Hurricane

Остатки лета бьются в окна штормовым ветром, выворачивая зонты прохожих и срывая флаги со столбов. Август догорает в руках ураганов и дождей, отчаянно цепляясь за надорванный лист календаря с огромной цифрой «20» в середине. В серости квартиры тепло, а бледные клавиши фортепиано послушно перетекают под пальцами, и Саммер почти забывает о дате и времени в целом. Хезер называет ее коротким «Сэм» и пьет Jack Daniel's прямо из бутылки, развалившись в кожаном кресле, не стесняясь неприкрытой наготы; а Саммер ёрзает под спокойно-бесстыдным взглядом, покрываясь мелкими мурашками не то от плавной мелодии, не то от невольного смущения. Она удивительно сосредоточена и, по мнению Хезер, довольно мила, когда сводит брови у переносицы, вспоминая ноты, и забавно морщится при малейшей ошибке. У них получилось случайное лето, которого в планах не было у обеих: Сэм не предвидела, а Хезер просто никогда не планирует, подчиняясь ветрам и течениям жизни. Ей так проще. Им обеим так проще, хоть Саммер и бьется в каких-то сожалениях, мучается от неуловимой грусти и чего-то еще, табачно-серого, как стены в съемной квартире Хезер. Мелодия обрывается мягким касанием. Сэм, прожив все семнадцать лет по составленному кем-то расписанием, утратила почти веру в важность момента и доступность безумий, позволив остаткам надежды виться под колпаком в самом дальнем углу сознания. Но у Хезер голубые глаза, светлые, с легкими стальными нотками, которые играют ярче в минуты ярости и гнева; и этим глазам Саммер верит, хоть и терпеть никогда не могла голубой цвет и крепкий алкоголь, бутылки которого встречаются ей здесь на каждом шагу. Хезер старше. И выше. И безумней раз в сто, как безжалостно-спокойный ураган. Вокруг нее хаос с привкусом анархии, безразличия и дорогого виски. Она уверенно-свободная, и Саммер смотрит иногда с колючей завистью, разбавленной печальной нежностью и просто печалью оттого, что сама никогда не вырвется из ровных границ идиотского плана. Никогда, кроме этого лета. В детстве Сэм считала облака, лежа на подоконнике, и наигрывала на фортепиано мелодии далеких дождей, слушала рассказы про стихийные бедствия в новостях и распахивала окна во время грозы. Она мечтала раствориться в ветрах — и мечтает до сих пор, глядя украдкой на сгибающиеся деревья и полусорванные вывески. А Хезер целует ее в светлую макушку и куда-то зовет, накидывая на плечи легкий атласный халат все того же спасительно-серого цвета. И Саммер идет послушно, молча, оставляя за собой следы ступней на пыльном полу. Из квартиры есть выход на крышу, и Хезер плевать на опасность и штормовые предупреждения. От ветра закладывает уши, по коже, все так же до неприличия обнаженной, пробегает озноб, но в этом нет ни капли важности, и ей не холодно, пока в руках бутылка с остатками виски. Сэм смешно передергивает плечами, стоя почти у края, и Хезер делится с ней алкоголем, который та на словах отчаянно ненавидит, но пьет без тени отвращения. Саммер хмелеет быстро, а небо падает к черту, осыпаясь дождевыми каплями на холодный асфальт и камень, и ей все это кажется отчего-то странно-смешным; она и смеется грустно, в такт мерному стуку и свисту ветра, а потом позволяет брать себя прямо здесь, отдаваясь без всяких «но» и «если». Она мечтала раствориться в урагане, а тает в объятьях Хезер, потому что Хезер и есть ураган, подчиняюще-жесткий, безразлично-болезненный, бунтующий и свободный настолько, что уносит за грани реальности, если только его подпустить. Сэм мечтала жить так, словно не существует никакого «после», и это для нее — короткий проблеск осуществившейся мечты. А потому нет в голове ни дат, ни секунд, ни планов: они всплывают по ночам, заставляя рыдать в подушку от безысходности и пустой бессмысленности всего... всего... всего. Но у Хезер голубые глаза, а от губ пахнет виски и изредка табаком, и Сэм верит ей, позволяя мучить себя обжигающими порывами и холодной заботой. Хезер любит ее, как только может любить ветер, но никогда не обнимает крепко. И когда Сэм уедет навстречу своим бесконечным планам, границам и расписаниям, она не станет держать — может, лишь в памяти, в далеких пыльно-серых уголках. Отпускать нетрудно, когда тебя и нет по сути. Хезер называет себя никем и идет, куда приведет дорога. Саммер называет себя никем, вышагивая по намеченному маршруту без осечек и остановок. И кто из них больший никто? Но Сэм не просит ни о чем, прижимаясь к Хезер после оргазма, и указывает пальцем в небо, шепча короткое: «Падает». Падает. Падает. И обе они ждут, когда же оно, наконец, рухнет им на головы. Ждут час. И два. Целуются пьяно и снова ждут, а Саммер замечает, как вьются от сырости красные волосы Хезер, и смотрит прямо в глаза, потому что если небо все-таки упадет, она хочет видеть эти глаза перед смертью. Но ничего не происходит. Ничего. Ветер успокаивается, и единственный ураган сейчас выпускает Саммер из объятий, допивая неожиданно обжигающий горло виски. На этом все. И Сэм уходит, исчезая в полумраке пустынных улиц, чтобы больше никогда не вернуться. А небо, увы, не упало.