Одиночество на двоих

Квартирка в западном районе Хайдельберга совсем маленькая, зато с видом на парк. И на солнечной стороне. Йохану нравится солнце, заливающее спальню, скользящее по коже. Он греется в его лучах, но сам всегда остается холодным. Кэндзо Тенме иногда кажется, что Йохан – ящерица. Он радостно оживляется в солнечные, теплые дни, а во время местных дождливых зим замирает в тревожной меланхолии. Даже в постели Йохан приникает как можно ближе, обвивает любовника руками и ногами, ложится сверху так, чтобы вытянуть как можно больше тепла. Кэндзо не сразу привыкает к такому – Ева не имела подобной привычки. Она любила подчеркивать собственную независимость и отстранялась почти сразу после оргазма. Ее не заботила духовная близость, а их общую тишину она предпочитала разбавлять сигаретным дымом и монотонным гулом телевизора. Секс с ней походил на ритуал, в котором она являлась предметом поклонения. Йохан другой. Казалось, ему не важно, кончит ли он сам – такое неприкрытое наслаждение сияло в его взгляде, когда от его ласк выгибался и стонал Кэндзо. О, эту картину Тенма и каленым железом не смог бы выжечь из своей памяти: румянец на вечно бледных щеках, шальной блеск светло-синих глаз, раскрасневшиеся от усилий губы и капли спермы, стекающие по подбородку. И улыбка, не таящая в себе ничего кроме неприкрытой, самодовольной похоти. Возвращаться в эту квартирку получается не так часто, как хотелось бы: работа бросает Тенму из страны в страну, с континента на континент. Некоторые миссии занимают пару месяцев, некоторые – до года, но он возвращается, неизменно возвращается. Потому что, чувствует – только он удерживает Йохана от падения в бездну, а Йохан удерживает его. Они, только они вдвоем – и больше никого в целом мире. Тенма увидел то, что Йохан так долго пытался кому-нибудь показать: его темницу, его мир, его одиночество, - и не смог уйти, оставить Йохана в этом аду. Кэндзо любит целовать нежную кожу бедра, по которой плывут, рассеянные легкими летними облаками, солнечные лучи. Она все такая же прохладная, как и прежде. Йохан, свернувшийся на кровати, совершенно нагой, похож на большую кошку. Он приподнимает голову и сонно моргает, а потом вцепляется в запястье и тянет на себя, так что Кэндзо теряет равновесие и падает сверху. Йохан ловко перекатывается и нависает над ним, растрепанный, вялый со сна, жаждущий тепла. Он опускается ниже, и Кэндзо, пользуясь этим, ловит губами нежные розоватые соски, оставляет поцелуи на груди, ключицах, шее. Он полностью одет, и сейчас это кажется неуместным, глупым и лишним. Их возня происходит в сосредоточенной тишине, только деревья перешептываются о чем-то в парке, шелестя листвой, да редкие машины шуршат шинами по асфальту. Время замирает, когда Кэндзо начинает двигаться. Йохан охотно раскрывается навстречу, крепко обнимая его бедрами. Он приоткрывает рот и впервые стонет – коротко, но так чувственно и совершенно бесстыже, что по позвоночнику Тенмы пробегает дрожь, он двигается сильнее, резче, чем обычно. Несколько быстрых, мощных рывков – и он, тяжело дыша, пытается собрать себя заново среди скомканных простыней и отброшенных подушек, среди уютного гула маленького городка, который пробирается в квартирку через распахнутые ставни, среди прикосновения прохладной гладкой кожи к своей - разгоряченной и потной. Спустя несколько долгих мгновений Йохан, словно услышав какой-то сигнал, выбирается из-под теплого тела и идет к окну. Тенма следует за ним из любопытства, обнимает сзади, утыкается носом в светлую макушку. - Что там? – спрашивает он шепотом, отчего-то боясь говорить в голос. Йохан не отвечает: он указывает коротким кивком на парковую дорожку, которая хорошо просматривается с их этажа: по ней бежит светловолосая девушка, как две капли воды похожая на него. Она проходит по этой дорожке каждый день - на учебу и обратно. Она - единственная причина, по которой Йохан все еще жив. - Нина, - Тенма может поспорить на что угодно, в этот момент Йохан улыбается, - она не одна. Кэндзо хочется обнять его так, чтобы затрещали кости, чтобы они срослись, слились в единое целое. - Как и ты. Чтобы Йохану всегда было тепло. Чтобы он понял, что больше не один. Потому что одиночество, разделенное с кем-то – уже не одиночество.