I'm so tired

Четыре, восемь, десять метров – и ни одного сплайсера. Да он везунчик. Возможно, ему даже удастся урвать пару часов сна, если удача останется благосклонной еще немного. Ха, удача. Если она и существовала, то покинула его в тот момент, когда он ступил на трап этого чертового самолета. Хотелось выть и громко, отчаянно кричать каждый раз, когда он вспоминал о том, что мог опоздать на рейс, отложить поездку или просто-напросто проспать - и никогда не оказаться здесь. От накатившей злости Джек изо всей силы стукнул по бронзовому бюсту Эндрю Райана, да так, что гулкий звук прокатился по всему коридору. Плевать, он так чертовски устал. - Ты что шумишь, приятель? С тобой все в порядке? – ожил приемник. Сил не осталось, кажется, совсем, но Джеку даже удается придать голосу бодрости: - Да, не волнуйся, просто не удержался. Есть тут где-нибудь безопасное место? - Ты уже дошел до восточного крыла, значит…о, в баре за сценой есть подсобка, там, думаю, можно остаться на какое-то время. Джек думает, что Атлас говорит довольно забавно, будто они вместе бродят по коридорам, и вместе же собираются на ночлег. И, если честно, Джек не отказался бы от компаньона из плоти и крови вместо приемника. Может, тогда он смог бы быть уверен, что Восторг существует на самом деле. В баре, сколько Джек не пытался вслушиваться в тишину, нарушаемую лишь глухим гулом воды за окном, ничего не было. Ни истеричного хихиканья сплайсеров или тяжелой поступи Папочек, ни пронизывающих до костей колыбельных Сестричек, ничего. За сценой действительно оказалась узкая винтовая лестница в подсобные помещения. Видимо, это раньше была кладовая или гримерка, потому что повсюду висели пестрые концертные костюмы, каким-то чудом уцелевшие от мародеров и психопатов. Увидеть что-то, не запачканное кровью в Восторге – Джек и не думал, что такое возможно. Это, впрочем, не мешает ему свалить одежду в кучу, соорудив себе постель. Джек буквально стекает на нее, предварительно проверив надежность двери и готовность револьвера. Тело изнывает от усталости каждым нервом, каждой косточкой настолько, что даже желание спать исчезло, оставив лишь головную боль, тошноту и назойливый зуд в запястьях, пульсирующих от голода по иглам, наполненным Евой. С каждой новой инъекцией перерывы между приступами короче и короче, а раны заживают все хуже. В подсобке так тихо, что даже Джеку, давно уставшему бояться, немного не по себе. Рука сама тянется включить радио, надеясь на то, что оно не сломалось. Сейчас он почти благодарен автономной системе Восторга, благодаря которой джаз звучит в любом уголке города, аккомпанируя убийствам и сумасшедшим крикам. Бездумно шаря по стенам взглядом, Джек натыкается на свое отражение в пыльном зеркале. На впалых посеревших скулах порезы, оставленные когтями сплайсера, кажется, девушки в коротком вечернем платье. Под глазами обозначились темные круги – кожа такая тонкая, что, кажется, если потянуть, она порвется как пергаментная бумага, обнажая беззащитные капилляры и переплетения мышц. На самом деле его не волнуют царапины или лиловый кровоподтек на виске, все повреждения теряются из-за желчно-желтого, мертвенного сияния зрачков. Он впервые осознанно посмотрел в зеркало с тех самых пор, как вышел из батисферы, да и кому это может понадобиться в таком-то месте? Такие глаза он встречал только у Сестричек и так же светились шлемы скафандров их телохранителей. От нормальных детей девочек отличали не изодранные платья, а глаза. Нечеловеческие, пугающие. - Я…я больше не смогу, Атлас. Сердце качает не кровь – вязкую черную смолу, и слюна во рту приобретает кислый металлический привкус. - Приятель? Он не успел. Внутри что-то надламывается, голос трескается, связки расползаются по швам, и все, что может Джек – надсадно, истерически шептать: - Это слишком. Восторг сломил меня, слышишь? Теперь я такой же, как они, еще один монстр в забытой всеми преисподней. Все было напрасно, я опоздал! - Нет. Тон такой уверенный, что хлестким щелчком отдается в голове, даже желтые вспышки перед глазами меркнут на мгновение. Так не утешают, так отдают приказы. - Будь добр, успокойся и послушай меня, – произносит Атлас с почти родительским вздохом. - Ты обещал, что поможешь мне, так держи свое слово до конца. Мы выберемся отсюда, сколько чудовищ Райана не придется уничтожить. Джек почти не вслушивается, но от властного сильного голоса становится легче. Атлас уверен, значит, у него нет причин волноваться. Поэтому он верит ему, кому еще остается? И, если подумать, это единственный выбор. Выждав минуту и не добившись ответа, Атлас подает голос снова – на этот раз знакомым легкомысленным тоном: - Если тебе мало стимулов, приятель, то от себя могу добавить моими стараниями спасенный мини-бар и какую-то кинематографическую пленку, найденную в куче хлама. Надеюсь, там не играет Сандер Коэн. - Ты всегда приглашаешь к себе под таким предлогом? - Девушкам нравилось! – восклицает Атлас и добавляет вкрадчиво: - Все еще не удовлетворен, приятель? Джек мог бы поклясться, что с ним флиртуют, и губы попытались изобразить подобие улыбки. Вымученной, больше похожей на оскал, и все-таки улыбки. Силы поддерживать шутливый разговор иссякли, но голос Атласа все еще оставался последним барьером между ним и чудовищем в зеркале – хотелось подыскать предлог слышать его подольше. - Спой мне что-нибудь, – просит Джек, не особо надеясь на согласие. – Здесь радио настроено на одну и ту же волну, а мне никогда не нравилась Патти Пейдж, чтобы слушать ее на повторе. Радио действительно противно скрежещет искаженным женским пением, и заезженный шлягер звучит как бормотание старой ведьмы. Встать, двигать конечностями, чтобы выключить злосчастный аппарат – непосильная задача, и Джек просто запускает в него подвернувшимся ботинком. После удара на пол радио жалобно пищит и вскоре затихает, оставляя Джека одного. Где-то за морем, Где-то, в ожидании меня Мой любовник стоит на золотых песках И смотрит на плывущие корабли. Время от времени голос прерывается помехами, на что Джек не обращает внимания, обратившись в слух. У Атласа хрипловатый баритон и низкий тембр, от которого расходится дрожь по всему телу – живое, настоящее чувство. Ворвись в комнату десяток сплайсеров с револьверами и раскаленными крюками в руках, Джек не пошевелил бы и пальцем, пока не дослушал Атласа. Это далеко за пределами звезд, Это где-то недалеко от Луны, Я знаю, вне всякого сомнения, Мое сердце скоро меня туда приведет. Джек прислоняется к стене и прикрывает глаза, потому что ощущение дежавю накатывает мощной волной. В голове всплывает обрывок воспоминаний, которых никогда не было: холодный кафель лаборатории, на больничной кушетке сидит мужчина в рабочих брюках и белой рубашке. Джек лежит под светом ярких ламп, дрожа от страха и прикосновения металла к оголенной коже. Он не уверен, но кажется, ему поют, чтобы успокоить, и это тоже песня о море, влюбленных и звездах. Мы встретимся за пределами берега, Мы будем целоваться как и раньше. Счастливые, мы будем за морем, И я никогда больше не буду ходить под парусом! Песня заканчивается, и видение тут же пропадает. Джек открывает глаза – никаких врачей или хирургических инструментов, только потрескивающий приемник. - Но теперь, приятель, никаких вопросов, – голос звучит почти смущенно. - Будь добр, усни хотя бы ненадолго, иначе я боюсь, что Райан сможет сбить тебя с ног, просто ткнув пальцем. Джеку хочется спросить, где он научился петь и учился ли. А еще узнать, откуда у него такой акцент, и почему Атлас никогда не приходит к Джеку сам, но что-то его останавливает. Усталость, видимо, наконец-то берет свое – веки смыкаются почти мгновенно. Сознание успевает выхватить последние слова Атласа, почему-то так похожие на напутствие его родителей: - Надеюсь, ты сможешь меня понять. Ты был рожден, чтобы совершать великие поступки, Джек. Ему действительно нечем возразить.