился приямок с огромной вертикальной цистерной на бетонном постаменте, оттуда несло затхлостью. Мустис схватился за решетку и с силой дернул, - вдруг они смогут туда пройти и обнаружить Симо, застрявшего в вещественном мире, - но она даже не задребезжала. Вортекс обвел тоннель фонариком, и конус света выхватил под самым потолком надпись красно-коричневой краской: ХУЛИ СМОТРИШЬ?       - Иди на хуй! – Симен продемонстрировал надписи фак. – Это ж надо было туда лезть, чтобы написать!       Ниже на стене красовался памятник местной философии, начертанный чьей-то дрожащей дланью:       СЧАСТЬЯ НЕТ – ЕСТЬ МЕТ       МЕТА НЕТ – ЕСТЬ ФЕН       Вортекс оживился:       - Оберштурмфюрер, смотри, у них тут секретное месторождение! Как ты смотришь на то, чтобы добыть образцы инопланетных минералов?       Оберштурмфюрер Мустис задумался, как он, собственно, на это смотрит. Получалось, что не смотрит он никак, потому что не знает, на что придется смотреть. Отношения с сильнодействующими средствами у Эйвинда были либо открыто неприязненные, либо привычно-деловые: когда ему в руки попадала упаковка рецептурных таблеток, он первым делом смотрел на терапевтический эффект, а не искал эйфорию в графе «побочные эффекты». Наркотиками он точно не интересовался, если не считать долгой и драматичной любви к алкоголю. Собственной дури и дури, принимаемой по медицинскому назначению, хватало с головой.       Эйвинду вспомнилась телега, на которую он как-то наткнулся в интернете: будто бы в Осло парни наварили какого-то вещества, ели его ложками, а потом у них отвалились ноги. Он тогда ради интереса поднял литературу и обнаружил, что вещество вызывает спазм сосудов, подобно алкалоидам спорыньи, и при тяжелой передозировке может привести к гангрене.       Мустис попытался высказать своё мнение, но формулировка получилась неожиданной даже для него:       - У нас отвалится… вообще всё, - и безысходно отмахнул рукой, иллюстрируя отваливание вообще всего.       - А мы сначала Акселю принесем и на нём попробуем, - невозмутимо парировал Вортекс.       Эйвинд мысленно смоделировал себя и Вортекса, угощающих Хэллхаммера неопознанными наркотиками. Из этого получалось следующее. Самого Мустиса там фактически не было, потому что он в это время находился в пространстве более высокой мерности, причем в таком векторном базисе, что его проекция на трехмерное пространство была равна нулю. Возведя мнимое время в квадрат: sqrt(it) = -sqrt(t), Эйвинд подставил его в метрику Лоренца и обнаружил, что мнимое время имеет тот же знак, что и пространственные координаты. Следовательно, по нему можно было двигаться в обе стороны. Пользуясь этим, он попытался переместиться в будущее и вернуться в текущий момент за бесконечно малый интервал времени, чтобы предсказать, не перекинется ли Хэллхаммер от непонятной дури. Чтобы получить точную модель Акселя, Эйвинд попробовал описать его кусочно-непрерывной функцией с бесконечно малыми интервалами разбиения. В результате Ян Аксель фон Бломберг, в миру дразнимый Блюменбергом за специфичную смуглую внешность, рассыпался в серую пыль, что твой пепел из крематория.       - Нас ждёт Нюрнбергский процесс, - резюмировал Мустис.       Вортекс на миг озадачился – и громко заржал. Раз Гуннарсон способен на шутки, значит, Гуннарсон даёт добро. С тем он и подался исследовать тоннель. Посветил за решетку, выхватив лучом участок замшелой кладки, в зияющие дыры на месте выбитых кирпичей.       Поиски в тоннеле не дали результата. Как назло, фонарь у космодесантников был один, и разделиться они не могли. Внешняя стена здания и окружающая её бетонная порода тоже оказались бесперспективными. Космодесантники вышли на пустынный задний двор – огромный неухоженный газон зарос дикой травой. Покинутая площадка возвышалась над городом, что лежал за ней, и продувалась всеми сквозняками. С севера дул сильный порывистый ветер, нагонял облака, трепал волосы.       - Оберштурмфюрер! – позвал Вортекс из-за высоких бетонных ступенек.       Оберштурмфюрер Мустис подошёл и сел на выкрошенных ступенях, сложив руки на коленях и сцепив их в замок. Ступени вели в никуда – дверной проем за ними был заложен кирпичом. Оберштурмфюрер знал, что должен здесь присутствовать, но то подобие эмоций, что у него оставалось, было вообще в другом месте.       Оберфюрер Вортекс протянул ему руку, и первым побуждением Эйвинда было за неё схватиться. Ступенька под задницей настойчиво выталкивала его в открытый космос.       - Артефакт местной цивилизации, - сообщил Вортекс. – Кто-то потерял.       Мустис удивленно посмотрел на содержимое руки напарника. Он-то проводил расчет для совсем другого, он предсказал, а тут… Это не наркотик. Это небелковый организм. Это образец. Как это определяется?       Оберштурмфюрер Мустис с усилием разъединил сцепленные пальцы – он сжимал их до побелевших костяшек, словно пытался раздавить.       как это брать       оно рассыплется в пыль если возьму в руки       - Это называется телефон, - вспомнил Эйвинд.       - Вот ты скучный! – возмутился оберфюрер Вортекс. – Это рация, понял? Можем вступить в контакт с местной цивилизацией.       Мелово-бледное лицо Мустиса непроизвольно исказилось, выражая смесь смирения и неверящего отвращения – так, словно Симен вместо слов начал изрыгать сороконожек.       пожалуйста, пусть Симен перестанет это       пусть он не тыкает пальцем в светящееся окошко       потому что с ним случится лучевая болезнь и наркомания       оттуда вылезет мир и нас поймает и засосёт       мне за него страшно       - Тут куча пропущенных вызовов с одного номера, в смысле, частоты. Это верняк владелец или его напарник. Щас мы попробуем вызвать их штаб и напроситься на шнапс! – Вортекс заметил, как смотрит на него товарищ, и неуклюже оправдался: - Ну правда, Гуннарсон. А то, блин, я с голоду дохну, еще и этот ветер до костей пробирает…       Симен еще что-то говорил, но Эйвинд через раз его слышал из-за нарастающего шума в ушах. Давление в голове повышалось, череп раскалывался, и он тихо застонал сквозь зубы.       Он больше не боялся людей. Он изменился, демонизировался, он сам кого угодно мог соблазнить. Но – как я их сочту? Мустис умудрился наплодить адовых конструкций, взаимодействуя с Сименом, с которым он дружит десяток лет. Что же будет, если добавить еще живых переменных? – с учетом неопределенности Гейзенберга, если известны их координаты, то неизвестны (намерения) импульсы, а если известны импульсы, то неизвестно, как их найти, - взорвутся адские ульи, выпустив на волю миллионы ядовитых пчел, и он сломает зубы от скрежета, пытаясь всё это вычислить, и насмерть спалит себе мозги.       Всё это время, взахлёб самоудовлетворяясь абстракциями и мысленными конструкциями, Эйвинд ясно осознавал ненормальность своего состояния. Порой он остро чувствовал, как бестолково, вразнос, вхолостую работает его мозг.       серотониновый криз       Мустис переживал подобное состояние и раньше, когда употреблял трамадол и антидепрессанты, но вот уже второй раз это случалось без химического катализатора – и в более чистом и мощном виде.       Ветер Мёртвых       Жил-был человек, и он впал в депрессию и сломал несколько жизней из-за того, что у него в крови было слишком много счастья. К сожалению, это не конец.       Он избегает живых, они делают ему хуже, но корень проблемы в нём самом. У него Ветер Мёртвых вместо крови. Если он будет прятаться от людей, это только отсрочит катастрофу: в конце концов Ветер Мёртвых принесет тысячи их призраков. В конце концов лёд треснет.       Проблему нужно решать в корне.       Чтобы спастись от урагана, нужно припасть к корням травы, к земле. Нужно заземлиться.       - Мне нужен этиловый спирт, - напомнил Эйвинд.       - Ну вот в городе и выпьешь, терпи, - решил Вортекс. – Сам же коньяк разбил.       Эйвинд вытянул вперед ноги в тяжелых ботинках (получилось демонстративно) и слушал, как Вортекс пытается выйти на контакт: 425 Гц на телефонной линии, скважность 5 к 1. Звук гудков оборвался, сменился броуновским шумом с той стороны, - вызов приняли, - и мир начал искривляться. Вортекс превращался в рептильномордого конькобежного пациента Босха – лицо его обиженно-удивленно вытягивалось, покрываясь твердой чешуей защитной реакции. Наконец, не выдержав (собственного безобразия) несправедливости, - «не, Гуннарсон, ты это слышишь?» - он включил связь на громкий звук.       - …суки, быстро вернули! Хуй! Хуй вы там что докажете! Ху-у-уй вам! Вам пизда, вернули, быстро, я сказал…       Матерные слова, использованные не в прямом смысле, были похожи на голые белые тела, уже изгнанные из рая и познавшие стыд, но еще не причастившиеся разврата.       не съедят ли они нас?       скорее мы сыграем на них музыку       - Мужик, ты ёбу дался? – с чувством поинтересовался Вортекс. – Помочь тебе рамсы собрать?       - …вы сгниете нахуй, у меня связи, я вас выебу…       - Передай ему, что я не дам засовывать себе в задницу флейту, - вклинился Эйвинд. Теперь он понимал, почему эта планета показалась ему такой знакомой и родной, где он уже видел эти галлюцинаторные ландшафты, и почему местное население казалось ему таким далеким, копошащимся, насекомым паноптикумом.       На той стороне подавилось и закашлялось существо, чье тело (судя по звуку) было разбитой фарфоровой банкой из «Сада земных наслаждений».       - Вы кто? – опасливо спросило существо. Наверное, оно очень неловко себя чувствовало, когда кто-то извне заглядывал в его уютный ад со сговорчивыми обнаженными дамами, целым оркестром содомитов и пивом из спорыньи.       - Отряд социал-сатанистов вашего города, - представился Вортекс. – Находим и возвращаем мобильники, уроненные всякими растяпами. Тем, кто орёт на незнакомых людей – заталкиваем прямо в жопу.       Существо издало звук, смахивающий на прерывистый вздох. То ли оно испытывало возбуждение от мысли о заталкивании мобильника в жопу, то ли (что вернее) необходимость вести себя прилично приводила его в состояние нервного напряжения.       - И что вы за это хотите? – наконец процедило существо.       - Угостишь нас, будешь человеком, - затребовал Вортекс. – Ты где находишься?       - Он будет человеком? – удивился Мустис.       Но собеседник категорически не желал находиться. Он злился, язвил, подозревал блэкарей в том, что они на самом деле – легион бесов, который хочет его ограбить, отдать на растерзание ментам и затащить в геенну огненную. Воззвав ко всем своим коммуникативным навыкам, Симен с горем пополам устроил встречу. К концу разговора он стал злой и дёрганый (Мустис давно его таким не видел – кажется, с того случая, когда Шаграт и Силеноз требовали от него любой ценой достать басуху, которую он забыл дома, за пару тысяч километров, и ну никак не мог материализировать из воздуха):       - Хуй их разберет на этой планете! Как же я, блядь, их ненавижу, параноиков хреновых! Поубивал бы!       Эйвинд почувствовал неуловимую судьбоносную закономерность в том, что на этой планете тоже есть ад, и именно туда они направляются, и что здесь, как и на Земле, ад населен людьми.       Впрочем, люди горазды устраивать ад везде, где появляются.       От противоречивых чувств оберштурмфюрера Мустиса вырвало.       - Он сказал «под фонарем напротив Syv Eleven», - недовольствовал Вортекс. – Вот фонарь, вот Syv Eleven, а он-то где?       Мустис риторически промолчал о том, что если существо так не хочет видеть космодесантников, то почему бы ему просто не купить новый телефон и не морочить им голову.       В самом начале квеста существо нехотя объяснило им дорогу, и они минут двадцать плутали по кривым аллейкам и головокружительным лестницам. Когда они во второй раз вышли к бетонному забору с граффити, изображающим растрепанные красные маки на фоне голубого неба, терпение Вортекса лопнуло, и он попёр напрямую через дворы.       Светящаяся красно-зеленая вывеска Syv Eleven послужила хорошим ориентиром. Там блэкари купили по две бутылки дрянного, но ядреного пива (стоило бы взять чего покрепче, но Эйвинд опасался, что питье покрепче он выблюет). Под супермаркетом им встретился безногий колясочник со стаканчиком в руках – потасканного вида и дурно пахнущий. Вортекс хотел ссыпать ему в стаканчик мелочь (всё равно ж потеряется), но инвалид нецензурно возмутился, потому что в стаканчике у него было кофе.       Блэкари встали за фонарем, в бетонной арке между двумя многоэтажными зданиями, и торжественно причастились несвятого пива и проклятых сигарет. Улица снаружи навязчиво светилась неоном. Внутри, во дворах, залегла угольная тьма, горела только одинокая подъездная лампа. Свет её тускло-огненно отблескивал на ветвях голого дерева, и казалось, что это тлеющее дерево украшает середину мрачного ада. Фонарь и арка словно прочерчивали границу между серым унылым раем и угрожающей преисподней, а Мустис и Вортекс, с их гротескной внешностью и в походном снаряжении, и вправду смахивали на персонажей Босха, притаившихся, чтобы съебаться из одной части триптиха в другую.       все логично       Влуамберт ищет Инкуба       а Инкуб пребывает в аду       у меня преимущество: я сойду в ад вооруженным и одетым       Сейчас у блэкарей кончалась первая бутылка пива, а к ним до сих пор никто не вышел. Хуже того – Симен пытался дозвониться к существу и придать ему ускорение живительными пинками, но существо перестало отвечать на звонки. Всё шло к тому, что космодесантники останутся без крова и трапезы, но с чужим телефоном.       Симен сходил напоследок отлить в мусорный бак, а вернувшись, полушепотом сообщил:       - Там чувак какой-то стоит за гаражом. Стоит и вроде как на нас пялится.       Эйвинд подошёл к самому краю арки и прислушался. В соседнем дворе, кажется, кто-то загонял машину в гараж. Поскрипывали ветви деревьев, едва шелестела вялая, но еще не иссохшая листва.       - Ты, если что, драться готов? – шёпотом спросил Вортекс.       - Да.       - Пошли станем ближе.       «Вот тебе твой альтруизм, - подметил отдаленный голос Симо. – Начинаешь с благородных дел вроде возврата потерянных вещей, а заканчиваешь дракой на бутылках в неблагополучном районе».       Эйвинд вжался спиной в стену дома, чтобы не попасть под свет лампы, крепче схватил рукой бутылку и широко открыл глаза, осматриваясь и заодно привыкая к более плотной темноте.       - Что за нахрен… - пробормотал Вортекс совсем рядом.       За гаражом действительно что-то замерло. Высокий чёрный силуэт, ростом с Симена, со слепым темным пятном вместо лица. Что-то неприятное было в угловатости его фигуры, нескладных широких плечах – словно что-то, не являющееся человеком, соорудило себе пугало из человечьей кожи и костей, и живет в нем, ходит по улицам, пряча под одеждой крохотное уродливое тельце.       Существо подвинулось ближе, не отлепляясь от стены гаража. Вывернуло шею в их сторону (Эйвинд почти слышал, как хрустнул хребет), и стало видно то, что было у него вместо лица.       прокаженный       Что у него с нижней частью лица? Мягкие ткани выгнили… проказа, сифилис, нома? вообще нет нижней челюсти? Сверху – бледное узкое пятно кожи, в него вдавлены провалы глаз. Горбатый птичий клюв вместо носа…       разве калекам место не в раю?       - Э, ты за телефоном? – не выдержал Вортекс.       Существо оттолкнулось от стены, и начало медленно, опасливо приближаться. В этом плавном движении было что-то хищное… демонстративно-хищное: бабочка изображает паука, яркий окрас змеи.       Не клюв, а хрящеватый нос. Впалые глаза под тяжелыми надбровными дугами и низко натянутый капюшон. Похоже, это всё же был человек.       - Я вас не знаю, - изрекло существо невнятным холодным тоном, который можно было истолковать как брезгливость, удивление, враждебность, жалоба и еще черт знает что.       - Охуеть новость! – фыркнул Вортекс. – Можно подумать, мы тебя знаем!       Существо остановилось шагах в десяти от блэкеров. Запало молчание.       Мустис обратил внимание, как переговорщик сжимает кулак правой руки. У него там… скорее всего, газовый баллончик. Предупреждать Симена поздно, - этот услышит, можно спровоцировать конфликт, - но вдруг что, гасить противника нужно будет быстро и без жалости.       - А вы от кого? – подозрительно спросило существо.       - Ебать, а я думал, у нас свободное общество! – гневно парировал Вортекс, оскорбленный уже самим предположением, что он – и что-то делает не по доброй воле.       Порожденный-тьмой-и-гаражом снова умолк. То, что закрывало нижнюю часть его лица, оказалось обычным шарфом, намотанным поверх капюшона. Голос у него был ниже, чем у обоих блэкарей, с нервными истеричными нотками, а из-за шарфа, закрывающего рот, казался глуховатым.       - Он у тебя? – резко потребовал парень.       - Во, - Симен небрежно продемонстрировал находку. – Ну что, пошли?       Хозяин мобильника возразил вкрадчиво:       - Э-э, куда?       - Как куда? к тебе домой. Покормишь нас.       Парень нервно засмеялся.       - Э, пацаны, вы шутите? Не, я с вами потом свяжусь. В ресторане, там, выставлюсь.       - Не, нихуя, так не пойдет! – возмутился Вортекс и размашистым жестом вернул мобильник в карман. – То есть ты нас за отморозков считаешь, да? Нет, или ты нас принимаешь как гостей, жрать-согреться-все дела, или хуй тебе, а не телефон. Ясно тебе?       Глаза парня угрожающе сузились, он вызывающе уставился на Вортекса. Симен словно невзначай продемонстрировал руку с бутылкой. Шарф на лице соперника шевельнулся – он, наверное, пытался усмехнуться или грозно выдвинуть вперед нижнюю челюсть, но забыл, что на нем маска.       Эйвинд ставил на то, что парень не полезет в драку, если он не полный отморозок. Он, конечно, с баллончиком, но против него – двое здоровых мужиков, и его могут не только отмудохать в ближнем бою, но и хорошенько порезать «розочками». Симен не уступит, у него спортивный интерес, а для хозяина телефона вариант с гостеванием неприемлем – можно считать, что сделка не состоялась.       Но парень стоял окаменевший, сжав кулаки, на лице его проступило обморочное выражение, словно он проваливается внутрь себя или его сейчас стошнит. Его заметно дернуло – он чуть не бросился на Симена, или это была нервная конвульсия. Плечи бессильно опустились, и он неприязненно махнул рукой: мол, идите вперед.       - Вот это я понимаю! Мужик! – обрадовался Вортекс.       Эйвинду всё это сильно не нравилось. Он не боялся, - расклад сил был в их пользу, - но смотреть на то, как человека загоняют в угол, было очень неприятно. Ощущение жгучего стыда за чужое унижение. Видно, что этот человек боится за свою безопасность, но позволяет себя насиловать из-за какой-то несчастной железяки.       Но Мустис не боялся. Точно не боялся.       на всех клинках, что изображены на картинах Босха, нанесено клеймо М       иногда М интерпретируют как mundus – мир       но М – это и первая буква имени Антихриста       я есмь мир и нож, который положит конец миру       По дороге им в третий раз встретилось граффити с маками – на этот раз они проходили совсем рядом.       - Смотри, оберштурмфюрер! – восхитился Вортекс. – Мы кругами ходим и приближаемся к центру, словно в раковине улитки!       - Скорее как в множестве Мандельброта. Всё повторяется и бесконечно размножается.       Владелец телефона недружелюбно зыркнул на блэкарей:       - Чё, умные дохуя? Думаете, это все просто так?       - В смысле, с маком? – не понял Эйвинд. – Ну, цветок, который сажают на могилах воинов, правильно?       Парень пренебрежительно хмыкнул.       - Слышь, чувак, а как тебя зовут? – обозвался Симен.       - А вот это не твоего ума дело, - проникновенно ответил парень.       Просторный гулкий лифт, серо-серебристый изнутри, действительно смахивал на отсек космического корабля – и Вортекс, снова проникшись, нащал вещать:       - О, приземление, перегрузка пошла! Оберштурмфюрер, ану расскажи, почему перегрузка положительная, хотя мы приземляемся?       - Наверное, мы движемся через вещество с отрицательной плотностью энергии, - предположил Эйвинд. – Может, это кротовая нора? В ней должно быть такое вещество, чтобы она не схлопнулась.       Пока хозяин запирал на ключ и засов бронированную дверь, - а потом еще одну, с подраной поролоновой обивкой, - оберфюрер Вортекс уже локализировал вход в ванную комнату.       - Приземление завершено! Оберштурмфюрер, проследуйте на дезинфекцию от инопланетных микроорганизмов! – Симен захватил зазевавшегося напарника сзади за горло и буквально зашвырнул в чертог омовения. Эйвинд рванулся обратно, пытаясь продраться мимо Симена, - меня снова изнасилуют в санузле, - вцепился в косяк, сдирая ногти и куски краски, но получил подсечку под колено. Вортекс быстренько закрыл дверь на защелку и перешагнул через ноги упавшего товарища, пробираясь к ванной. Мустис начал подниматься, повернулся к Симену – и получил на голову струю бронебойного душа:       - Оберштурмфюрер, пройдите радиологическую обработку!       Эйвинд снова рухнул на колени, тупо смотря перед собой ослепшими глазами. От внезапной холодной поливки ему перекрыло дыхание.       - Э, блядь, вон оттуда! – грубо крикнул хозяин и с силой дернул запертую дверь.       У Мустиса начиналась тихая паника. Симен заливисто хохотал, и смех этот долотом врубывался в голову. Это было бы весело у них дома, на родной территории, но сейчас они разрушают чужую обитель, парящую в пустынном космосе за сотни световых миль, и она распадется на части, и они никогда не доберутся домой, и будет тьма и скрежет зубов.       - Ану открыли! – психанул хозяин и загрюкал кулаком по двери. – Открыли, блядь, бы-ыстро!       Эйвинд начал задыхаться и захлебываться, вода кипела, и как он ни пытался отвернуться, лицо ему заливало душем. Он уже когда-то тонул, он переживал и пострашней, но тогда… тогда он уходил по своей воле, а сейчас был загнан, заперт и везде чувствовал скользкие твёрдые поверхности       у нас был корабль дураков, один глупей другого, но он перевернулся, и я ушёл на дно       я в водяном аду       безмолвная рыба, где твои жабры?       Симена нужно было остановить физически, но как с ним драться? Мустис ни разу в жизни даже не помышлял о том, чтобы поднять руку на Вортекса. Глаза резало, перед ними плыла красная пелена, и в ней восставали образы: боковым зрением – Шаграт, достающий цепь из косухи, возвратно-поступательные движения… ножа…       Том выбрал свинокол, Стиан – самоубийство, а Симен собирается жить долго и счастливо       у меня нет против него оружия       Пространственно-временной континуум трещал по швам. Хозяин перестал орать и молча высаживал дверь – теперь уже ногами. Симен прекрасно видел, что хозяин – параноик, и умышленно издевался над его заёбами. Но когда дверные петли затрещали, он счёл за лучшее выключить душ и открыть защелку.       - Мужик, ты чё? – Вортекс хотел сделать шаг, но поскользнулся в луже, сидя шлёпнулся на пол и заржал. – Да ну, ты гонишь!       - Что вы там ищете?! Нахуй оттуда! – яростно шипело существо в дверном проёме.       и узрев воду, сбросило существо человечье обличье и стало Левиафаном       Эйвинд встал, восстанавливая дыхание, и сморгнул воду с ресниц. На лицо налипли мокрые спутанные волосы, по кожаной куртке стекали ручейки. Теперь он понял, что происходит и почему Симен так беспечен: хозяин стоял в проходе со злобно перекошенным лицом и направлял в ванную дуло пистолета. Вместо того, чтобы наверняка целиться в кого-то конкретно, он переводил ствол с одного космодесантника на другого. Не очень-то хорошая тактика.       - Вышли нахуй, уже! – шипел хозяин.       - Да он же незаряженный! – ухохатывался Вортекс. – Ну скажи, чувак, он незаряженный?       - На-ахуй, быстро, стрелять буду!       Эйвинд не боялся. Впрочем, на месте Симена он не стал бы доводить это несчастное уязвленное существо до белого каления.       Он молча подошёл к хозяину, схватил того за вооруженную руку и направил дуло себе в грудь.       я нож, которым будет разделан мир       что ты можешь мне сделать?       стреляй       Мустис чувствовал, как трясется рука парня, как дергается жилка на предплечье. Лицо противника было прямо перед ним: взбешенное и растерянное одновременно, короткая верхняя губа вздернулась, оголив жёлтые зубы. С челюстями у парня было все в порядке, если не считать герпесной сыпи вокруг рта – значит, лицо он закрывал из соображений анонимности. Эйвинд не выдержал и рассмеялся, потому что Вортекс дернул его за штанину.       Хозяин медленно опустил руку (похоже, убедился, что блэкари не навяжут ему ближний бой) и отступил к стенке.       - А ты что, не боишься? – он кривовато усмехнулся, так, словно его что-то болезненно задевало.       Эйвинд промолчал.       это меня нужно бояться       - Ты не доводи его, - посоветовал Вортекс, поднявшись из лужи. – А то он нас голыми руками придушит. Он же ёбнутый, ты в курсе? Да ладно, мужик, чё ты это, мы уберем.       - Я теперь с вас глаз не спущу, - пригрозил хозяин. – Чтоб вы постоянно были у меня на виду! А ты мне телефон отдай!       - А что нам за это будет? – справился Симен, роясь в кармане косухи. Он разрядил энергию, поизмывался над «хреновым параноиком» и стал более сговорчивым.       - Шампанское со льдом! – ощерился хозяин так, что непонятно было, язвит он или довольно хвастается.       - Так все-таки – пукалка заряженная была или нет? – полюбопытствовал Вортекс.       Парень не спешил отвечать, как-то обиженно надувшись.       - Скорее всего, заряженный, - ответил за него Мустис. – Вряд ли кто стал бы угрожать совсем незаряженным пистолетом. Это резинострел, я из такого стрелял.       Хозяин, казалось, готов был лопнуть от стыда и злости, на бледных скулах у него явственно проступили багровые пятна. Он одарил Эйвинда красноречивым взглядом, в котором читалось желание убить клавишника и надругаться над его трупом.       Дальше всё происходило само собой. Разруха упорядочивалась, осколки склеивались – казалось, в этом странном секторе Вселенной нарушалась суперсимметрия, время текло в обратную сторону, а следствия случались раньше причин. Эйвинд стоял на коленях в луже и вытирал воду, а рядом хозяин яростно чистил зубы. Впечатляющего размера ванна внутри была вся в желтых пятнах (непохоже, чтобы её вообще чистили), под ней на проржавевших трубах пузырилась вода.       Мустис чувствовал, как в нём просыпается то, что доселе бредило с открытыми глазами. Трезвость – это мерзость, безумие – это раскол и разрушительный упадок, но вместе и под контролем они – мощное оружие. Он становился сильнее, хитрее, чище. Человечность, которая раньше открывалась гнойной язвой, сейчас расцветала прекрасным цветком.       эти маки       я учусь самостоятельно добывать огонь       Он страдал, переживал горе, он смертельно скучал. Вслед за кипевшим в крови адреналином выделялись эндорфины, он радовался, он любил. Казалось, сейчас его разорвёт на части или вырвет.       Вместо этого Эйвинд разрыдался и расхохотался одновременно. Глаза его оставались сухими.       Хозяин сплюнул в раковину розоватую пену (видать, у него были проблемы с деснами) и пробулькал:       - Э, чё с тобой?       - Да он же ебнутый, - безмятежно пояснил Симен.       - Ничего, - Эйвинд протер лицо рукавом. – Симен, не хочешь меня сменить? А хотя нет, благодарю, а то я тебя знаю – только пентаграмму на полу нарисуешь.       - Ты что, не веришь, что он ебнутый? – не унимался Вортекс. – Он говорит, что чувака убил. Гуннарсон, это правда, что ты чувака убил?       Цветок человечности взорвался обжигающим фонтаном крови, и кровь принадлежала Тому, и нож с хрустом вошёл Эйвинду под ребро.       Мустис заскрежетал зубами и с силой врезался лбом в бортик ванной.       Вместо того чтобы пользоваться телом как полезным орудием и беречь его как ценный инструмент, люди намертво прикипают к плоти – как к существу, которое обожаешь и ненавидишь. Они методично уничтожают её, ублажают её, мучаются ею, жертвуют ради неё радостью и смыслом жизни.       Если бы шеол существовал, он бы стал храмом вещей. Умершие и сгнившие окружат себя всеми прелестями и извращениями физического мира. У них на это будет вечность. Долина вечного уныния превратится в свалку праздной роскоши, кишащую душами, в образец гротескного эклектизма.       В этом смысле хозяин дома был форменным мертвецом. В углах его спальни расползались серые пятна плесени, стена у двери дочерна затерлась от многолетних прикосновений рук, зато эту убогость венчала великолепная плазма на всю стену. Огромный панорамный экран вызвал у Эйвинда неясную тревогу: клавишник вспомнил тот сон со Стианом, холодной квартирой и ужасным индустриальным городом, и его постоянно тянуло оглянуться и удостовериться, что экран не стал окном, за которым копошится мясо.       что казалось настоящим – окажется искусственным       что казалось иллюзорным – окажется истинным       На другой стене висела картина маслом, изображающая игральные кубики, клубничину и пару красных цветков. Вортекс специально поковырял картину ногтем, чтобы проверить, чем она написана; хозяин агрессивно его одёрнул, а Симен огрызнулся, что у него жена художница, и не яйцу курицу учить.       Всё это казалось Мустису таким несовместимым, нелепым, отторгающим, что он какое-то время смотрел на накрытую поляну, чувствовал голод, но не испытывал побуждения есть. Да и грубый стол с пропаленной дырой конкретно смахивал на пыточную приспособу, а мысль о пытках обычно не способствует аппетиту.       Хозяин больше не подозревал блэкарей во всех смертных грехах сразу, но все еще опасался оставлять их самих: он позвал их на кухню, чтобы принести оцинкованное ведро с бутылками и бокалы.       - Я же говорил, будет вам шампанское со льдом! – провозвестил он, задумчиво посмотрел на стол, потом на старую кровать с ортопедическим матрацом, и скомандовал перенести стол к кровати. Вортекс тут же авторитетно сообщил, что матрац такого цвета, как на той картине Босха, как вот та розовенькая дудочка, ну которая как клизма, ну что у мужика на шляпе лежит, у которого в жопе проходной двор, - так вот такого цвета, только темнее.       Хозяин тяжело завалился на кровать, безжизненно вытянулся и подогнул разъезжающиеся от усталости колени. Он возлежал, как римский патриций на пиру, но в его покровительственном виде явственно проступало что-то надломленное. Очень высокий и болезненно худой, с арийским профилем и торчащими скулами, парень смотрелся как злая карикатура на образцовую белокурую бестию. Скрестил пальцы на животе – и его кисти, сами по себе костлявые, стали похожи на игрушечно сухие руки мертвеца.       белый человек мудр и могущественен, он живет в гармонии с природой, - так говорили они       Патологичный. Нездоровый. Слабый.       Мустис со старательностью технаря пытался создать у себя в крови необходимую концентрацию спирта – глоток, еще глоточек, еще каплю, не больше, иначе стошнит. Вортекс пил дорогое шампанское на скорость, непрестанно болтая с полным ртом закуски, и Эйвинда тянуло подвинуться к товарищу, прикоснуться к нему хотя бы локтем, чтобы попасть в окружающее его целебное жизнеутверждающее поле.       Хозяину хватило совсем кукольной дозы вина. Его черные зрачки заблестели, и он принялся поносить свой треклятый мобильник, в котором столько палева, а без него никак; постылый город, в котором страшно на улицу высунуться; чуваков, с которыми приходится мутить бизнес, а меж тем они способны на любую подлость – с них бы сталось спереть телефон, чтобы его подставить! Длинный нос выступал на лице совсем как птичий клюв, а с коротко стрижеными цыплячьими волосами, сквозь которые просвечивала бескровная кожа черепа, парень и вовсе смахивал на хищную птицу. На злого, голодного птенца.       я не успеваю заземлиться       Эйвинд больше не мог пить. Весь этот непривычный декаданс, болезненность, чудовищность, розово-шампанский гротеск, что навалился на органы чувств, лез из него через верх, как блевота из горла. Дефективная изощренность… противоестественная физичность.       я не так себе представлял сад земных наслаждений       лучше быть Ветром Мертвых       Мозг его млел от непонятного предвкушения, а кровавая радуга растекалась по венам быстрее, чем в желудке всасывался спирт. Клавишник не успевал заземлиться, но чувствовал, что эксперимент заканчивается, и бояться нечего. Рассудок обретал ясность и чистоту, обращался в клинок. С таким рассудком совершают то, что кроулианцы называют великим деланием, а физики – великим объединением.       И Мустис изъявил желание уйти спать – чтобы уйти и быть предельно не-спящим.       В конце концов, его тело действительно выбилось из сил. Необязательно всем объяснять, что тело – это меньшая и вторичная часть тебя.       Эйвинда положили в дальний ящик, аскетичный и необжитой, и здесь ему было естественно. Он находился в удобном горизонтальном положении на жесткой кровати и размышлял с открытыми во мрак глазами. Он созерцал пустое, тёмное, геометрически правильное пространство, на котором воображение при необходимости легко нарисует координатную разметку.       Ничего лишнего.       Такое чувство, будто его не было – и он появился здесь.       Словно прошёл сюда сквозь тот чёрный тоннель в стене – тоннель, в котором исчез Симо. Может, Симо не хотел пускать его в портал? Или наоборот, показывал к нему дорогу?       Мустис был уверен, что если бы они с Вортексом спросили местных сторожей о тоннеле после того, как его обнаружили, то услышали бы, что тоннелю уже лет тридцать, а в прошлом году там потёк бак. Но если бы они спросили сторожей до того, то никакого тоннеля не оказалось бы. Скорее всего, порталы в стенах просто так не открываются – имеет место движение в комплексном времени, которое позволяет перемещаться между разными вероятными мирами в один и тот же момент времени вещественного.       Всё началось, когда Симо выстрелил в него из винтовки. Там, среди изрытых черных пород чужой планеты, оберштурмфюрер Мустис был наблюдателем, нулевой точкой причинно-следственной области, вершиной светового конуса. Световой конус разворачивался в комплексном континууме, вдоль пространственной гипероси Ʊ(x,y,z); оси вещественного времени t и мнимого времени it расположены параллельно основанию светового конуса.       Координаты Мустиса, в которого стреляет Симо: Ʊ(x,y,z) = t = it = 0. Квантовая пуля проделала путь к точке пространства-времени на кухне Вортекса, где получает импульс от необъективной критики в сторону Шаграта, возвращается в исходную точку и поражает цель. Вещественное время при этом остается постоянным: t = const = 0. Можно считать траекторию пули прямой, но наличие массы приводит к искривлению пространственно-временного континуума, и можно говорить о траектории эллипса: sqrt(Ʊ) + sqrt(it) = 1. Это выражение можно упростить, тогда оно запишется для пространства и вещественного времени: sqrt(Ʊ) - sqrt(t) = 1. А это уравнение гиперболы.       Что в мнимом времени – эллипс, то в вещественном времени – гипербола. Ветвь гиперболы низко припадает к нулю пространства в течение всего времени: статичность, растительность, укрытие. Но рядом с нулем времени ветвь возносится к бесконечности пространства. И никогда, никогда не пересекается с прямой t = 0, на которой и лежит точка наблюдателя.       Чтобы неограниченно перемещаться в реальном пространстве, открывать пути и врата, нужно стать наблюдателем. Абсолютная отстраненность. Вне системы. Эйвинд чувствовал, как разливается пульсация у него в черепе, как сладко текут потоки крови по сосудам шеи.       я стану наблюдателем и отправлюсь на поиски       пусть только меня никто не трогает       пусть я никому не понадоблюсь       Он смотрел в потолок так, чтобы не смотреть в потолок, и проваливал себя всё глубже, и давление нарастало под толщей мнимой чёрной полярной воды. Музыка сама по себе играла в голове, дотрагиваясь до мозга сигналами морзянки, и заполярными ревунами, и объявлениями по рации, и пением птиц. Порой осознание себя возвращалось, и он понимал, что валяется в глубоком зубодробительном трансе. Тогда он переворачивался на другой бок, музыка утихала, а потом снова возвращалась.       И никто его не трогал. Никому он не понадобился.       Потом он начал видеть, и это были (сны) мнимые пространства. Сначала он пробирался сквозь что-то тёмное, липкое и совсем нестрашное, и никак нельзя было определить направление, но в конечном итоге все направления были равноценны.       Он сплавляется на ничем вдоль белой пенящейся реки, и оба берега её – острые серые скалы до самого горизонта. Местность, в которой никогда не зарождалась жизнь.       Оказывается в пространстве сером, хрупком, как старые кости. Поднимается по уносящейся ввысь бетонной стене, обшаривая её шероховатую пористую поверхность ладонями. Вверху, спереди и везде – светло-сиреневое небо и в нем кружевные белые облака.       так я его найду       Инкуб бесконечно наматывает круги ада над трансцендентальным Бергеном       но мнимое время не имеет начала и конца, и Влуамберт в нем может путешествовать бесконечно       - Может, круги ада – это эллипс твоей траектории?       - Нет, круги ада дискретны и замкнуты. Это скорее стационарные орбиты, как у электронов. Между ними можно перемещаться, дискретно изменяя свою энергию.       - Тогда прыгай сюда.       И Влуамберт прыгает.       Белые глаза Влуамберта закрыты. Стиан гладит большими пальцами его щеки и горящие виски. Аккуратно, почти нежно, потому что опаленная кожа чувствительна.       - Я видел маки, цветущие на стенах, - говорит Эйвинд. Он чувствует, как заземлился: внутренней стороной бедер он прикасается к горячей коже друга. У него сладко сводит челюсти, внизу живота и корень языка, и он тянется, тянется…       - Как хорошо с тобой, когда ты живой, - говорит кто-то из них.       Стиан часто и судорожно припадает губами к его горлу и рту. Дышит ими, потому что Счастья Ветер – это сосуд с серотонином под давлением. Счастья там как раз на двоих. От прикосновений этих Эйвинд дрожит и стискивает зубы, чтобы не скулить. Его фактически трясет, зубы мелко лязгают, десны зудят. Стиан задевает ладонями его ключицы, и это почти больно.       Если язык Счастья Ветра облизать, то будет чистая эйфория.       - Научишь меня добывать адский огонь? – спрашивает Влуамберт – и Инкуб присасывается, исступленно вылизывает чужой рот, а перед закатившимися глазами Влуамберта плывет красная пелена. Слюна Инкуба липкая и подобна адскому огню.       Давление в черепе нарастает. Если у него в голове выбьет пробки, это будет не метафора.       - Давай великое объединение, - напоминает Эйвинд, потому что экзистенциальный ремонт в квантовой неопределенности делать неудобно. – Переместимся в вещественную локацию, чтобы там проснуться вместе.       Эйвинд любит Стиана так, что постоянно сдирает с себя кожу. И готов содрать с него, чтобы быть ближе. Ладони скользят по его ребрам и спине – по голому мясу, под кожей.       Череп взрывается, по сосудам головного мозга разливается волна оргазма. Такое чувство, будто от него осталась одна отрезанная голова. Эйвинд стонет сквозь стиснутые зубы так, что челюсти крошатся и хрустят.       Внезапно его отрывают заживо. Так больно, что можешь только парализованно молчать. И перегрузка полёта, и мрак, и холод.       Кто-то ощутимо толкнул его в бок:       - Гуннарсон, ты храпишь как трактор…       Эйвинд открыл глаза и пусто, как труп, смотрел в потолок, по которому плыли багровые пятна. В мозгу всё еще расходились сладостные спазмы, на лице остывал пот, дыхание сбилось, но ему не было дела до того, чтобы дышать вообще. Изнутри трясло и сухо разрывало на части.       Он чувствовал Стиана, и Стиан ему болел. Стиану сейчас плохо, как никогда в жизни.       Единственный огонь, который у него есть – это нерастраченная нежность, и она жжёт изнутри, высушивает всё, и у него даже не найдется слёз.       Он любил Стиана так, что никогда никому бы не сказал.       Рядом заворочался полуспящий Вортекс, устраиваясь поудобнее и бессознательно отпихивая товарища: для двух крупных мужчин кровать была слишком узка. Мустис какое-то время тупо смотрел на его спину и понимал: что-то здесь неправильно, несправедливо, ужасно. Он готов пожертвовать всем, что у него осталось, и покалечить всё, что у него еще здоровое, чтобы помочь Стиану. Но ведь Симен пытается помочь ему – и не получает никакой благодарности!       я и вправду плохой друг       что я могу сделать?       Эйвинд даже не знал, как назвать то, что он чувствует к Симену (что-то нормальное, здоровое и вечное), потому что не чувствовал его. Дружба самодостаточных людей: плечом к плечу, но вне по отношению друг к другу.       Он повернулся и негромко сказал Вортексу пониже затылка:       - Слышь? я тебя люблю. Спасибо тебе за всё.       - Ой бля, началося, Гуннарсон нажрался, - заворчал Вортекс, отодвинулся и выдернул из-под головы Мустиса собственные волосы. – Спи давай.       Эйвинд сел на краю кровати: лежать и терпеть было уже невозможно. Голова трещала, в висках стучала кровь. Лицо горело, теперь еще и от дикого стыда. Он сообщил другу нелепую хуйню, дерьмо на блюде, не смог достойно выразить своё отношение к боевому товарищу.       Но в этот раз он хотя бы попытался. Лучше так, чем никак.       Клавишник приложил к горячему лбу прохладную тыльную сторону ладони.       я буду стараться       открыть рот и высказать, говорил Том       Нет ничего жалкого в том, чтобы испытывать и честно выражать приязнь.       Но нести лживую околесицу, совсем не отображающую реальность – это жалко. Из приличия копить гной и в один момент прорываться – вот что действительно жалко.       Его ждали.       Мустис шёл на кухню в полувменяемом, лунатичном состоянии, готовый прямо сейчас обуться и броситься в ночь делать… что-то делать, а с порога его встретил изучающий взгляд хозяина, гипнотически выделяющийся на призрачно-бледном лице. Это заставило вздрогнуть – и окончательно проснуться.       - Ты не спишь… Иди сюда, - у парня был голос замороженного мяса. Бесстрастный и в то же время утробный.       Он сидел за ноутбуком, отсвет от экрана делал его лицо иссиня-белым, словно физически он уже находился в интернете. Под бездумно распахнутыми глазами залегли темные круги – парень устал, но опасался ложиться спать, когда дома у него чужие люди. Мустис готов был поклясться, что перед тем, как войти на кухню, слышал отсюда крадущиеся шаги. Наверное, хозяин хотел проверить, не станут ли гости шариться по его дому, потому и оставил свою комнату свободной.       Эйвинд осторожно опустился на стул: мышцы живота и поясницы ныли от неудобного, тревожного спанья.       В самом деле, это был просто сон… Он только начал исследование, еще не создал чёткого плана действий – нельзя слепо верить сырым паралогическим выводам и бросаться напропалую из-за того, что подсознание мучит тебя в кошмарах. Он ведь и так знает, что Стиану плохо, и если клавишник расшибется в лепешку, прямо сейчас дорываясь до товарища, никому от этого лучше не станет.       Негромко играло что-то электронное с ненавязчивым женским вокалом. Акустическая система четырехполосная с усилком, в зеркалообразном корпусе из светлого дерева. Когда Эйвинд выбирал оборудку в свом лучшие годы, то интересовался этой системой, но в итоге купил с таким же функционалом и значительно дешевле.       Хорошие на самом деле были годы. Даже последний год до поры до времени был неплох. Он-то тогда думал, что знает толк в страданиях. Наверное, даже немного тащился от статуса честного потерпевшего.       Эйвинд слабо улыбнулся воспоминаниям. Комфорт утоптанной могилы…       - Это колонки, - сообщил хозяин, поймав взгляд Мустиса. В голосе у него слышалось нечто надменное: похоже, он рассудил по внешности блэкера и решил, что такой маргинал не может разбираться в элитном оборудовании.       - Я в курсе.       В углу туберкулезно бухыкал старый холодильник, сбивая с усыпляющего ритма музыки. Парень почти демонстративно игнорировал Эйвинда, пролистывая что-то на ноутбуке. Людям не нравится промахиваться в своих суждениях.       Мустис понимал, что ему лучше бы поболтать с чужим человеком и отвлечься, но говорить было больно физически. После приступа у него жутко разболелась голова, а он не рисковал просить у хозяина обезболивающих, потому что в крови у него и так был адский гормональный коктейль. Поэтому он ждал, что хозяин заговорит сам.       Парень довольно, чуть ли не сладострастно, лыбился чему-то на экране, оперевшись ладонью на подбородок и периодически клацая мышкой. И, не поворачиваясь, спросил:       - А ты чем занимаешься?       - Безработный, - искренне ответил Эйвинд. Ну а кто же он еще, феерично просравший карьеру.       - А по жизни? – нагло допытывался хозяин.       Делиться накипевшим – в какой-то мере терапия, даже если это болезненно. Но если парень запросит у него справку о доходах, твердо решил блэкер, то будет корректно послан куда подальше.       - Работал руками. Выгнали, потому что бухал и плохо общался с сотрудниками.       - И над кем же? – ухмыльнулся допросчик.       - В смысле – над кем? Ну, на компанию одну работал…       - Над мужчинами или над женщинами?       Клавишник немного покраснел – от стыда и какого-то жгучего чувства. А осознав, что это за чувство, испытал что-то вроде торжества. Ему и раньше приходилось обижаться, его задевали за живое, но раньше он держал приличное лицо, глотал и накапливал обиды. А сейчас он разозлился и хотел выказать недовольство, а лучше – отомстить, чтоб неповадно было.       «На себя посмотри, растяпа-параноик, шастающий в местах, где тусуются наркоманы! Бизнес у него такой, понимаешь…»       - А что у тебя за бизнес? – как ни в чем ни бывало спросил Эйвинд.       - Частный.       - И что продаешь?       - Чай, - судя по невозмутимым репликам-обрубкам, за которые и не ухватишься, у хозяина были заготовлены ответы на подобные вопросы.       - А дай попробовать?       - Пятьдесят долларов, - отрезал хозяин. – Или оно тебе нахуй не надо.       Эйвинд понял, что, с одной стороны, его отшили с расспросами, а с другой стороны, оппонент фактически признал, что его чай – очень интересное вещество. Хозяина патовая ситуация, похоже, задела: он снова влип в экран ноутбука, напряженно покусывая губу. Он несколько раз лениво и грязно выругался, вполголоса помянув пиздоватую доставку и ебучих промышленников, откинулся на спинку стула и секунд с десять созерцал потолок с чувственно приоткрытым ртом. Вдруг, словно что-то вспомнив, он повернулся к собеседнику и резко потребовал:       - Как тебя зовут?       Мустис догадывался, что происходит – он замечал такое поведение за некоторыми коллегами по цеху, особенно после второго пива и в присутствии женщин. Хозяин пытался его открыть, перевернуть кверху животом – типичное поведение самцов в стае. Бедняга, он даже не представляет, какое имя хочет услышать.       Блэкер предложил компромисс:       - Называй меня «пустое множество». Потому что меня в некотором роде много.       Хозяин смерил его оценивающим взглядом с ног до головы:       - Да что-то как-то не очень.       - На себя посмотри.       - Так как тебя зовут? – настаивал парень, откровенно шаря взглядом по лицу собеседника, но избегая глаз. Какое неизящное психологическое давление. Он хочет смутить камень?       - Безумная Грета. Я могу спуститься в ад, выйти оттуда живым, вынести из ада сковородку и ею въебать.       Эйвинд пристально взглянул хозяину в глаза, и тот поспешно сделал вид, будто и не пялился на него. Ресницы у парня были белесые, веки воспаленные, в уголке глаза закипел гной.       Исходя из того, что Мустис замечал за людьми, хозяин сейчас должен бы был вспыхнуть, уйти в агрессивную защиту и выдать что-то вроде «чего ты залупаешься, я нормально с тобой говорил». Но нет – хозяин уставился на свои колени в голубых джинсах и заулыбался странной блуждающей улыбкой.       - А по-настоящему?       он же сам этого хочет       нет хуже услуги, чем оберегать от знания       - По-настоящему я Эйвинд. Только смотри, осторожно с этим. - Эйвинд, значит… - парень смотрел сквозь него затуманенными глазами. – Счастья ветер, значит. А я вот Хёльги, святой. Да-а… я святой, прям охуеть… Слышь, может, ты такой же счастья ветер, как я святой?       - Как ты думаешь, в чём счастье?       - Ну, в деньгах, допустим. Видишь, какой я честный.       - Если говорить образно, то да, я бы тоже выбрал деньги, - согласился Мустис. – За деньги много чего можно купить, или создать условия, чтобы легче было добиться того, что не покупается. На самом деле счастье содержится в серотонине. Так вот я – настоящий Счастья Ветер. Иногда много счастья несовместимо с жизнью.       Хёльги продолжал смотреть в никуда слегка закатившимися глазами и, словно опомнившись, сфокусировался и снова узнавающе осмотрел блэкера. - Эйвинд, значит… Слышь, Эйвинд, а ты же сатанист?       - И что с того?       - Монашек ебал?       Мустис с отвращением посмотрел на него:       - Ты совсем дурак?       Его шокировала не пошлость шутки, а её внезапная тупость, ниочемность. И Эйвинд, и его знакомые сатанисты матерились и были те еще грешники (каждый по-своему: кому нравится любить, а кому пить), но при чем тут… вот это? Стиан тоже постоянно шутил о коитусах и отчаянно фалломорфировал, и тоже мало заботился о задетых чувствах жертв, но у него было достаточно тонкое понимание юмора – он чувствовал, на чьи отношения можно сделать правдоподобную карикатуру, а что будет ни к селу, ни к городу. Шуточки Шаграта порой были очень обидны – именно потому, что попадали в точку.       Хёльги рывком привстал, чуть не перевернув стул, и вытащил из узкого кармана пачку сигарет. Со скрипом придвинувшись на стуле к углу стола (так, что теперь он сидел ближе к собеседнику, чем к ноутбуку), он протянул Эйвинду сигарету и принялся так же судорожно искать в карманах зажигалку.       Руки у Хёльги были худые, с неестественно нежной белой кожей и почти невидимыми запавшими венами. Эти гладкие белесые пальцы, непривычные к работе и нагрузкам, напомнили Мустису опарышей. Блэкеру нравились свои сбитые костяшки, нравились мозоли на подушечках пальцев (Стиана) его друзей – знаки того, что тело используется по назначению. Терпение и труд!       Курение затягивало. На горизонте сознания маячило что-то такое, что может выбить из колеи, затянуть между колесных спиц, и Эйвинд упорно абстрагировался, медитируя на монотонную механику рук, на заполнение и опустошение лёгких. Да и никотиновую зависимость никто не отменял. При каждой затяжке горло прихватывало знакомым спазмом.       - Слышь, - прозвучало рядом, - а это правда, то, что он говорил? Типа, что ты человека убил?       Эйвинд поднял голову и молча посмотрел на Хёльги. Мысленно он возводил в голове непрошибаемую стену, чтобы уберечь себя от непрошеных рефлексий. Ток мыслей замедлился, и придумывать правильный ответ он не мог – и не хотел.       Хёльги жадно и долго всасывал дым так, что у него западали щеки, надолго задерживал в легких – и выпускал вверх, слегка запрокидывая голову. Этой нарочитой манерой и повернутым к собеседнику германским профилем он напоминал персонажа из фильма. Возможно, он и подсмотрел их в фильме, однако их дополняло странное выражение лица – мучительное и одновременно экстатическое.       я это уже видел       Хёльги странно взглянул на Эйвинда, словно размышляя, что можно сделать с таким инструментом – и вдруг доверительно взял блэкера за предплечье. Первым побуждением Мустиса было отдернуть руку, но вместо этого он оцепенело сидел – если сейчас произойдет что-то важное, можно немного потерпеть и пережить маленькое убийство себя.       - Слушай, - Хёльги потянулся вперед, загадочно улыбаясь, и начал поглаживать Эйвинда по рукаву свитера. Прикосновения едва ощущались через рукав, но Мустису показалось, что с него одновременно сдирают кожу тёркой и заставляют окунать руку в слизь. Если парень тронул его за голую кисть, он бы точно не выдержал и вырвался.       меня сейчас вывернет       Желтоватые белки Хёльги блестели совсем близко, зрачки стянулись в черные точки. Гравитационный коллапс. Дуло автомата.       точно       он же обдолбан       он курит как Стиан под трамадолом       Стиан тоже забывал обо всём на свете, - вот так, - пока дым был у него в легких. Вот только Стиан был дружелюбный, внимательный, у него была тёплая здоровая кожа – а у этого руки мертвеца. Этот пытается тебя разобрать как игрушку – а Стиан собрать.       Всё вывернулось, и теперь уже не блэкеру угрожала опасность – теперь он сам был нечто ядовитое и травмоопасное, и это нечто неосмотрительно гладит обдолбанный Хёльги, приняв это за кота. Эйвинд не зря тут сидел и терпел, как полный идиот. Это Хёльги сильно повезло, что с ним ничего не случилось.       - Слушай, - повторял Хёльги, безумно скалясь. – Я знаю одну группу, она пиздец страшная и андеграундная. Вряд ли ты вообще о ней слышал. Тебе точно понравится.       Хозяин встал, чуть пошатываясь, склонился над ноутбуком в поисках песни – и гордо выпрямился, знаменуя, что сейчас грянет гром.       И Эйвинд не стал перекрикивать грохочущий марш dance macabre, чтобы объяснить Хёльги: группа Absurd у всех у них на устах, и песню эту он знает почти напамять, потому что песня эта – их верный спутник на пьянках и в походах.       - Почему ты не танцуешь, Счастья Ветер?! – крикнул Хёльги ему в лицо, торжествующий и бешеный. – Давай станцуем танец смерти!       Хёльги схватил Эйвинда обеими руками за предплечье и попытался вздернуть на ноги. Эйвинд вскочил сам, потому что Ветер Мертвых должен двигаться, не разбирая пути, и он должен сегодня случиться, - налетел на Хёльги, тот бесцеремонно сгреб блэкера за талию и потащил в пляс.       Это не танец, а чёрте-что – они кружили по всей кухне без ритма, в таком бешеном темпе, что обстановка неуловимо мелькала, тут и там что-то летело на пол, и гремел танец смерти.       komm gib deine Hand, Sensenmann       lass uns tanzen den Totentanz       Хёльги постоянно пытался прижать Эйвинда к себе вплотную, - блэкеру казалось, что сквозь капюшонку партнера он чувствует животом его освенцимские ребра. Эйвиндовы руки оказались у Хёльги на плечах – надо же было их куда-то деть! – и он пытался отталкиваться локтями, но Хёльги начинал вращение на месте, и они наступали на ноги, врезались в углы и валились друг на друга.       Всё, что Мустис видел – безумное оскаленное лицо Хёльги, и чем больше Хёльги смеялся, тем больше его лицо было похоже на череп, и у самого Мустиса блестели глаза, и он чувствовал, что голова его больше не голова, а горящая головня       я ветер, я бездна, я нож, я тот, кто тысячу лет живет в озере в колоде       мне не хватает только огня, но я знаю, где его искать       Хёльги запустил руку Эйвинду в волосы, давил на затылок, заставляя положить голову себе на плечо, блэкер выдирался и вертел головой, а Хёльги снова хватал его за волосы. И порой Эйвинд ощущал подбородком острую ключичную кость партнера, и чувствовал, что изо рта его пахнет кислятиной, а от шеи – цветочными духами, может, даже женскими.       komm spiel deine Fiedel, Sensenmann       spiel uns das Lied vom großen Tod       Эйвинд чувствовал себя открытым всем ветрам и прозрачным. Откуда они знают, что он может сыграть на скрипке? Откуда они знают, что он несет великую смерть? Свитер на пояснице задрался, Хёльги положил руку прямо на кожу и упоенно загонял ногти в плоть, и кажется, ладонь у Хёльги сильно потела, потому что на спине у блэкера развезлось скользкое болото.       Мустис схватил партнера за плечи и затормозил танец, Хёльги занесло, Мустис завалился на него всем весом, и вместе они врезались в кухонный шкаф. Из дверцы со звоном посыпалось стекло. Эйвинд перебрался вместе с неотлипающим партнером через осколки и рухнул на стул, придерживая Хёльги, чтобы тот не загремел на пол.       Хёльги, тяжело дыша, свалился на стул напротив. Эйвинд почти сразу перевел дыхание, но у него снова мельтешили красные искры в глазах, и сладковато сводило челюсти.       - Я теперь буду называть тебя Зензенманн, - загробным голосом сообщил Хёльги. – Закрой глаза и сиди, я щас.       Слышно было, как хрустят осколки стекла под шагами хозяина, и как он с шорохом отметает их в сторону ногами. Эйвинд не стал возражать – раз у него концентрация и гнозис, а хозяин хочет еще что-то показать, то почему бы не посмотреть, что из этого выйдет?       - Сиди-сиди, я щас, - велел Хёльги с другого конца кухни, шелестя чем-то пластико-полиэтиленовым.       Мустис почувствовал, как влажные горячие пальцы берут его за руку, оставляя липкие отпечатки, и крепче зажмурился, уже расслабленный и более привычный к физическому контакту. Рукав ему закатали и какое-то время поворачивали предплечье, осматривая или примеряясь, и Эйвинд решил, что хозяин продолжает ночь мистицизма и гадает ему по руке. «Как интересно», - пробормотал Хёльги, блэкер почувствовал, что ему подковыривают свежий склеившийся порез, и дернул рукой, сигнализируя, что ему неприятно.       Предплечье пронзила острая сосредоточенная боль. Эйвинд вырвал руку, подавив злой вскрик, и открыл глаза. В предплечье торчала глубоко загнанная иголка от шприца – Хёльги хотел проткнуть мясо насквозь, но не успел. То, что он сделал, было более чем достаточным поводом, чтобы его отлупить, но – странное дело – Хёльги не готовился к драке и не отступал. Он стоял и странно ухмылялся, ожидая реакции блэкера, и вообще не смотрел на его руку.       он вообще понимает, что творит?       Неведение не освобождает от ответственности, но один случай неведения Мустис решил простить. Потому что побитого Хёльги, скорее всего, изучать не получится.       Рядом на столе лежала початая упаковка шприцов, а значит, иголка была стерильная.       я тоже так могу       и зачем ты это делаешь?       - Спасибо, но сам бы я сделал лучше, - вздохнул Эйвинд, выдернул иголку из ранки и насквозь проткнул участок плоти чуть повыше.       Хёльги смотрел на выступившие капли крови так, словно блэкер выпустил из себя кишки. Глаза его округлились, став похожими на глазницы черепа, и он выдавил задушенным, непосебешным тоном:       - Ты действительно ёбнутый…       Вот как. Значит, пренесвятой Хёльги, упивающийся своим цинизмом, боится крови. Наверняка зажмуривался, когда сам втыкал иголку. Физические истязательства в его исполнении бездушны, нет в них огонька, они не приносят ему удовольствия сами по себе. Вряд ли его можно квалифицировать как садиста по статье F65.5 МКБ.       - Смотри, какой пирсинг, - Эйвинд продемонстрировал руку и достал из упаковки новый шприц. – Давай я и тебе такой сделаю.       Результат был превыше всех ожиданий: Хёльги взвыл – «Э, блядь!» - и ломанулся к двери, чуть не забившись в угол по дороге и врезавшись головой в косяк, хотя Мустис и не пытался за ним гоняться.       Убедившись, что блэкер не будет насильно тыкать в него иголкой, Хёльги согласился перестать прятаться по углам… присесть… и успокоиться. Он откинулся на спинку стула и застыл: челюсти сведены так, что выступили желваки, синеватые веки опущены, а на лице застыло странное выражение – одновременно брезгливое и сладострастное. Эйвинду подумалось, что шальной смеющийся Хёльги нравился ему больше.       Наконец парень заговорил тягуче, словно зубы у него склеились чем-то вязким, обморочно склоняя голову набок:       - Слышь, Зензенманн. А ты типа что, сабмиссив? Знаешь, типа, в танце мужчина должен вести женщину. А ты позволяешь себя вести – значит, ты сабмиссив.       - Ты меня потащил куда-то – я и поддался. А что, мне надо было сделать подсечку, чтоб ты наебнулся и разломал всю кухню к хуям? В следующий раз так и сделаю.       - Да-а-а… Ты действительно ёбнутый, - мечтательно протянул Хёльги и прикрыл глаза. Он долго сидел так, и Эйвинд уже начал думать, разбудить ему хозяина и отправить спать, или сначала найти, где у него выпивка, и употребить стаканчик на всякий случай.       Но, пока он решался, Хёльги открыл глаза и четко произнёс:       - Оставайся.       Ночь порочного мистицизма достигла своего апофеоза. Приехали.       Эйвинд даже не сильно удивился: не то чтоб он на это рассчитывал, и уж точно этого не жаждал, но всё время замечал, как мировые линии сходятся к одной точке.       Не сказать, чтобы Мустис считал хозяина приятным человеком или вдруг его зауважал. Неуклюжие Хёльгины замашки доминанта вызывали не уважение, а недоумение и раздражение, и свидетельствовали не о силе характера, а о психологической травме.       Но, как ни странно, Хёльги не убивает Эйвинда, да еще и с такой поразительной точностью припечатал незнакомого человека Зензенманном. Общение с ним – натуральная непрерывная война, но с другой стороны, блэкеру полезно держать свой ум во аде. Настоящего адского огня здесь, конечно, нет – зато найдется костер, зажженный на подобранных поленьях, чтобы греться в экзистенциальную полярную зиму.       Хороший плацдарм, чтобы развернуться.       Вот только Эйвинд не верил в знаки и знамения свыше. Он брал их в расчёт – в качестве чёрного ящика, в котором скрываются неучтенные факторы. А сколько там факторов, которые себя еще не проявили! Например, измененное состояние сознания Хёльги: что будет, когда он протрезвеет и обнаружит, что вписал у себя незнакомого человека? А Мустис – лишенный мира, прокаженный с уголовной точки зрения, у него особенности здоровья и очень важные дела…       - Понимаешь, меня ждут, - тактично возразил Эйвинд. – Мы с другом – дьявольские космодесантники, а наши товарищи затерялись в космосе. Нам нужно их найти и помочь…       - Я тоже тебя жду, - зло перебил Хёльги. – И, блядь, меня ты уже нашёл и можешь начинать мне помогать.       - И что тебе нужно?       - Пожить еще немного и убить себя, - обыденным тоном сказал парень. – Не ссы, много твоего времени не займу.       - И кто тебе мешает?       - Увидишь.       Оберфюрер Вортекс подорвался рано, поспав от силы семь часов – словно чувствовал неладное. Правда, предотвратить неладное он не успел: всё уже было заметано и оговорено. Оберштурмфюрер Мустис оставался на базе, а на уговоры вернуться в состав отряда не поддавался. Оберфюрер Вортекс наспех позавтракал тем, что оставалось со вчерашнего, и засобирался домой, чтобы меньше огрести на трибунале фрау Лизе.       - Он тебя пристрелит, - мрачно посулил оберфюрер Вортекс, уже стоя в скафандре с ранцем на лестничной площадке. В квартире говорить было неудобно, потому что хозяин никак не мог оставить космодесантников наедине.       - Из резинострела? – усомнился оберштурмфюрер Мустис. Ботинки на нём были расшнурованы, шнурки засунуты в голенища, волосы наконец-то расчесаны и стянуты в хвост. «Вот что значит – дома себя почувствовал, позабыл военные порядки», - мысленно вознегодовал Симен.       - Или прирежет. Или мало ли что.       - Нет, - оберштурмфюрер невольно оглянулся и перешел на шёпот. – У него очень ярко проявляется этот поведенческий паттерн… позирование. Раздуться и напугать. А драться с представителями своего вида он не готов. Он безобидная фиалка, Симен, всё что он может сделать – это задолбать своими понтами. Он крови боится, я воткнул себе иголку в руку – так он чуть в обморок не хлопнулся.       - Какой ты умный, - вздохнул оберфюрер Вортекс. – У тебя все проблемы от этого, попомнишь моё слово.       - Ну, если вдруг он начнет в меня шмалять, я его отделаю так, что мать родная не узнает, - заверил оберштурмфюрер Мустис.       В этом Вортекс и не сомневался. По правде говоря, его больше напрягало другое, просто оно было… ну, не таким впечатляющим аргументом:       - Он же торчит на чём-то.       - Я тебе больше скажу, он этим чем-то ещё и барыжит. Мой прогноз – опиаты, не тяжелые, а что-то вроде трамадола. Так что я буду наблюдать приступы вселенской любви.       - Что-то у него как раз наоборот, - проворчал Вортекс.       Внизу, у самого подвала, громко хлопнула дверь, и эхо прокатилось по пролетам. Потянуло сырым сквозняком с запахом курева, и невыспавшийся оберфюрер Вортекс зябко поежился.       - Но ты же сам хотел, чтобы я где-то спрятался, - напомнил оберштурмфюрер Мустис. – Это действительно удачный вариант, я не могу его просрать. А зная хозяина, никаких левых людей в доме, уж я-то об этом позабочусь. Если что-то пойдет не так, я всегда могу свалить и вернуться к тебе.       - Вот что, - оберфюрер Вортекс полез в карман скафандра, долго там копался, пеняя на прорванную подкладку, и наконец вытащил свернутые в помятую трубку купюры. – Держи. И вот карточка. Если будешь тут задерживаться, выйди на связь, я тебе денег перекину. Щас… найду ключи от хаты.       - А ты?       - Лизе должна быть дома. На крайняк влезу в окно.       - Тогда уж я влезу к тебе в окно. Оставь себе, спокойней буду.       Оберфюрер Вортекс потоптался на месте, соображая, ничего ли он не забыл. Ах да, забыл – напарника.       - То есть вместо того, чтобы лететь в другую планетарную систему, ты будешь спасать какого-то мутного хера от самоубийства?       - Не буду я никого спасать, - возмутился Эйвинд. – Кто я такой, чтоб ему мешать? Я, наоборот, помогу. Это взаимовыгодная сделка.       Вортекс скептически воззрился на него.       - Симен, по-твоему, я похож на богадельню?       - Да, - честно ответил Вортекс.       - Хорошего же ты обо мне мнения.       - Слушай мою команду, оберштурмфюрер Мустис, - заговорщически зашептал оберфюрер. – Сейчас ты хватаешь манатки, не шнуруясь, и мы пиздуем с этой чумной планеты, пока нас не засекли.       Но оберштурмфюрер Мустис превратился в кладбищенского мраморного ангела – неподвижного, с отрешенным за-пределы-смотрящим выражением каменной рожи.       - Ну и хуй с тобой, оберштурмфюрер Мустис, - буркнул оберфюрер Вортекс и гулко затопал вниз по лестнице. – Заебал, реально. Как надумаешь, заходи.       Проводив товарища, Эйвинд вернулся в свою комнату и опустился на кровать, сложив руки на коленях в подобии нестойкой медитации. Он пытался свыкнуться с чужим, дезориентирующим, требующим взаимодействия миром, осознать своё место в нём, понять свои смутные чувства. Он прошёл через психоделическую плавильню, вернулся в норму, застыл, заземлился – и стал тяжелым и тупым, и кровь его превратилась в прохладную лимфу.       Он заземлился, но попал в чёрную воду торфяного болота. Он снова двигался в тёмной мути, где не разобрать пути, не различить ни верха, ни низа, - но здесь было дно, и оно неумолимо затягивало.       Эйвинд вздрогнул от громкого лязга: это Хёльги размашисто запер входную дверь на засов. Нужно было подойти к хозяину и напомнить об отдельных ключах, но Мустис не воспринимал его как внятный и целостный объект и не представлял, как с ним сейчас общаться.       Он тихо встал и вышел на балкон, где снаружи остекления была приварена железная решетка. Открыл окно, вцепился руками в прутья, приник лицом к решетке и жадно высматривал в пустынных дворах фигурку товарища – отсюда она должна выглядеть совсем крошечной. Земля источала холодный туман. Но Вортекс, похоже, обогнул дом с другой стороны и ушёл.       Четвертая координатная ось схлопнулась, и больше он не может свободно ходить сквозь пространства и стены. Он теперь мясной и трехмерный в трехмерном мире, и ему остались только окна и двери, да и те заперты. Бежать некуда.       я думал, сад земных наслаждений будет совсем другим       И Эйвинда охватила горькая тоска – иррациональная, но очень отчетливая, до боли и выворачивающей блевоты. Он не хотел, целиком и полностью, всем нутром, до отторжения, до окаменения. А чего не хотел – и сам не знал.       Он просто не хотел.       Иногда замученное сердце перестает поддерживать жизнедеятельность паразитной человечьей тушки. И тогда говорят: «Сердце остановилось».       Но Силеноз знал, что происходит в действительности, хоть и был пациентом травматологии, а не кардиологии. Если с мозгом всё в порядке, сердце вовсе не останавливается. Электрические импульсы сбиваются с ритма, накладываются друг на друга – и тогда сердце идёт вразнос, переходит в режим хаотического сокращения. И чтобы обезумевший орган пришёл в себя, нужно заставить его совсем замолчать – тогда он сможет пропустить чистый сигнал. В этом и состоит принцип действия дефибриллятора: чтобы запустить сердце, нужно его окончательно остановить.       А теперь, казалось Свену, он сам завис между жизнью и смертью, в сети слабых хаотичных импульсов. Едва слышно пульсировал насос, откачивающий воздух через дренажную трубку между ребер, иногда тихо пикали приборы в палате, в мозгу проскакивали болезненные разряды тревоги, отчего тело порой самопроизвольно подергивалось. Свену хотелось думать, что это состояние квантовой неопределенности – результат синергии обезболиващего и анестетика (хотя анестезию ему делали местную).       Он ждал сигнала, который вернет ему жизнь и эффективность.       Он уже не первый день ждёт сигнала.       С точки зрения здоровья, жизни Силеноза ничто не угрожало: сломано несколько ребер, пневмоторакс без осложнений, а от перелома бедра он точно не умрёт. Но ему угрожало другое. Смерть вернется за ним, но когда и откуда – неизвестно.       И он много бы отдал за решетку на окне, за бронированную дверь с навесным замком. Он даже готов был бы лечь в общую палату, как в старые времена – где храп и стоны больных, где он будет не один, а значит, в немного большей безопасности. Но цивилизация обновила больницы, обустроив уютные одиночные палаты, а современная цивилизация бесхребетна и беспечна.       Свена утешало только то, что он пробудет здесь недолго.       Настойчивая вибрация отдалась у него в костном мозгу, вкрадчиво стиснулось сердце – в который раз. Свен осторожно потянулся за телефоном, чтобы не нарушить дренажную трубку.       И сигнал прошёл.       С ним заговорила воплощенная боль. Парализованная речь, мучительное бульканье – грешник проснулся в аду. Изуродованный звук и слово: такое впечатление, что от него оторвали половину, и он говорит тем, что осталось. Й… Й-й… Тт-д-ыы… ккх-х?       - Я живой, - зашептал Силеноз в трубку. Громко говорить – болят лёгкие, и страшно, что могут услышать, услышать могут отовсюду, смерть может быть где угодно. – Тома убили. Мустис убил Тома. Он хочет нас убить.       Тот, кто в аду, пытается что-то сказать, но каждый звук разрывается коротким хрипом, и он бессильно стонет. Й-й-йаз-зна… М-м-м… Н-н-не… Изуродованный смысл. Слышать это страшно, но неведенье и полное одиночество было еще страшней.       - Он превратился в чудовище. Он приходил за мной, но мне повезло уцелеть. Но он исчез. Его нужно найти и уничтожить. Он вернется, чтобы уничтожить нас.       Если человек живой, ему можно помочь. Первый ужас они предолели, хоть и не без жертв, и гребень смертельной волны уже за спиной. Грядет второй ужас. И так, пока тот не будет уничтожен или не добьется своего.       Тот, кто в аду, стонет еще надрывней: м-м-м, и харчком вымучивает: где? М-м…       - Не знаю. Это я, Свен. Нужно закрывать окна и двери.       Й-й… х-х…очу… с нн-м-м…       - Не надо. Его здесь нет. Ты не знаешь, чего просишь, - Силеноз перешел на почти беззвучный прерывистый шёпот. – Чёрный Мустис приходил и ушёл, и он был сделан из кой-чего и ничего. Придёт Белый Мустис, и он будет сделан из мрамора и мяса. И настанет конец света.       И грешник зарыдал во внешней тьме.