Железное сердце

Бабка у него была совсем чокнутая. Крыша у нее уехала еще в шестидесятые, наверное, под травку, грибы и рок-н-ролл. Она расхаживала в цветастых широких юбках, вышитых блузках и темных очках, круглых, как у Леннона. Макото подозревал даже, что у нее до сих пор на полках должны были лежать джинсы-клеши. Летом последнего года средней школы родители собирались разводиться. И сначала отправили его к бабке на каникулы, а потом велели оставаться у нее до конца февраля. Макото сначала думал, что сам чокнется с ней. Бабка курила длинную трубку, наигрывала на гитаре что-то, от чего у него вяли уши, и рассказывала, как они зажигали в Вудстоке, бросаясь знаменитыми именами. Даже Макото их знал, а его это музыкальное старье вообще никогда не интересовало. Однажды он попытался ее подначить, мол, не хвастайся впустую, покажи фотки, как ты с Хендриксом обнимаешься. Бабка посмотрела сурово и постучала кончиком трубки ему по лбу. «Никогда не фотографируюсь и тебе не советую, если не хочешь свою душу по кусочкам растерять», — сказала она. Макото тогда только посмеялся, но постепенно разлюбил сниматься. В городке бабку боялись. Проходя мимо ее дома, делали знаки, отгоняющие зло, но иногда все же заглядывали к ней за советом и помощью. Тогда она раскладывала карты таро или кидала бобы, а то и вовсе резала курицу и смотрела на внутренности — ритуалов она нахваталась из разных стран, в которых побывала в молодости. По ее словам, она кочевала с табором по Румынии, училась у жрицы-вуду в Конго, искала путь в Исктлан где-то в мексиканских пустынях. Макото ей, конечно, не особо верил, но жители городка легко позволяли вешать себе лапшу на уши. Тем более что предсказания бабки всегда сбывались. Но колдовства в этом не было никакого: бабка была наблюдательней Шерлока Холмса и мозги имела, несмотря на возраст, такие, что даже Макото уважал — играть с ней в покер или бридж было интересно. Это случилось в сентябре, когда уже начались занятия, ездить в школу приходилось с двумя пересадками. Макото пришел домой совсем поздно, поэтому начала разговора не застал. Когда он вошел в гостиную, освещенную восковыми свечами, бабка, словно черная королева, сидела, скрестив ноги, на горе подушек, а перед ней на пятках расположились трое — совсем седой старик и два амбала в черных костюмах и кричаще-цветных рубашках. Между бабкой и стариком лежала стопка зеленых денег — большая стопка, Макото в жизни столько долларов не видел — и черно-белая фотография, судя по фону — из полицейского дела. — … из Токио прислали, чтобы сына моего убить, — услышал Макото. — Деньги свои убери, — махнула трубкой бабка. — Такой грех на душу брать за деньги нельзя. — Прошу вас, госпожа Ханамия, я старый человек. Сын один у меня, внуков даже родить не успел, — проскрипел старик. — Помоги мне, не позволь роду пресечься. Нет у меня уже той силы… Макото дернул ртом. Да, видал он таких дедков, наверняка пару молодых любовниц держит. Лучше б просил, чтобы всегда стояло. Но бабка важно кивнула: — Только потому и соглашаюсь. Но будешь должен, — ткнула она в старика трубкой, — что скажу, сделаешь. — Сделаю, госпожа Ханамия, сделаю. Говори свое желание. Бабка загадочно пыхнула трубкой — того гляди попросит внука-первенца, как в сказке. — Потом, — сказала она, похоже, еще не придумала, чего просить — если Макото что-то понимал в своей бабке. — Сначала дело. — Он остановился… — Не надо, — бабка выставила руку, — без вас найду. Амбалы впечатленно переглянулись — Макото едва не рассмеялся: то еще колдовство догадаться, где в их дыре остановился человек из Токио. Когда гости ушли, почтительно раскланявшись, Макото плюхнулся на подушки рядом с бабкой. — Зря деньги не взяла. Хоть бы телевизор купила. — Не болтай о том, чего не понимаешь, — бабка протянула трубку, чтобы ткнуть его мундштуком в лоб, но он, уже привыкший к ее повадкам, уклонился и фыркнул. Бабка прищурилась. Легко вскочила, подхватив юбки. — Идем. — Куда? — Киллера этого смотреть. — Мне уроки делать надо. Бабка фыркнула в точности как Макото до этого. — Ты еще в школе все сделал. Это было правдой — не то чтобы Макото был таким прилежным учеником, но на уроках было слишком скучно, учителя разжевывали в кашу каждую мелочь, и от нечего делать он делал задания с предыдущих занятий. Но как чертова бабка догадалась? Отказаться не получилось, и Макото поплелся за ней в центр. Гостиниц в городке было три: одна хорошая, одна плохая, одна далеко за окраиной. Собственно, у киллера из Токио выбора не было, кроме как заселиться в «Синего дракона». И ужинать там же. Зал ресторана был почти полон, но киллера они узнали сразу, хотя на фотографии тот был значительно моложе. Он сидел так, чтобы видеть весь зал и иметь возможность быстро скрыться. Это был мужик лет сорока пяти, начинающий лысеть, подтянутый, с совершенно незапоминающимся лицом. Бабка велела Макото оставаться у входа, а сама встала шагах в десяти от киллера и уставилась на него. Киллер несколько минут пытался делать вид, что ничего не происходит, но в итоге не выдержал и спросил: — Вам что-то надо? Бабка трижды повернулась вокруг себя и сумасшедше улыбнулась: — Что ты задумал, тебе не удастся. Она снова закружилась на месте — взметнулись цветастые юбки — напевая себе под нос какую-то бессмыслицу, и резко остановившись, ткнула в киллера пальцем: — Дверь отворяю, зло выпускаю. Дверь отворяю! Зло выпускаю! Куда пойдешь ты, туда за тобой твое злое счастье! На бабку обернулись все. Работники гостиницы и ресторана замялись у стен — положено было ее выставить, но подойти никто не решался. Бабка между тем снова закружилась и запела, и так, кружась, затанцевала к выходу. Киллер изумленно смотрел ей вслед, пока кто-то из обслуги не подскочил и не начал бить поклоны, извиняясь. На улице бабка кружиться перестала. — Ну и что это было? — Дома расскажу, — довольно подмигнула она, и едва не вприпрыжку помчалась по улице. Макото нагнал ее только на пороге. — Совсем чокнулась, — пробормотал он, разуваясь в прихожей. Бабка хихикнула и поманила его пальцем в гостиную. Вытащила металлический поднос, затушила несколько свечей и сняла их с подставок. Потом взяла в руки еще горящую свечу и уселась со всем этим на подушки. — Ты не боишься, киллер же? — спросил Макото, опускаясь напротив. В ресторане ему показалось, что под пиджаком у мужика был пистолет, да и выглядел тот вполне серьезно. — Киллер — не киллер, банкир, премьер министр, якудза — все они страшные, только пока не сломаешь. А как сломаешь — они просто мусор. — Бабка хищно усмехнулась, Макото до сих пор не видел у нее такого выражения. Слова внезапно врезались в память. Макото и сам бывало думал что-то такое, но никогда ему не удавалось так точно это сформулировать. Бабка подхватила оставленную фотографию и подожгла угол. Плотная бумага пошла пузырями и осыпалась пеплом на поднос. Пепел бабка собрала в ладони и начала сминать воск собранных свечей в один большой ком. — В этом деле главное — вера. Твоя вера против их веры, — говорила она, работая. — Вот мы ушли, а там ему сейчас наплели про меня. Кто я, да что я, страшная ведьма. И вот он уже бедный говорит себе: «Нет-нет-нет, это все деревенские сказки». И пытается не верить и не бояться. А нет-нет — и оглянется через плечо. Под руками у нее постепенно вылепилась из воска фигурка — туловище, руки-ноги, голова. Откуда-то из-под подушек бабка достала спицу и сделала в воске глаза и рот, и штрихами нарисовала волосы. — И вот он бедный, уже трясется от своей тени. И думает, и думает про меня. А я-то что? Я верю, что вот это — это он самый. Бедняга. — Она вытянула руку с фигуркой, показывая Макото. — Похож? Макото кивнул — похож. — А если это он, то что я с ним сделаю, то и сбудется. Бабка положила фигурку на ладонь. Покачала ее бережно, а потом вдруг вывернула ногу под немыслимым для человека углом. — Ай-ай-ай, бедный, ножка болит? — запричитала она. Макото передернуло. — И что, типа он ногу сломает? — спросил недоверчиво. — Сломает, сломает, — закивала бабка, — куда он денется. — А что так мелко-то тогда — ногу? Спицей своей в сердце — и все. Бабка расхохоталась. — Нет, сердце — нет. Зачем мне его сердце? Старая я для этого. * * * Киллер действительно сломал ногу. Буквально на следующий же день. Бабка только фыркнула, когда соседи новости принесли. С тех пор Макото часто приглядывался, запоминая, что и как она делает. А в декабре бабка умерла. Тихо, в своей постели, в ясную ночь после выпавшего снега, как будто сама себе время назначила, так, похоже, и не стребовав с того старика своего желания. На похороны собралась родня, все переговаривались шёпотом: «Умерла наконец-то, старая ведьма, как бы не прокляла дом-то». Приглашали священников, дом от злых духов очистить. Курили благовония. Но как бы ни боялись ее при жизни, наследство делили, не оглядываясь. А Макото смотрел на все это и думал, что какой бы страшной ведьмой она ни была при жизни, стоило сломаться — и все, тоже мусор: сожгли в крематории и ссыпали пепел в урну. После похорон родители забрали Макото домой. Первые пару недель даже пытались делать вид, что снова вместе и помирились. Потом, конечно все по-старому пошло, им стало не до него. Впрочем, Макото даже устраивало, что в его дела никто не лезет. Сначала было скучно: у бабки он отвык от телевизора, компьютерные игры тоже не вставляли, а в бридж и покер не находилось достойных соперников. Немного интереснее стало после перехода в старшую школу. Снова начались баскетбольные тренировки, и Макото даже развлекался несколько недель, доказывая, что «некоронованным генералом» его называли не зря. Еще удачно подвернулся Сето — он не был законченным идиотом, как большинство в школе, и с ним можно было даже перекинуться в карты. А потом скука навалилась с новой силой. От нечего делать Макото принялся разбирать бабкины вещи, которые отец после похорон, сложив в коробки, перевез домой. Штуки в коробках попадались занятные: высушенные птичьи лапки, расписные карты, книги на непонятных языках. И тот самый поднос с восковыми свечами. И однажды перед особо скучным матчем Макото решил попробовать. Огира Рей, так звали его первую жертву. Он увидел снимок в баскетбольном журнале — и рука потянулась к ножницам. От журнальной страницы пепла было гораздо меньше, чем от большой настоящей фотографии, но все равно — руку Огира сломал именно там, где Макото надломил ее у восковой фигурки. Он даже особо беднягу не пугал, просто улыбнулся перед игрой и помахал рукой. Огира побледнел тут же, и потом весь матч дергался. В итоге — тупо налетел на стену под щитом и неудачно выставил запястье. Потом были другие. После Огиры Макото решил, что ломать сразу и насовсем — не так весело, гораздо лучше — поиграть сначала. Он откопал в коробках булавки и теперь втыкал их кончики в фигурки. Отличные синяки выходили. Это было забавно. Действительно забавно, особенно когда кто-то обратил внимание на статистику травм после игр с Кирисаки Даичи. Судьи головы себе все сломали, пытаясь подловить его на нечистой игре, но напрасно — противники оскальзывались на ровном месте, влетали в стены, натыкались на скамейки совершенно самостоятельно. В результате на жалобы перестали обращать внимание, и нашлось уже новое развлечение — незаметно фолить. * * * — Давайте повеселимся! — радостно раздалось за спиной, и у Макото волосы на руках встали дыбом. Вот уж кого он терпеть не мог, так это Киёши Теппея. Эту его показную жизнерадостность и любовь к баскетболу. Эти манеры «хорошего парня» и дурацкое прозвище «Железное сердце». Макото обернулся — Киёши хлопал по плечу недовольного парня в очках, тот предсказуемо морщился. «Сейрин» — шли красные буквы по белой ткани. Название школы было незнакомо. Странно, Киёши вполне мог бы найти команду и получше. Макото почему-то всегда казалось, что вот уж кто-кто, а он точно пойдет в профессиональный спорт. Макото сверился с турнирной сеткой. Если Сейрин не вылетят сегодня, то завтра им играть против Кирисаки Даичи. Очень удачно. Он ухмыльнулся и уставился на Киёши. Прошло секунд пятнадцать, прежде чем тот заметил его взгляд. На мгновение насторожился и тут же дебильно заулыбался. Бросил «я сейчас» сокомандникам, подошел к Макото. — Привет, — он протянул огромную ладонь, — тоже играешь? Макото протянул руку в ответ, но за пару сантиметров до рукопожатия отдернул и спрятал за спину. Киёши прищурился, видимо, чувствуя неладное, но тут же снова заулыбался. — Я тебе нравлюсь, да? Макото опешил. — Чего? — Ну, ты так на меня смотрел и улыбался, что я подумал, ты в меня влюбился, — Киёши взъерошил волосы на затылке. В каком месте можно было его ухмылку принять за улыбку влюбленного? Макото едва не оскалился, но вовремя сообразил, что это просто один из способов Киёши сгладить ситуацию. Слухи о неудачах тех, кто играл против Кирисаки Даичи, не могли до него не дойти — вон, как остальные посматривают в их сторону. Ублюдок прекрасно понимал, чего Макото добивается. Собственно, за это Макото его и ненавидел: Киёши был расчетливой все замечающей сволочью, только при этом изображал из себя святошу. Умному человеку просто не положено быть таким порядочным. — А тебе бы хотелось, да? — Макото встал на цыпочки, заглядывая ему в глаза — ублюдок был почти на пятнадцать сантиметров выше. — Держаться за руки, целоваться под дождем, дарить шоколад на четырнадцатое февраля? Чтобы я растаял от любви и немедленно исправился? — он рассмеялся. — Стал таким же хорошим мальчиком как ты? Ну-ну, мечтать не вредно. Хотя… так и быть, я тебя и поцелую, если переживешь следующий матч. В глазах Киёши мелькнула тревога и тут же пропала. Он вытянул руку и, потрепав Макото по волосам, тихо сказал, так, что никто больше не услышал: — А все-таки я тебе нравлюсь. Макото вывернулся, скрипнул зубами. — Ты еще пожалеешь, — бросил через плечо, уходя. Достать фотографию Киёши оказалось не проблемой — интервью с ним нашлось аж в трех журналах. Макото аккуратно вырезал снимки, немного поразглядывал и с удовольствием сжег. Вмешал пепел в воск. Лепил Макото его особенно тщательно: большие ладони, широкие брови, растрёпанные волосы. Даже дебильную улыбку нарисовал и стер, испытывая непередаваемое наслаждение. Воск легко поддавался под пальцами. Чувствовать Киёши в своих руках было приятно. Именно Киёши. Не тупого качка Небую, не строящего из себя бабу Лео, не назойливого Хайяму и уж точно не кого-то из сопляков «Поколения чудес» — несмотря на то, что Макото мог бы и их считать соперниками в баскетболе. Он долго думал, что бы такого с Киёши сделать. Никак не выбиралось. Он посадил воскового человечка на тумбочку рядом с кроватью и долго смотрел на него, засыпая. Утром так в голову ничего и не пришло. Решив, что придумает по дороге, Макото сунул человечка в сумку с формой. В раздевалке перед игрой тренер обрадовал: оказывается, по его мнению, Сейрин не настолько сильная команда, чтобы сразу выпускать Макото. Пусть посидит на скамейке, отдохнет перед более важным матчем. Раздосадованный, Макото пнул сумку ногой — и сразу почувствовал, как внутри нее что-то мягко поддалось. Фигурка! Он расстегнул молнию. Так и есть, восковая нога согнулась в колене совсем не в ту сторону, в какую положено сгибаться человеческим суставам. Несколько секунд Макото растерянно смотрел на фигурку, думая, не поправить ли, но потом стиснул зубы и решил: ну и ладно. Смотреть со скамейки запасных, как Сейрин выигрывают, несмотря на полученные синяки, было досадно. Идиот-тренер тормозил и не выпускал Макото на площадку, Киёши рулил в трехсекундной зоне, только лыбясь на тычки и подножки. Сраное «Железное сердце». До конца матча оставалась чуть больше минуты, Сейрин вели с десятиочковой разницей, и только теперь до тренера доперло. Макото знал себе цену. Будь на площадке кто-то другой, не Киёши, Кирисаки Даичи смогли бы победить. Но при текущем раскладе все, что оставалось — продать проигрыш подороже. К счастью, сокомандники слушались его советов беспрекословно. Разрыв мгновенно сократился до восьми очков. — Если мы не сдадимся, мы еще сможем победить, — издевательски процедил Макото столь любимую всеми мантру, занимая позицию в защите. — Давайте покажем им, на что мы способны. Сейрин пошли в наступление. Быстро, скоординировано. Бросок — мимо. Киёши встал под кольцом на подбор, выпрыгнул, доставая мяч, и подученный Макото шестой номер, выпрыгнувший следом, приземлился ему на спину. В первый момент только Макото понял, что это за тихий треск. Вот и все. Покойся с миром, Железное сердце. Киёши сделал шаг — и взвыл. Упал на пол, держась за колено. Команда бросилась к нему, даже запасные с их девчонкой-тренером повскакивали со скамейки. И только очкарик-капитан схватил Макото за грудки. — Я видел, как ты подал сигнал! Ваш центровой специально выпрыгнул на подбор позже! Макото и бровью не повел. — Эй, ты же не хочешь сказать, что мы это специально? А если хочешь, то где твои доказательства? — Хьюга, стой! — вымученно улыбнулся Киёши. — Ничего страшного не произошло, я вернусь в игру. Он не вернулся, разумеется. Ни в эту игру, ни в следующую. По мнению Макото, баскетбол для Киёши был вообще закрыт теперь. И это почему-то неприятно скребло. * * * Восковую фигурку Киёши он не стал сминать. Снова положил на тумбочку рядом с кроватью, и она так и лежала там с вывернутой ногой до следующего лета. А в самом конце каникул Макото вдруг обнаружил, что нога у воскового Киёши выпрямилась. Сначала он подумал — мать поправила, когда убирала, но потом засомневался: она никогда его вещи не трогала. В итоге решил, что воск сам потек из-за жары. Незаметно подкрались отборочные на Зимний кубок. К тому времени Макото уже избавился от тренера и заставил команду полностью плясать под свою дудку. Он совершенно не сомневался, что в этом году они пройдут в финальный этап, когда вдруг обнаружил в турнирной сетке Сейрин. Слух пополз: к ним вернулся несгибаемый центровой. Чертов Киёши и его железное сердце. Ну ничего. В этот раз Макото будет играть с самого начала. Выкладываться в матче с Шутоку он не собирался, отправил второй состав: одерживать три победы совсем не обязательно. Двух достаточно. Вместо этого Макото решил посмотреть, что из себя представляют два новых игрока Сейрин, о которых ходило столько слухов. О да, решил он после матча, эта парочка вполне могла бы стать проблемой, если бы Сейрин не играли настолько предсказуемо для него. Точные, выверенные, экономные пасы — именно слаженная командная работа и станет их смертным приговором. Макото дождался, когда Сейрин выйдет из раздевалки, и дал Киёши заметить себя. Тот, разумеется, подошел поговорить. В этом году он не улыбался. — Я видел тебя во время матча, — нахмурившись, сказал Киёши. — Ты специально не стал выходить против Шутоку. — А что, неправильно поступил? — Правильно или нет — мне все равно. Мне просто это не нравится. Киеши смотрел с подозрением, словно пытался разгадать, что он задумал. Весь такой правильный. Макото фыркнул. — Как всегда строишь из себя святошу. Если я открою карты сегодня, во всех трех матчах придется серьезно напрягаться, а мне совсем не хочется. — Он поднялся с лавки. — Матч с Шутоку для меня неважен, потому что в следующих двух мы победим. А вы проиграете по своей вине. — Что ты имеешь в виду? — Ой, едва не проговорился, — Макото постарался загадочно улыбнуться — пусть поломает голову — и направился к выходу. — Вы ведь следующий матч против Шутоку играете? Вы уж постарайтесь, я буду болеть за вас. А и еще, — бросил он через плечо, — быстрее зализывай свои раны, я так за тебя переживаю. Сейрин с Шутоку сыграли вничью. Макото не рассчитывал на такой результат, но это было даже на руку: с двумя победами они выходили первыми. Одна уже была в кармане. Оставалось всего лишь раздавить Сейрин. Накануне матча Макото снова взял фигурку в руки. Судя по игре, Киёши оправился полностью. Это бесило. Не столько потому, что Макото желал ему остаться инвалидом, сколько потому, что нарушало расчеты и путало карты. И вдобавок жгло: при всей своей настороженности, Киёши в разговоре никак не проявил, что зол на Макото или ненавидит его. Будто бы не придал значения. Или еще хуже — простил. В этот раз надо бить наверняка. Макото взял булавку и погрузил ее в воск. Туда, где должно быть сердце. Железное сердце Киёши Теппея, все еще способное прощать. Немного подумав, добавил еще две. Чтобы наверняка. Ну все, конец ему. Теперь Киёши будет ненавидеть его до конца жизни, не сможет ни забыть, ни простить. * * * Это было невероятно. Две! Он допустил целых две ошибки! Сначала Киёши полностью взял на себя трехсекундную зону, а потом тот самый Куроко, о котором его предупредили, превратил командную игру в ебаный генератор случайных пасов. И даже с помощью Сето Макото не смог перехватить ни одного паса в последней четверти. Хуже того, когда он решил доломать Киёши, тренер посадила его на скамейку. А ведь оставался всего лишь шаг: пот уже ручьями стекал по лицу, дыхание тяжело вырывалось из груди — еще чуть-чуть и железное сердце не выдержало бы. И под конец очкарик-капитан, практически бесполезный всю игру, вдруг начал забивать трехочковые один за другим. Макото выложился по полной, как не выкладывался уже давно, но все равно — Кирисаки Даичи проиграли. Ёбаный в рот. Макото в бешенстве подошел к Киёши, напуская на себя виноватый вид. — Прости меня за все. — Он сделал паузу и добавил: — Ты ведь это хотел услышать, ублюдок?! Вы первые, кто сумел сбить мои расчеты. Вы будете жалеть об этом до конца жизни. Я вас раздавлю. Бешенство не оставляло его дорогу домой. Впервые колдовство не сработало. Он ворвался в комнату и кинулся к восковой фигурке. Булавок не было. Неужели все-таки мать вмешалась? Он уже хотел позвать ее, когда заметил, что воск на груди странно поплыл… будто вмятина получилась. Макото ковырнул край ногтем. Булавки никуда не делись. Они просто сплавились в один ком. В груди восковой куклы теперь билось железное сердце. «Твоя вера, против их веры». Кажется, так говорила бабка. Во что же такое верил Киёши Теппей? Макото просидел до вечера, катая железный комок по ладони. Металл нагрелся, и иногда казалось, комок бьется, словно настоящее сердце. Звонка в дверь он не слышал, очнулся только, когда мать постучала в дверь. — Макото, к тебе друг пришел. Какой еще друг? Он не успел переспросить, как за спиной у матери выросла огромная фигура. В комнату, пригнув голову, вошел Киёши. — Я вас оставлю, мальчики, проголодаетесь, приходите на кухню. Мать посмотрела на Киёши зачарованным взглядом — разумеется, этот святоша наверняка был любимцем всех родителей — и закрыла за собой дверь. — Какого черта? — очнулся Макото. Киёши сел на кровать рядом с ним. — Помнишь, ты мне сказал, что поцелуешь, если я переживу тот матч? — Какой матч? — Наш матч. Прошлым летом. А, тот. Разговор припоминался смутно, кажется, Макото действительно что-то такое сказал тогда. — И? — прищурился он. —Я пришел за поцелуем! — радостно улыбнулся Киёши. — Ты ебанулся? Киёши все так же радостно замотал головой. — Я тут сегодня понял, что влюбился в тебя. Ну как ты говорил, держаться за руки, целоваться под дождем и дарить шоколад. У Макото едва не отвисла челюсть. Он шутит? Поиздеваться пришел? Или не шутит? По лицу Киёши невозможно было понять. — Ты это что, серьезно? Он сжал кулак, готовясь стереть эту дурацкую улыбку. И вдруг как наяву вспомнил бабкин смех: «Нет, сердце — нет. Зачем мне его сердце?» Она что, это имела в виду? Пока Макото пытался это переварить, Киеши положил свою ладонь поверх его кулака и крепко сжал. — Абсолютно серьезно, — хитро прищурился Киёши. — Я ведь надеюсь, что от любви твое сердце растает, и ты станешь хорошим, добрым мальчиком. Киёши наклонился совсем близко и коснулся губами его губ. Протолкнул язык в рот. Макото застыл, не понимая, что происходит и как реагировать. Он пробовал целоваться раньше — чтобы узнать, как это. Но в тот раз так и не почувствовал ничего особенного. Ничего, с чем бы мог сравнить сейчас. Не было тогда ни мягких уверенных движений, ни теплого, сладкого вкуса во рту, ни мелких солоноватых трещинок на губах, ни огромного тела, от которого шел бы жар. Огромная ладонь теснее сжимала его кулак, и внутри кулака что-то закололо, больно впиваясь в кожу. Железное сердце — сообразил Макото через секунду. Чертово железное сердце. Свободной рукой Киёши сильнее притиснул его к себе, и металл в кулаке запульсировал, раскаляясь. Макото показалось, что его собственное сердце сжала чужая горячая рука. Это было безумно больно.