Искупление Шарль Бодлер Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали? Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь? И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудь Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали? Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали? Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью? С отравой жгучих слез и яростью без сил? К вам приводила ночь немая из могил Месть, эту черную назойливую гостью? Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью? Вас, ангел свежести, томила лихорадка? Вам летним вечером, на солнце у больниц, В глаза бросались ли те пятна желтых лиц, Где синих губ дрожит мучительная складка? Вас, ангел свежести, томила лихорадка? Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам? Угрозы старости уж леденили вас? Там в нежной глубине влюбленно-синих глаз Вы не читали снисхождения к сединам Вы, ангел прелести, теряли счет морщинами? О, ангел счастия, и радости, и света! Бальзама нежных ласк и пламени ланит Я не прошу у вас, как зябнущий Давид… Но, если можете, молитесь за поэта Вы, ангел счастия, и радости, и света!
Когда проходит детство? С первым поцелуем. С первым предательством. Или когда на твоих глазах умирают сотни, а в волосах появляется серебряная прядь? Для меня детство закончилось с первым «грязнокровка» и шрамом на руке в виде этого слова. С прядью седых волос у правого виска. Это страшно… Действительно страшно, когда тебе 21 год, а единственное, чего ты хочешь – покоя. Не выйти замуж и нарожать дюжину детей. Не быть успешной в работе. Или же просто – быть счастливой. А хочешь… нет, жаждешь именно покоя. И ничего другого тебе не нужно. Все на автомате. Учеба. Друзья. Родители. Эта дебильная улыбочка, которая, кажется, уже приклеилась. И усталость. Хочется заснуть и не проснуться. Но иногда, когда совсем не ждешь, в твоей жизни появляется человек, который расправит твои увядшие крылья. И тебе ничего другого не останется как – взлететь.
***
- Эй, ты что, заснула? – да, Гарри, ты такой … Гарри. Перевела на него взгляд – и этого было достаточно, чтобы он нахохлившись, как воробей в лютую погоду, но все же вернулся к лекции. Первой парой у нас были артефакты. Довольно таки интересный предмет, чтобы внимательно слушать. Но мои мысли были сейчас слишком далеко от этого. Целую неделю я получала анонимные посылки с цветами. И это я не про веник с пятью ромашками. Охапки, чертовы охапки, мать вашу, цветов. Каких хочешь: розы, лютики, маргаритки, гладиолусы, пионы, ирисы. И что самое смешное в этой ситуации: от этого изобилия запахов я уже пятый день с насморком хожу. И не принять их тоже невозможно, когда к тебе домой приходит семеро двухметровых амбалов с этими грёбаными охапками, а восьмой тычет тебе квитанцию для подписи улыбаясь при этом выбитой челюстью. И магию фиг применишь, учитывая то, что живешь среди маглов. И эта, так сказать «доставка на дом» скорее всего магловская. А выкинуть – жалко. После пар, как всегда, в местную кофейню. Растянуть губы в лживой улыбке. Давай же, Гермиона, это же так просто. И слушать. Слушать о том, что у Гарри скоро свадьба. Его планы на будущее. Отвечать на вопросы. Принять смущенный вид, когда спрашивают, почему я не говорю Рону свое решение о переезде к нему. Наверное, потому что не хочу? Но, нет, этого говорить нельзя. Начнутся новые вопросы, а на них я ответа не знаю. И помешивать остывший кофе, хотя я его ненавижу. Но почему-то заказываю только его. - Эу, Гермиона, ты меня слушаешь?! – спрашивает друг. Честно – нет. - Конечно слушаю, просто задумалась. Что ты говорил? – принять заинтересованный вид и вопрошающе поднять бровь. - Говорю, Малфоя и Забини выпустили на прошлой неделе. Представляешь?! О чем только Министерство думает? Ах, да. Забыла совсем. После войны отца Малфоя приговорили к поцелую, а родителей Забини убили еще там. Отпрысков же столь знатных фамилий решили сильно не наказывать – ведь последние в своем роду – дали по одному году в Азкабане. И сняли по символической сумме со счетов – для помощи потерпевшим. Правда еще около года длилось судебное разбирательство. Профилактика, так сказать. Лично я глубоко сомневаюсь, что эти змеи осознали свою вину и станут работать на благо общества, но это меня заботит по столько – по сколько. - Гарри, тебе не все равно? - Мне – нет. А вот тебе после всего, вижу, уже на все наплевать - даже на себя! Я не понимаю, что не так? Чего тебе не хватает. Мы все пережили ту мясорубку, но продолжаем жить. Почему ты не можешь?! Надо же, я и не знала что ты, мой верный друг, настолько проницательный. - Потому что не хочу. Приподнявшись из-за стола, беру сумку, и выхожу на улицу. Прохладный ветер бьет по волосам, сделав на моей голове еще больший беспорядок. Наверное, даже Белла оценила б этот беспорядок. Плевать. Аппарирую домой. Тишина, порядок и Косолапус. Привыкла быть одна. И отвыкать не собираюсь. Беру листок бумаги, перо и ровным почерком черчу извинения и прощальные фразы. Извини Рон, но тебе нужна жена. Живой человек. Который будет ждать тебя после работы, готовить кушать, и рожать тебе детей. Тебе не нужна я. Я – это остаток Гермионы. И не самый лучший. Ставлю антиапарационный барьер. Не хочу тебя видеть. Не хочу слушать, что без меня ты не сможешь. Ведь сможешь. Что любишь. Не любишь. Привязался. Что тебе со мной хорошо. А мне с тобой – нет. Нет сил сказать все это тебе в глаза. Завернувшись в одеяло, задумалась в очередной раз: почему я? Почему не другие, а только я? Обидно. Больно. И хочется умереть. На той войне все бросали авады, но расщепила душу только я.