Марс, заступив едва. В небеса. Снял маску с твоего лица.
Орочимару разбирает старые свитки. Желтые, пропахшие старым горем и кровью. — Саске-кун, — певуче, с нежностью говорит он, поглаживая старую бумагу, — послушай историю этого свитка. Учиха напряженно следит исподлобья. Ему неинтересны старинные, пропахшие гнилью и ложью предания. — Это дзюцу вызывает крайнюю степень физической зависимости, — санин тонко, неприятно улыбается, пока свиток шуршит под его руками, — Правда, интересно? Саске морщится. Ничуть. — Кое-кому и дзюцу не нужно, да, Саске-кун? Усмешка. Ты же сам первый начал. Звучит знакомый голос в голове. — Заткнись, добе. Орочимару изумленно смотрит на подопечного. С нехорошим предчувствием. Плохо, в самом деле, когда кто-то говорит сам с собой. Саске вздрагивает, кажется, ждет от воображаемого Наруто ответа. Но тихо. Только свитки. Шелест. Кровь и огонек интереса в змеиных глазах. Сердце мучительно сжимается. Наруто. А что если... Яд или удар? Прямо в спину. Он же упрямый, отчаянный, он же не... Вдруг прямо сейчас?.. — Саске. Где Наруто? Взгляд черных глаз безумно мечется по комнате, Саске наощупь ищет катану. Наруто. — У него приступ паники, — раздаётся откуда-то из расплывчатой пастельной пелены. — Наруто, — тонкая линия губ дрожит, Саске закидывает голову, прикрывая глаза. Леденящий ужас комом подступает к горлу. И запах, кругом этот отвратительный липкий запах соли и дешевой лапши. Глубокий мерзкий запах забил виски давящей слизью. Острая головная боль пронзает затылок. Учиха морщится, прячет лицо в ладонях, но запах не уходит, мысли пестреют, застилают глаза, а он должен идти. Должен. Надо идти. Наруто. От неконтролируемого страха, тяжелого запаха рамена и пота подступает тошнота, ничего не видно. Душа — как в пекле, по венам вместо крови — будто битое стекло вперемешку с ядом. — На-ру-то, — из последних сил. Губы обжигает холодом. Кто-то держит за подбородок, вливает в горло что-то. Лекарство. — Руки, — хрипит Саске, слабо сопротивляясь. — Саске-кун, — звучит шелестящий голос учителя около левого уха. В сознании вспыхивают салюты, запах проклятой лапши ударяет в нос, разрывая рецепторы. — Наруто. Ненавижу. — Знаю, Саске-кун. Он снова слишком близко. — Ни черта ты не знаешь. В груди ёкает, три слога выжигают губы. В который раз. И все тухнет.***
В жарких краях лежат массивные груды тюрьмы. Где-то далеко, на границе страны Огня. Закаты там пачкают бордовыми, виноградными оттенками лазурный, теплый океан. Наруто сидит в тюрьме уже две недели. За что-то. За нападение какое-то, кажется. Он не виноват, поэтому обязательно выберется. Если глава тюрьмы не решит избавиться от опасного заключенного пораньше. Огненное сковывающее дзюцу идет в комплекте — чакры едва хватает на одного клона. В одиночных камерах пахнет воском, тропиками и подгоревшей лапшой. Страшно бывает ночами, во время знойных шумных бурь. Разбивается вода с грохотом о скалы, стены. Дрожит лампочка в одиночной камере. Темнота похожа на холодную липкую субстанцию: словно материальна, дышит в затылок тяжелым грубым дыханием, смеется, хочет затащить в небытие. Преступишь порог — и упадешь, затянет черная ночная трясина коридора ледяными руками прямо в ад. Тени перешептываются, расползаются, как черви. Что-то тихое и мрачное, пахнущее гнилью застывает в углу камеры, ждет своего часа. Заключенные смотрят на Наруто искоса, стороной обходят, будто он прокаженный. Это так напоминает детство. Словно он снова одинокий, озлобленный мальчик, бегающий по Конохе с ведром краски. Он будто опять чувствует одиночество и слышит смешки за спиной. Но однажды приводят новый поток заключенных. У Наруто сбивается дыхание, сердце стучит в грудную клетку. В серовато-жёлтой толпе Наруто вдруг замечает знакомые очертания. Ровные линии каштановых волос, бесцветные глаза и пальцы в плену ровно нарезанных бинтов. — Неджи? Хьюга поворачивает к нему лицо. Хмурится, кивает. Жестами объясняет: не шуми. Неджи отстранённый, задумчивый. Не смотрит в глаза, и Наруто кажется — не слушает его совсем. На вопросы отвечает односложно. Вечером им удается, прислонившись к колонне с разных сторон, поговорить едва слышно. — Неджи, — Наруто скользит взглядом по рельефной поверхности башни с дырами от развалившегося кирпича, — бабуля ведь с тебя шкуру сдерёт из-за того, что пытаешься помочь мне. Мерно шумят голоса преступников, клацает железными латами охрана — смешно, латы посреди лета... — Мы же друзья, — резко отвечают с той стороны колонны. Наруто вздрагивает, чувствует словно, как Неджи усмехается. Ответ сочится чем-то горьковатым, похожим на иронию. А у Наруто на душе — тепло-тепло, словно горячо и нежно коснулись сердца. Друзья. Рассветы все так же таят брусничным мороженным под оранжевым диском солнца. Стражники по утрам шепчутся: пора, пора, пора казнить. А то сбежит. Слишком тихий. Не кричит больше, не поднимает мятеж. Неджи готовит план побега. Нервничает: видно по дрожи пальцев, по случайным усмешкам. Он говорит часто много, через силу. Наруто за ним не наблюдает, детали не анализирует. Чувствует просто интуитивно. Как умеет, пытается поддержать. Отдаёт порции в столовой, говорит, что все получится. Хотя в этот раз не уверен. Искренне и до неприятного предчувствия не уверен. Что они справятся. — Мне нужно выбраться, Неджи. Хьюга молчит. Полирует украденные кунаи. В душистой темноте слышится скрип от его отточенных движений. На Неджи его старая кожаная бандана, какую он носил во времена экзамена на чунина. Наруто почти мучает ностальгия. — Ты обещал вернуть Учиху, знаю, — вдруг говорит Неджи. К конце фразы голос его становится совсем тихим, он убирает оружие за камень. Малиновый закат — весь в оранжевых перистых мазках. У подножия башни шуршит и бьется море. Запах рыбы ощущается даже сквозь массивные, вечно-влажные стены. В небольшом уголке полузавядшего сада совсем тихо и отчего-то очень спокойно. Наруто лежит на траве, разглядывая низкое, в серой дымке от ночных теней летнее небо. — Ты хочешь поговорить со мной о Саске, Неджи? — Возможно. — Жаль, потому что я не хочу с тобой о нем говорить. Они долго молчат. Слушают далёкий звон колокола, пронизывающий вишнёвую, тягучую тогу июльского вечера. Наруто идет в свою камеру на ощупь, в коридорах уже пустынно — он слегка задержался. Страшно вдруг становится, что умрёшь вот так. Не за что. В какой-то забытой богом тюрьме. И сражаться ведь нужно. За себя, за деревню, за друзей. И верить — тоже нужно, Наруто понимает. Сквозь окно в камере скоро становятся видны пылинки звезд, сине-черное небо. — Дурак ты, Наруто, — шепчет вдруг Курама из темноты подсознания. — А? — Глаза разуй, дурень. Наруто оглядывает камеру: футон, дрожащую лампочку, железные, ветвистые решетки. — Чего? Но Курама молчит, кладет голову на лапы. Дремлет, редко со свистом выдыхая. Наруто даже на мгновение кажется, что он ощущает его дыхание. Ночь нежна, полна запаха тяжелой пыльной листвы, трелей и морского свежего шума. Такие ночи часто бывают в июле. Такие ночи отражаются в черных глазах Учихи Саске. Выбраться из тюрьмы не стоит серьезных усилий. Чакры хватает на создание одного клона. Однако потом — пустота, бездна. Наруто и Неджи ютятся в пещере какое-то время. Огненное дзюцу на теле слабо горит, жжется. Неджи говорит — может снять его. Но не получается. Пальцы дрожат, складывая печати в одна тысяча сотый раз. Но дзюцу не исчезает, все также канатами-змеями обвивает тело. Неджи бледнеет от злости. Наруто вдруг замечает, что у него на теле нет огненного дзюцу. Слишком много чакры израсходовал. Такое невозможно, если давит сдерживающая сила. — Какого чёрта? У тебя все это время было нормальное количество чакры? Зачем ты скрывал? — Так бы сбежали. — Ага, — фыркает Наруто, прислоняясь к стене, — сбежали. Вижу. Где-то слышится топот стражников. Тяжелый, глухой. Они снова в латах, похожи на рыцарей далекой-далекой страны Стекла. Наруто в детстве читал о ней сказки. — Один со всеми не справлюсь. Тоже дзюцу поставят, тогда не сбежим — это точно. Наруто кивает, закрывает глаза. С треском разбивается о выступ зеленоватая пенистая волна. Стражники хоть и в латах — не дураки, оказывается. Не рыцари, впрочем, тоже. Находят сбежавших быстро, избивают до полусмерти и обоих бросают в камеру. Странно, вдвоем оставляют. Все-таки дураки. Не даром в латах с гербом — как это трогательно — деревни скрытого Камня. Зато казнь, теперь уже двойную, переносят. Правильно, не к чему тянуть. Часу в шестом. Завтра. И Саске теперь не увидеть и Хокаге, наверное, не стать. Наруто, правда, все равно не сдастся, не отступит. И стены будет бить кулаками и помощи вдруг ждать. На его стуки приходит парень. Без лат, но с антисептиком, ватой и небольшим кувшином, наполненным водой. Бросает на Неджи вороватый взгляд и уходит, поспешно лязгая ключами в замке. — Сообщник, — поясняет Хьюга, пододвигая к себе кувшин. В камере душно, пот склизкой пленкой склеивает лоб. — Послушай, — голова звенит, перед глазами стоит розоватая пелена от запекшейся крови, — Неджи, мы выберемся, раз он есть. Сообщник. Завтра на площади у нас точно все получится. Неджи пожимает плечами. Он стоит на коленях перед кувшином с ледяной водой. Лицом к Наруто. Слишком равнодушен ко всему происходящему. Неджи хочет оттереть лицо от кровавых разводов. Душно. Неджи снимает потрепанную бандану, устало прислоняя к голове мокрые ладони. Наруто отстраненно смотрит на его лицо, понимая — что-то не так. Что-то, черт подери, абсолютно точно не... Мысль мечется где-то в тумане сознания, неожиданно вспыхивая. Искрами, до боли в кончиках пальцев. Что. За. Дьявол. Наруто вздрагивает всем телом. На лбу Хьюги нет тонких зеленых линий. Нет от слова "совсем". Это невозможно. Неправда. Не может быть правдой. Неджи слегка удивленно смотрит на него, убирая с чистого белого лба прилипшие волосы. — Не..джи, а где, — голос ломается, дрожит, иголками вонзаясь в горло, — твоя...печать? Воцарившуюся тишину можно сравнить разве что с кладбищенской. Неджи еле ощутимо трясет, у него на лице от неконтролируемой ярости проступают красные пятна. — Кто...кто ты, черт подери?! Такое чувство приходит, будто в душу холодной склизкой ваты напихали. — Кто бы ты ни был, ты не Неджи, — хрип вонзается в горло, ярость волнами хлыщет по венам. Причина неудачи побега — кристально ясна. "Неджи" ведь с самого начала — на их стороне. Отсюда и отсутствие огненного дзюцу. На негнущихся ногах Наруто подбирается ближе. Для удара — точного и однозначного. "Неджи" не сопротивляется. У него по рубашке алые пятна расползаются, как... Как змеи?!.. Наруто бьет снова. В ребра, до тихого хруста. Под дых, в скулу. Пока не получает ответный удар. Прямо в сердце. Они валятся на пол, колотя друг друга. Стараясь — насмерть. Навсегда. — Кто ты такой, ублюдок? — голос уже ровен, пропитан желчью и горем. Друзья не пришли. Это всего лишь очередной ублюдок. Очередной ублюдок из интриг какой-то деревни. Его подослали. Подослали следить, чтобы не сбежал. Чтобы все прошло, как по маслу. Ублюдки. Он хочет ответить, но Наруто с силой бьет в живот — по открывшейся ране. — Заткнись. Не отвечай, мне все равно, кто ты. Из какой деревни. Просто убирайся. Убираться некуда. Наруто сам пытается отойти. В другой угол для начала. Шатаясь, идет. Ноги сковывает боль из-за вывихнутых суставов. Стена уже близко. Надо дотянуть, надо не упасть. Не обернуться. — Идиот, — злобно звучит ему вслед. А затем тихий, абсолютно сумасшедший смех заставляет Наруто замереть. Вся кровь стынет в жилах. Ледяной ком сворачивается в висках — так, что до острой головной боли. Сердце загнанное болезненно ёкает, это больно — комом по венам катится густая черная паника. Нет, пожалуйста, только не... — Ненавижу, — шепот с пола. Из темноты. — Наруто, — так по-особенному колко, такая знакомая боль, — Чтобы ты...сдох. А он уже почти. Тернистые проволоки — прямо в душу, так звонко лопаются невидимые струны — и ощущения... как от пощёчины. — Са...Саске. Шелест развеянной техники. Черные пушистые ресницы дрожат. Это Саске. Такой близкий. Прямо здесь. Пришел. К нему. Как всегда. Наруто идет назад, цепляясь за стены, падает, все плывет перед глазами — но он продолжает ползти. К Саске. По грязи, смешанной с кровью и пылью. Там же... Саске. Еле дышит. Понятно, почему не сбежали: высокомерный кретин лучше позволит избить, чем покажет свои техники. Чем признает, что пришел. Сюда. К нему. Наруто судорожно обхватывает бледное запястье. Он слушает пульс. Удары редкие, отчаянные. Так Учиха общается — пульсом. Расшифровка, должно быть, по азбуке Морзе: Удар. Пауза. Удар. Удар. Удар. Удар. Пауза. Пауза. Пауза. — Саске, не умирай, — пальцы сжимают запястья. На выдохе: — Живи. И как безумное: ...Удар.Удар.Удар. Пауза. Удар.Удар. Удар. Удар. Пауза. Пауза. Точка в завершенном учиховском послании, сердце сошло с вещания, трансляция — бах, слетела. Но Наруто все понял. Прижался лицом к груди, обнимая за плечи. Пронесло. Кровь устремилась к сердцу, обдала, как кипятком. А потом темнота. POV Саске. — Ешь, — Учиха чувствует мягкие касания к щеке, волосам. К губам прижимается шершавая ложка. Бульон горячий густой и приятно обжигает горло, — ешь, Саске. У Наруто прохладные ладони. Потеплевший взгляд — как летнее синее озеро. От Узумаки пахнет соленой вермишелью, потом и сладковато, еле заметно, — абрикосом. — Всю жизнь, — слова даются с трудом, бинты натирают шею, — всю чертову жизнь я хотел... — Не надо, — он мне улыбается. Не так, как раньше. Так — не будет. Так — больше не существует. Его улыбка — лишь надломленная линия побледневших губ. Для меня. Он ждал своих друзей. Ждал помощи деревни, которую любит больше всего на свете. А пришёл всего лишь я. Он чувствует боль, и я ненавижу его за это. Рука Наруто сжимает мне ладонь. — Отпусти, — грудь сводит болью от вздохов. Кажется, он сломал мне ребра тогда. Наруто мотает головой, его пальцы ласкают шрамы внешней стороны ладони. Я так тебя ненавижу, Наруто. Каждой клеточкой кожи, каждым шрамом, полученным в какой-то бессмысленной, абсурдной войне, которую я три года старался вымести из своей памяти. Эта война, которую мне никогда не выиграть. Они все вечно вокруг тебя. И с каждым днем их все больше. Все дарят тебе улыбки короткого понимания, сюрикены и бинты. Я как-то подарил тебе парочку целебных настоек — всегда ты слегка простужен, слегка измучен, нервничаешь. Я оставил десятого октября под дверью — еще не хватало лично дарить. А ты решил тогда, что это от Сакуры. Кретин, она даже не знала, что у тебя день рожденья. И это единственное, что было, все равно ты списал на них. Я ненавижу тебя так сильно, так больно. Дышать тяжело — хочу разможжить тебе голову. За то, что ты со мной сделал. — Саске, — наклоняешься ко мне, касаясь губами лба — лишь проверить температуру. И за это я ненавижу тебя снова и снова. Теперь ты доволен? Доволен, наконец? Во мне кости — перемолотая хрустящая каша, кожа — лиловое пятно от ран и сражений. Внутри душу раздирает острая ярость — я все еще помню, как ты делал это со мной. Ты тоже помнишь, Наруто? Что на тебя тогда нашло — не знаю и не хочу знать. Мне было приятно. Не блаженство — мы были совсем детьми. Ты ведь бросился на меня ни с того ни с сего, идиот чертов. Сакура спала в соседней палатке, а ты трахал меня в пяти метрах от неё. Всегда знал, что ты псих. Дроблённым льдом, которым сердце набили, распухшими от переломов пальцами я все еще держу твою ладонь. Не могу отнять руку, не в состоянии те последние теплые кусочки души разорвать — ведь они не мои. Твои, идиот. Всё твоё. И душа — что от неё осталось — и разбитые губы. Сухожилия разорванные, жизнь — всё забирай. Твоё. Не могу больше. — Наклонись, — шепчу. Ты говоришь: "зачем, Саске?". Но наклоняешься все же, позволяешь целовать. Медленно и тягуче. С языком. Прикрываю глаза — хорошо, так безумно хорошо. Так не целуются друзья. Ты мой лучший друг, Саске, — куражится сознание голосом Орочимару. — Саске, — пораженно. Выдох. Как хочется перегрызть тебе глотку. Ты делал это со мной. Не один раз. Под боком нашего учителя в тесном спальном мешке. Теперь ты удивлен, что я коснулся тебя губами? Валяй, ляпни еще что-нибудь вроде "я и не знал, что ты гей, Саске". Я тебя ненавижу. — Нет, я... — торопливо улыбаешься, обнимая меня. Мое тело неконтролируемо жмётся к тебе. Изуродованное внешне и изнутри все равно — к тебе. — Я... я не против, — говоришь тихо, — если ты хочешь, Саске. Сердце ёкает, бьется, как бьется сумасшедший в стекло своей камеры. Не выдержит вот-вот: много слишком, Наруто. Желчь, страх, ненависть, дружба, потребность. Вся кровь отхлынула к рукам. Ты помогаешь обнять себя за шею. Касание губ. По измученным венам словно пустили сладкий сироп. Душно от глубокой ночи. Душно от его касаний, мокрыми губами по линиям бровей. Я ведь желал тебе счастья. Все, черт тебя дери, желали. А ты в тюрьме весь в крови целуешь лицо нукенину S-ранга. Идиот. И всегда им был. — Саске, — тянешь, лениво улыбаясь, — а пойдём в Коноху? — Отвали. Если ты думаешь, что интимные со мной отношений ускорят моё возвращение — ты ошибаешься. Ненавижу твою блядскую деревню. И тебя. — Они бросили тебя подыхать, а ты рвешься назад, как послушная собака. А сам-то, — вдруг фыркает Орочимару, тонко улыбаясь, — Саске-кун, послушная собака — это про тебя. Вернись ко мне, этот цирк зашел далеко. Моя благосклонность...она не вечна, Саске. Останешься с ним — станешь не Саске. Сакурой. Для Наруто. Неужели принимать его тебе?.. Голос тухнет. Его я тоже ненавижу. Замечаю Наруто — он пристально смотрит мне в глаза. Потом говорит, поглаживая руками лопатки: — Не знаю, что с тобой сейчас было. Но взгляд...Саске, что ты натворил? Ты отдал ему часть своей души? Голос дрожит от горечи. Сломанные дрожью пальцы глядят меня по плечам. — Нет, он... — слишком долго объяснять, — для связи. — Ладно... — Ты не вернешься в свою грёбанную деревню, добе. Либо эти подонки, либо я. — Ты, — он широко улыбается, — но в деревню мы все равно вернёмся. Нет сил слушать этот бред. Целую его в шею, медленно по плавным изгибами плечей. Суйгетсу приносит нам еще немного еды и бинтов. Спрашивает, когда действовать. В первый раз, когда он заходил в камеру с водой и антисептиками, — чуть все не испортил. Хотя какая разница, я все равно не знаю ничего ни про какую печать на лбу Неджи. Его лицо я помню лучше остальных, к тому же, он схож со мной манерой поведения. Я, как выясняется, был обречен на провал с самого начала. Сейчас — не страшно. Выберемся. — Они моя семья. Неважно, как они относятся ко мне, — ты всегда умеешь все испортить,— я все равно люблю. Их действия... не имеют значения. — Закрой рот. — Твои — имеют, — вдруг говорит Наруто, прижимаясь ко мне, — чёртов идиот.***
А затем — окончание войны. Победа, ощущение слабой грусти, которая приходит в конце августа или в вечер воскресенья. Когда разбредаются все назад по деревням, Орочимару масляно улыбается Саске, стоит спиной к закату, отчего кажется, будто он пыльно светится, словно плохо мытая лампа. — Ты весь им провонял, — дружелюбно делится наблюдениями санин, пронизывая Учиху водянистым взглядом, — снова. Фраза "уже никому и не выветрить" так и висит в душном осеннем воздухе. Наруто чуть поодаль стоит: тараторит что-то, неловко смотрит под ноги, мнется, смотрит на Саске. Учиха не отрывает взгляда от линии горизонта, развернувшись, идет сказать Хокаге, что Наруто победил: он вернётся. Саске, конечно, может сказать и что возвращается потому, что Итачи открыл ему глаза на вещи, потому что деревню хочет изменить, но говорит почему-то какую-то чушь вроде "Счастлив, добе?". — Насквозь, — кричит ему вслед Орочимару, с садистским удовольствием выговаривая каждую букву. Наруто пропускает мимо ушей чью-то торжественную фразу, взгляд внимательных глаз мечется с Цунаде на Учиху. Радостный взгляд. Саске так и не оборачивается.