The child of true love

Оказывается, с болью можно жить. Просто спрятать её куда-то глубоко, смириться с тем, что она – часть тебя. Постепенно, наверное, станет лучше. Когда-нибудь. Не сейчас. Белль действительно так думает – до тех пор, пока не просыпается ночью от собственного крика. Но нет, можно не плакать – если только не произносить вслух, и даже не думать, этих двух слов. Двух страшных в своей безнадёжности слов. – Румпельштильцхен умер, – говорит одна из служанок в том доме, где теперь работает Белль. Она знает историю бывшей принцессы, да кто же её не знает? – Перестань мучить себя. Румпельштильцхен погиб. Белль одинока – все как-то незаметно исчезли, рассеялись, у неё никого нет. Отец давно порвал с ней отношения, и все, что о нём известно – это то, что он в родном королевстве. Живет, как раньше. В его жизни ничто не поменялось – только теперь у Мориса нет дочери. Нет, она не мучает себя. Зачем? Однажды даже это тусклое, заполненное лишь работой существование становится иным. Белль не сразу понимает, что её тошнит по утрам не просто так. Она немного поправилась – но это даже хорошо, шутит хозяйский конюх. С самого появления Белль в доме он не сводил глаз с девушки, всё хотел ей понравиться – и искренне не понимал, как она, такая чистая и светлая, не может забыть чудовищного мага, сломавшего судьбы всех жителей Сказочного мира. Но тайное всегда становится явным. И скоро Белль обнаруживает, что беременна. Хозяева добры к ней и не выгоняют на улицу. Они обещают пристроить её замуж за хорошего человека. Но Белль отказывается. Она не может выйти замуж. Пока не может. И всё же, о ней кто-то готов позаботиться. Кто-то чужой способен на большее сострадание, чем те, кому Румпельштильцхен так и не стал роднёй. Ночью Белль просыпается и судорожно смыкает пальцы на животе, и думает, что, должно быть, это случилось в ту самую ночь… перед тем, как… как… нет, она не повторит про себя этих слов. Та ночь… когда она целовала, запустив руки в длинные мягкие волосы, и была так крепко прижата к его телу, и они вдруг нежданно-негаданно оказались в спальне, оба обнажённые, «опять магия, Румпель! Ну, пусть… пусть… я люблю тебя всё равно…». А потом всё было… так прекрасно, что никакими словами не описать. Слёзы в темноте скатываются куда-то к ушам, Белль лежит на спине, прижимает ладони к животу и отчаянно всхлипывает. От реальности никуда не убежишь. Говори, не говори – Румпельштильцхен умер. А она носит в себе новую жизнь – его ребенка. «Нет», – вдруг говорит себе Белль и улыбается – невзирая ни на что, она ещё может, ещё хочет, потому что знает – он жив. Он будет жить в своём сыне… или дочери. Роды проходят болезненно, и измученная Белль кричит, выкликает длинное заковыристое имя. И в её устах оно звучит как отчаянная молитва. Сердце рвётся к тому, кого больше нет. – Посмотри, какой он милый! Мальчик! – повитуха показывает молодой матери сына – беспомощные маленькие ручки, сморщенное красное личико. У Белль хватает сил, чтобы удержать его на руках, любовно шепнуть ему в ушко: «Сын… мой малыш», и затем она слышит вопрос: – И как ты его назовёшь? Белль думает недолго. Она склоняет лицо к сыну, чтобы никто не видел ее слёз, и говорит имя, которое преследует её во снах. Перед ней оживает лицо человека с печальными карими глазами, и вставший в горле комок затрудняет дыхание. – Может быть, другое имя? – с сомнением спрашивает повитуха. Конечно, она тоже знает историю Белль. Кто ж её не знает. – Нет, – Белль гладит крошечные пальчики ребёнка и упрямо повторяет: – Румпельштильцхен. У неё ещё будет время увидеть его первые шаги. Она не смотрит в будущее, как когда-то это делал Тёмный маг с сокрушённым сердцем. Она просто уверена, что у мальчика будут такие же большие карие глаза, полные нежности, от которой становится и сладко, и больно. Он вырастет, и у него тоже будут дети. И внуки. Белль укачивает младенца. И тихонько, только ему одному, этому существу, сделавшему её жизнь снова полной смысла, шепчет: – Румпельштильцхен был бы так счастлив… что у него есть ещё один сын.