you're not fat, you're beautiful

- Почему? Я сжимаю руки в кулаки, судорожно глотая воздух ртом, в бесполезных попытках утихомирить бушующий внутри гнев. Он затмевает мой разум, я не могу успокоиться. С силой сжимаю челюсть, до боли, исподлобья всматриваясь в макушку сидящего передо мной парня. Негодование сковывает меня, я беспомощен, я не знаю что делать. Я устал. - Ты так и будешь молчать? - сквозь зубы прошипел я, собирая последние капли самообладания. Парень что-то промычал, всё так же утыкаясь носом в коленки, затем покачал головой, от чего его засаленные грязные волосы, наскоро заправленные за уши, спали на лоб. Это было последней каплей, я больше так не могу. Не важно, что я обещал этого не делать, моё терпение отнюдь не резиновое. Я вспыхнул, словно спичка, которую несколько раз не могли поджечь, и вот наконец пошла реакция и огонь, изначально ярко осветивший помещение, постепенно стал меньше, но от того его сила не прекратилась. Он будет поедать спичку до конца и потухнет лишь в том случае, если его потушат или же когда он полностью спалит палочку. В три шага преодолев туалет, в котором мы сейчас находились, я резким движением поднял парня за грудки, впечатывая в стену. Он был мягким, словно тряпичная кукла, податливым, нисколько не сопротивлялся. Это, знаете, бесило ещё больше. Он свесил голову, тяжело вздыхая. Он так ничего и не понял. Мне хотелось ударить его со всей силы и далеко не раз, но несмотря на весь мой гнев, я не смог этого сделать, я слабак, едва ли лучше человека, находящегося передо мной. От него несло алкоголем и только что изверженным ужином, но меня это совершенно не волновало: я видел его и в более худших состояниях. - Ты же обещал мне, ублюдок! - ору я, совершенно забыв, что в соседней комнате находятся наши друзья и брат этого человека. Но мне всё равно, пусть хоть все знают, может, это пробудит в нём совесть? Мне было больно смотреть на него, больно от его действий и тошно от самого себя и своей беспомощности перед его недугом. Не выдержав, я разжал кулаки, которые секунду назад до судорог сильно сжимали рубашку черноволосого, и с размаху зарядил в представшую передо мной стену, где пару мгновений перед этим находилось лицо парня. Он сполз по стене, заходясь в немом плаче и снова спрятал голову в коленках, скрыв себя руками, будто пытаясь защититься от всего мира этим жестом. Я выскочил из помещения так же быстро, как и вошёл, наконец вдыхая не пропитанный мерзким запахом воздух. Сейчас даже прокуренное помещение казалось морским берегом по сравнению с запахом, стоявшем в туалете. Облокотившись спиной о дверь, я откинул голову и закрыл глаза, переваривая увиденное. Не понимаю, зачем он это делает? Я столько раз пытался ему помочь, он всегда смотрел на меня понимающими глазами, а на следующий день всё повторялось. Будто мы застряли на одном дне и он перематывается, перематывается, перематывается без конца. Это не кончится никогда, потому что ни я, ни один любой другой человек не способен внушить Джерарду то, что он не толстый. Каждый день он наедается так, что ему даже не нужно засовывать два пальца в глотку, чтобы его стошнило. Потом он идёт к туалету, извергает съеденное и снова тащится к холодильнику, вновь и вновь набивая желудок и очищая его. Он не может не есть, но считает себя толстым, поэтому ходит к белому другу. Джерард настолько измучил свой организм, что когда он не содействует своим рвотным позывам, его рвёт без воздействия, это словно выработанный рефлекс и это ужасно, если честно. Нет ничего хуже, чем человек, который умирает и которому никто не может ничем помочь, но ещё дерьмовее, когда тебе больно самому, словно ты всё это чувствуешь. Я услышал всхлипы, доносящиеся из-за двери, громкость которых возрастала с каждой секундой и вскоре я мог различить отчётливое рыдание. Громкое, отчаянное. Я не могу, не могу не помочь ему, иначе я буду не я. Слегка чертыхнувшись, я открыл глаза и повернулся лицом к двери, взвешивая все плюсы и минусы. Я должен наконец помочь чем-то, кроме слов, но я даже не знаю, чем именно. Выдохнув, я открыл дверь, осматривая Джи, которого сотрясали рыдания. - Ты не толстый, ты такой, какой ты есть, - я стоял на входе в грёбаный туалет, в котором стоял запах рвоты, перед парнем, который мне небезразличен и пытался ему объяснить, что он идеальный. Ебать, как забавно. - Ты прекрасный, Джи. Для меня. Он наконец поднял заплаканный взгляд на меня, на секунду замерев. Но потом его глаза вновь заполнились слезами и парень поспешил отвернуться. Я медлил, не понимая, что от меня требуется, но моё желание помочь диктовало свои условия, заставляя тихонько подходить к Джи. - Пожалуйста, прошу... - Я присел радом с ним на корточки и положил руку на плечо, - почему ты мне не веришь? Ответом мне были частые-частые всхлипы. Я шумно выдохнул, пытаясь сконцентрироваться, но внутри зарождался ком паники от бездействия. - Смотри. - Я аккуратно взял его за руку, которой он закрывал голову и потянул на себя. Он начал сопротивляться, стараясь вернуть руку на место, скрыть себя от меня, но я был настойчив. Джерард поддался мне, в очередной раз. Даже забавно, он доверяет мне потому что это я, или от безысходности? Я тянул его до тех пор, пока он не оказался в горизонтальном положении на полу, подогнув под себя ноги и закрывая лицо ладошками. Его всхлипы стали более редкими. - Я тебе докажу. Я навис над Джерардом, оперевшись руками о пол по бокам от него. Затем приблизился, целуя его в руки, которыми он скрывал лицо. Они были слегка влажными, даже солоноватыми, но мне было не важно какие на вкус его руки, губы, уши. Мне важно одно - доказать Джерарду, что он самый прекрасный человек, которого я видел, и я смог придумать лишь единственный путь к этому. Я старательно целовал его руки, стараясь успокоить, остановить чуть было не накатившую истерику, расслабить парня. Вскоре Джи перестал плакать, но так и не убрал руки, будто замерев. - Убери руки, пожалуйста. - На моё удивление, Джи повиновался, положив руки "по швам" от себя. Его лицо не выражало совершенно ничего, глаза были пустыми и смотрели куда-то сквозь меня. Будто всю радость из него высосали дементоры, все чувства, оставляя пустую оболочку. Я коснулся губами его щеки, выпуская язык "на свободу", слегка облизывая и одновременно целуя его глаза, лоб, совершенно всё, кроме губ. Тут не должно быть и намёка на пошлость, страсть, я не хочу его пугать, не хочу, чтобы он меня оттолкнул, а именно это он сделает, если я поцелую его в губы. Через пару минут я перешёл на шею, целуя и слегка, почти невесомо, покусывая её. Дальше были ключицы, которые еле-еле выпирали из-под кожи. Джерард далеко не дистрофик, но он совершенно не толстый. Я не могу сказать, что у него рельефный и плоский живот, впалые щёчки и острые ключицы, но таким он мне нравится гораздо больше: пухленьким, миленьким. Джерард рвано выдохнул и закрыл глаза, продолжая бездействовать, но от него совершенно не требовалось. Он, кажется, давился воздухом, но не подавал виду. Не задерживаясь долгое время на ключицах, я стал быстро расстёгивать пуговки на рубашке черноволосого, не отрывая губ от его тела. Я чувствовал такой трепет, которого никогда в жизни не ощущал. Словно Джерард - это хрупкая розочка, пара неверных движений и он сломается, его не станет. Я старался делать всё как можно аккуратнее, не давать волю своим чувствам, ведь всё это я делаю для него, он должен понять, что его вес не важен для тех, кто его действительно любит. Как только рубашка на бледном теле распахнулась, я начал целовать грудь черноволосого, слегка засасывая кожу. Волнение от того, что он меня отпихнёт, почти сошло на нет, а соответственно движения стали чуть более уверенными. Опускаясь ниже и доходя до конца рёбер, которые совсем не проглядывались, я приостановился. Потому что почувствовал, как дрожит Джерард. Мне не было противно целовать его, хотя он и не был худосочным, ибо каждая его клетка заставляла меня волноваться. Сколько бы он ни весил, я буду любить его, сколько бы складок на животе не было, и как бы он не пытался доказать мне, что он урод. Лишь потому, что я вижу в нём не жир, а душу, то, что он скрывает за своей слегка полноватой оболочкой. А теперь он дрожит, потому что я почти дошёл до живота, именно этой части тела Джерард стесняется больше всего. Он ненавидит свой живот, из-за этого носит безразмерные футболки и балахоны, не терпит там прикосновений и вообще иногда у меня создаётся впечатление, что когда он моется, старается не прикасаться к животу. Я коснулся языком этого злосчастного участка кожи и услышал глухой стон. Джерард резким движением взял меня за волосы и оторвал от своего занятия, постанывая от злости. Кажется, он не знает, он борется с самим собой. - Пожалуйста, перестань, Фрэнки... Ты же знаешь, я ужасен, особенно там. Тебе противно целовать жир, господи... это так... неприятно. - Уэй вновь начал похныкивать, ослабляя хватку, и вскоре вовсе отпустил меня, закрывая руками лицо. - Нет, я люблю тебя, и мне нравится твой живот. - В доказательство своим словам, я вновь коснулся кожи живота языком и стал выводить влажные дорожки, изредка целуя покрывавшуюся мурашками кожу. Джерард вновь заплакал, а я продолжал. Я целовал его живот, облизывал, покусывал, вплоть до того момента, пока он не начал успокаиваться. Парень продолжал всхлипывать, но вот уже медленно убирал руки от лица. Я понимаю, ему страшно, но я не могу оставить его просто так, никогда. - Ты прекрасный, чудесный, самый-самый лучший, - шептал я ему в кожу, немного прерываясь. - Боже, Фрэнк, я так.. так боюсь этого. - Ты прекрасен, Джи, для меня. Навсегда. Джерард наконец успокоился, медленно расслабляя мышцы и закрывая глаза, именно тогда я понял, что достаточно. Он должен понять после этого всего, что он совершенно не толстый. - Тебе действительно не противно? - Он выровнял дыхание. - Действительно. - Я последний раз погладил его живот, затем подтянулся и лёг рядом с Джи, приковывая взгляд к потолку. - Почему тогда мне так противно? - Потому что ты ничего не смыслишь, иметь щечки - это шикарно, - хихикнул я, - и я люблю тебя со всем этим набором и твой вес - это лучшее число на свете для меня.