Ревность

Едва дверь сарая, протяжно скрипнув ржавыми петлями, начала медленно открываться, как Николя, разом взлетев на ноги, метнулся к показавшемуся на пороге Валентину и ухватил за ворот уже не свежей и успевшей за долгий день обтрепаться рубахи с приставшими там и сям соломинками. – А ну говори, ты чего там с ней делал?! – Не твоего ума дело, пастушонок... Дай пройти, не мешайся под ногами, – промелькнувший на бледном красивом лице Валентина испуг быстро прошел, и сын мельника заговорил опять в своей обычной манере – высокомерно и снисходительно, неспешно растягивая слова. – Ага. Щас, – хмыкнул Николя и, не тратя времени на разговоры, крепко двинул сопернику по носу. Валентин, честно сказать, трусом не был (и то верно, поживи-ка столько лет на мельнице, где какой только нечисти не водится!) – смахнув рукавом кровь, он попытался дать сдачи, но Николя успел увернуться. Какое-то время мальчики кружили по двору, пытаясь достать друг друга, а потом Валентин споткнулся о некстати подвернувшийся камень и, падая, ухватился за Николя, увлекая его за собой. Они покатились по земле, награждая друг друга тумаками. Несмотря на два года разницы в возрасте, Николя был крепче долговязого отпрыска мельника, которому тем летом сравнялось пятнадцать, да и в мальчишеских потасовках ему доводилось участвовать куда как чаще. Сказать по правде, никто не видел, чтобы Валентин вообще когда-нибудь дрался. Он и не водился-то ни с кем особо. Целыми днями на мельнице отцу помогал, а когда выбирался в деревню, то ходил, как привязанный, за Маркизой Ангелов и великодушно терпел общество Николя, избегая остальных деревенских сорванцов. Так что не удивительно, что вскоре Валентин оказался окончательно поверженным – прижав его к земле, Николя навалился сверху и крепко ухватил за запястья, не давая ни приподняться, ни размахнуться. Валентин, однако, сдаваться так легко не собирался – яростно извиваясь, он не оставлял попыток сбросить соперника. Теперь сын мельника выглядел, к удовлетворению Николя, совсем не таким щеголем, как нынче утром, – в прорехах порванной, перепачканной грязью, влажной от пота рубахи сверкало голое тело, длинные светлые волосы свалялись сосульками и торчали в разные стороны, как у пугала, от разбитого носа протянулся к подбородку успевший подсохнуть кровяной ручеек. – Ну что…оглобля… не мое… значит, дело?.. – воздуха отчаянно не хватало, дыхание никак не желало выравниваться. – Ублюдок… – прошипел Валентин и дернулся с такой силой, что едва не скинул с себя Николя. – Ты… – начал было тот, но вдруг замолчал на полуслове, словно оцепенев. С Николя случилось то, что частенько происходит с мальчишками, стоит только подумать о пригожей девчонке с задорными грудками. Но Валентин-то был отнюдь не девчонкой! Да, тощий, да, миловидный и белокожий, но, черт возьми, вполне себе парень!.. Телу, похоже, было плевать на эти доводы, – на близость разгоряченного, запыхавшегося, пахнущего терпким мальчишеским потом Валентина оно неожиданно отреагировало самым постыдным образом, и жар возбуждения неудержимо разливался внутри пульсирующими волнами. Напуганный происходящим, Николя вскочил и бросился прочь, промчавшись за считанные минуты через всю деревню. Народ вокруг играл на дудках, пел и плясал, празднуя свадьбу, так что несколько раз он впотьмах налетал со всего маху на веселящихся гостей, а потом и вовсе упал под пьяный хохот, споткнувшись о нарочно подставленную ногу. Целью его был сооруженный из жердин на берегу речки шалаш. В теплое время года Николя нередко ночевал здесь, спасаясь от вечно пьяного и лезущего в драку папаши. Да и потише было возле воды, чем в битком набитом маленькими братьями и сестрами домишке. Рухнув без сил на подстилку из старых драных мешков, он уткнулся лицом в затхлую холстину и неожиданно для себя заплакал. Той ночью Николя первый раз в жизни напился.