Видимо, не в этом мире.

Раньше, она любила танцевать и рисовать ангелов, есть клубнику, вдыхая ее восхитительный аромат, радоваться первому дню весны, который сопровождался яркими лучами солнца. И вообще радоваться. Просто улыбаться. Она носила вещи только от Badgley, читала журнал весеннего «Vogue» и ее любимую современную литературу. Но раньше, уже не вернуть, оно осталось в далеком прошлом, смытым потоками боли и слез. Раньше слишком далеко. Одним летним вечером она увидела жизнь немного с другого ракурса. … - Кэтрин… Он мягко произнес ее имя, но так холодно, с режущими слух осенними нотками, что у девушки подкосились ноги. Одно слово заставило трепетать душу юной девушки, испытывать неконтролируемую панику. Девушка застыла посреди пустынной улицы с широко распахнутыми глазами. От волнения на лбу выступили капельки холодного пота, и лицо, освещаемое лишь светом фонаря, излучало теплое свечение, словно фарфоровая лампа. Мужчина на шаг приблизился к Кэтрин. У девушки затряслись руки и сумка, которую, та сжимала своими красивыми, холеными пальцами, упала на грязный асфальт. Жалко, она ведь бежевая, испачкается. -Кэтрин. Мелкий дождь мягко барабанил о крыши домов. Он так идеально гармонировал с этим грубым и безумным голосом. Ознобом, медленно, по коже разливается щадящая безысходность. Кровь стынет в жилах. - Я следил за тобой, Кэтрин… Как же ему нравится произносить ее имя. Сковывать внутренности ужасом, вызывать паралич всего тела. Он медленно приблизился к девушке и вдохнул запах иссиня-черных волос. А ведь это ее ненатуральный цвет: волосы она всегда красит вовремя, поэтому золотисто-русые пряди не дают о себе знать. Он сумасшедший. Психически неуравновешенный маньяк. Моральный урод. Он всматривается в голубые глаза своими, угольно-черными, такими же безумными как он сам, но чертовски притягательными. - Боишься… Молчишь.. Он резко ударил девушку по лицу. Наверняка останется синяк. В прочем, сейчас это не столь важно, это буквально нежность с его стороны. Лучшее, что он может сделать. Подарок. Сжимает пальцами ее тонкую шею, она ловит воздух ртом, будто рыба, выброшенная на берег. Целует, жадно впивается своими губами в ее. Грубо, до боли. Она плачет. Соленные струйки стекают по болезненно-бледным щекам, оставляя черные разводы от туши. Мужчина злится. Он ненавидит когда плачут. В его глазах столько клубящейся тьмы, азарта, дикого блеска. Он бьет наотмашь ее красивое лицо и тащит за волосы по асфальту в темный переулок. Там, где никто не помешает, там, где он окончательно уничтожит ее морально. С того дня прошло несколько месяцев. Кэтрин впервые посещает кабинет акушера-гинеколога вместе со своей матерью. Они со врачом долго о чем-то спорят, Кэтрин же тем временем разглядывает обои в кабинете. Они бежевые. Как ее сумка в тот день. У Кэтрин болит голова и наворачиваются слезы на глаза. Психологи не смогли убрать боль из сердца. Они лишь заглушили ее бесконечными таблетками и успокоительными. Теперь у Кэтрин светлые волосы ее природного оттенка. У нее отсутствует малейшее желание посещать парикмахерскую. Голубые глаза потускнели, становясь практически серыми и бесцветными. К Кэтрин подходит девочка, дочка врача. Она внимательно смотрит в глаза Кэтрин, и та впервые за такой долгий срок улыбается. Кэтрин посещала кабинет врача каждый день, с каждым днем бледнея еще больше. Маленькая дочка гинеколога, представившаяся Лили, заинтересованно смотрела на посетительницу, семнадцатилетнюю, светловолосую Кэтрин, которая пугающе часто приходила к ее маме. Лили вглядывалась в небесные глаза Кэтрин, будто стараясь понять причину ее пустоты. Ее грусти и нескончаемого одиночества. Оказалось, Кэтрин было семнадцать. И она была беременна. Но Лили все равно не понимала. Ей было рано понимать. С каждым днем Кэтрин все меньше хотелось жить. Под полные непонимания взгляды матери, Кэтрин, выдавливая из себя улыбку, вымученную такую, заваривала себе чай. Растворяя в нем пять ложек сахара, твердила себе, что все будет хорошо. А мать сочувственно качала головой. А ведь этот приторно-сладкий чай не греет холодные пальцы. Точно так же, как шоколад не растворяет боль. Так же, как успокоительные не успокаивают. У Кэтрин увеличивался живот, и это точно не было паранойей. Лили восхищенно смотрела на нее, а Кэтрин по секрету сказала ей, что хочет девочку. Гинеколог восхищалась ею, считая морально сильным человеком, а мама считала Кэтрин просто глупышкой. Лили всегда показывала Кэтрин свои рисунки, а девушка, откинув светлые длинные волосы, учила маленькую рисовать ангелов. Она ведь так любила это. И у Лили получалось. Почти. Однажды, Лили села рядом с девушкой и гордо выпятив грудь, радостно сообщила, что скоро заканчивает первый класс. Через три месяца. Кэтрин улыбнулась, отстранено как то. Ее школьные годы прервались слишком неожиданно, резко. Кэтрин возвращалась домой, уставшая и заплаканная. Она слишком много плакала. Садилась в кресло и начинала читать, нет, не весенний «Vogue», теперь ее интересуют только зарубежная литература. Она помогает расслабиться. Помогает забыть. Март был любимым месяцем Кэтрин. Она любила весну и ненавидела лето за всю причиненную ей боль. Восьмого марта Кэтрин пришла в последний раз. Прежде чем пойти в операционную, девушка подарила Лили подарок на международный день женщин – серебряный кулон. Нежный такой, подобный самой Кэтрин. Восьмого марта Кэтрин пошла в операционную. Она сказала, что сегодня станет самой счастливой и все кончится. Все будет хорошо. Но хорошего так и не случилось. Кэтрин кричала. Громко. Ей было невыносимо больно. Неужели это она заслужила после стольких месяцев выплаканных слез? Рука Кэтрин скатилась с каталки. Лили, как зачарованная уставилась на руку. У нее прекрасные руки. Тонкие запястья, длинные, холеные пальцы. Сейчас ее бледные руки страшно выделялись на фоне бежевых обоев. Сам вид свисающей с каталки бледной женской руки приводил в ужас. Мама вышла из операционной и сказала, что Кэтрин больше не будет больно. Кэтрин больше вообще не будет. На лице у маленькой Лили застыли слезы. Она сжала в маленьких ручках подаренный ей кулон. Кэтрин же так хотела девочку. Кэтрин заслужила быть счастливой. Но видимо не в этом мире.