Падение отца Нансёку

Когда отец Нансёку принимал постриг, он был семнадцатилетним юнцом, бежавшим в монастырь от очень недовольной его существованием отцовской наложницы. Светлые мечты о мирном пустынножительстве и о пути Просветления манили его, наполняя голову прекрасными картинами благообразного и тихого бытия. Он и имя выбрал себе красивое и утончённое: “Южное Сияние”. С той поры прошло уже сорок лет. К собственному изумлению, отец Нансёку весьма преуспел в гнушении плотью, молитвенном делании и иных монашеских искусствах; прямо скажем - то, что ему казалось простым и естественным, окружающие с восхищением именовали невероятными аскетическими подвигами. Состояние святости - последнее мирское искушение перед объятиями Нирваны - настигло отца Нансёку внезапно, примерно за полчаса до рассвета прохладной осенней ночью. Луна, серебристые в её свете листья и стволы бамбука, хижина и огонь в камине - обычные декорации его смиренных снов - раздвинулись, подобно створкам фусума, и перед глазами спящего предстал, восседая на лотосе, пухлощёкий мальчишка с капризно надутыми губами, одетый в алую парчу и синие шелковые хакама. Отец Нансёку недоуменно сморгнул (если во сне вообще можно моргнуть). Такого видения ему не являлось с тех самых семнадцати лет, когда он порою, сражённый юношескими страстями, любовался во сне то попой троюродного брата, то белыми плечами той самой наложницы. - А мне казалось, - сказал он скорее самому себе, - что я уже окончательно победил блудную страсть... - Я Кобо Дайси! - голос у виденья был подстать лицу - капризный и слегка гнусавый. - Явился к тебе, дабы указать путь к Нирване! - А я, - поскрёб отец Нансёку бритый затылок, - недостойный, думал, что вы старше... и, ну, больше похожи на монаха, а не... - тут он вспомнил об ученике Мадхвы, тысячу раз перерождавшемся обезьяной за недостаточную вежливость в беседе с архатом, и поспешно умолк. - Болван! Ты зришь обличие моей души! - рявкнул мальчишка, и отец Нансёку снова вспомнил ученика Мадхвы. - А вы точно не демон Мара или какой-нибудь другой демон? - на всякий случай спросил он. - Если так, то я сейчас прочитаю святую сутру, и вам будет очень плохо, если вы не оставите меня в покое добровольно. - Дважды болван! - разъярённый Кобо Дайси достал из складок одежд пёстрый веерок и несколько раз приложил бедного монаха по темени. - Знаешь, кем перерождаются те, кто не верит святым архатам и принимают их за демонов? Жажда достичь Нирваны и покинуть колесо перерождений никогда не была столь сильна в отце Нансёку, поэтому он сказал: - Я нижайше молю простить мою невежливость, вызванную неожиданностью вашего появления, о Кобо Дайси, - «и вашей внешностью» он благополучно сумел проглотить. - И всё же указать мне оный путь. Мальчишка довольно улыбнулся и приосанился. - Бери кисть, бумагу и записывай! Эта мудрость должна жить вечно! Не просыпаясь, отец Нансёку исполнил его приказ - в конце концов, какая разница, писать находясь во сне-сне или во сне-жизни? - Итак, пойми: только одно может гарантировать монаху Нирвану. - Преданное служение? - Мужеложество. Причем исключительно в задницу и исключительно в задницу послушника. Иначе никак. Послушник таким образом научается смирению, подвижник же вместе с опытом оргастических переживаний приближается к пониманию иллюзорности бытия. Тут многое зависит, конечно, от послушника. С нежным душой юношей надо нежно: крепко возьми его за руку, погладь по голове и только после этого можешь ему вставить. Если же юноша красив, но строптив, действуй решительно. Без долгих объяснений приласкай его член, ухвати за ягодицу и входи - потому что С сосновых веток снег сбивает ветер, не дав улечься - и никогда сосна под снегом не подломится - то есть, сопротивление должно быть сломлено до того, как оно будет чётко проявлено. Лучшая поза для сношения именуется позой воспаряющего жаворонка. Задница послушника должна, подобно жаворонку, устремится к небу. Тогда сношение будет безболезненно. Но на всякий случай запомни: если смазки нет, а проникновение желанно - просто сожми покрепче его незрелые сливы, и... Отец Нансёку в ужасе закричал и проснулся. Он сидел за письменным столом, перед ним лежал лист бумаги с каллиграфически записанными... указаниями. Если юноша... задница должна... сожми покрепче... - слова расплывались, теряя смысл. Бездумно, механическим, бессознательным движением отец Нансёку смахнул бумагу со столика. Её подхватил ветер, вынес в дверной проём и понес дальше, дальше... Отцу Нансёку не было дела. Очередной раз он поскрёб бритый затылок, стащил весь нехитрый скарб на середину хижины, облил лампадным маслом. Подумав, бросил туда же и монашеские одежды. Поджёг всю кучу и, полуголый, направился прочь. Через год, уже слегка обросший и помирившийся со сводным братом, он женился на соседской дочке и навсегда позабыл о Нирване. А ту самую бумагу ветер принёс в комнату настоятеля на гору Коя... но это совсем другая история.