Акулья любовь Итачи

День не принес ничего нового: все тот же запах палящего солнца и жар раскаленных бархан. Кисаме и Итачи бредут по пескам уже третьи сутки и отчаянно не понимают, как удалось Моисею водить евреев по Синайской пустыне целых сорок лет. Тут меньше чем за половину недели их кожа иссохла и зудела от укусов многочисленных насекомых, тело отчаянно требовало воды, а руки так и чесались стянуть с себя злосчастную темную униформу Акацуки. Но голая задница Хошигаки — не лучшее зрелище для Учихи на данный момент. Да и не сильно радовал риск получить ожоги. Юный гений сильнее надвигает на глаза соломенную шляпу с колокольчиком — к счастью, вечером они должны достигнуть пункта назначения. — Эй, Итачи-сан, что ты увидел первым делом утром, когда проснулся? — шепчет Рыбина, еле шевеля губами, чтобы хоть как-то разнообразить дорогу. — Песок, — напарник закатывает глаза, поражаясь, как Кисаме бесцеремонно растрачивает энергию на пустую болтовню. Что же еще может явиться взору, когда они — пленники пустыни. — Хм, верно… Ты же близнец, и гороскоп тебе не предвещал до полудня серьезных изменений во всех сферах жизни. Зато потом под влиянием Юпитера ожидается кровавая стычка, — и он оскаливается в предвкушении, обнажив акулью пасть. — Стащил дешевый журнальчик у простачка в баре, где мы последний раз останавливались. Итачи покосился на нукенина Тумана и задумчиво сощурил глаза, мысленно решая, съездить ли ему по челюсти, но остановился в итоге на другом варианте — осмотреть горизонт, игнорируя присутствие Хошигаки. И не зря: в небе что-то сверкнуло, через мгновение приняло четкие очертания куная. — В сторону! — Командует Учиха, но возле ног уже шипит дымовая шашка. Напарники разлетаются в разные стороны, принимая боевую позицию. Враги наступают стремительно. *** Кисаме шинкует врагов молниеносными движениями меча с особым азартом, присущим скорее сумасшедшему серийнику, нежели расчетливому наемнику S-класса. Работает быстро, но не с аккуратностью патологоанатома, как это делает Учиха. Тот убивал еще когда его кожа не начала грубеть, а лобок не покрылся первыми волосами. Хошигаки же всегда желает одного — выпотрошить охотников за своей дорогой головой до последней кишки и размазать по окрестности как можно больше крови. Так, со своей обеденной порцией врагов он расправляется быстро. И пусть тот, кто будет устанавливать личности погибших бедняг, изрядно помучается, собирая диковинный паззл из конечностей. Теперь самое время понять, куда стычка занесла напарника. Рыбина берется за поиски того, кто мог бы стать легендой Конохи, но предпочел остаться в тени. Он живо запахивает плащ, сует сюрикены в сумку на ремне и тяжело ступает на раненную ногу — бедро разворочено, наспех стянуто бинтом. Его качает, но он быстро приходит в себя: придется идти по следу за сосунком, который, наверняка, и мизинца не замарал. Ну не происки ли дьявола! Хотя и сам факт того, что они уйму лет работают плечом к плечу и не содрали друг с друга шкуру, позабавил бы Люцифера. Кисаме вздыхает и принюхивается: чутье не как у псины, но юнца, что воняет потерянной молодостью, как-нибудь отыщет. И он ступает по чужим костям. А песок все еще палящий, обжигающий, забитый подсохшей кровью. Одно бурое пятно уж больно знакомо Акуле — цвета сырой печени. Он часто видел такие, одного и того же оттенка, латая боевые шрамы бесславного искусного бойца Итачи. Неприятно тянет внизу живота — просыпается тревога. — Да тут больше литра, — чертыхается Хошигаки, молниеносно разматывает бинты с Самехады, тщательно обследует окрестность. Спустя минуту сверкнули яркие красные глаза с тремя ужасающими вкраплениями. Этих томоэ боится даже сам нукенин Тумана, становясь дремлющим рабом легендарного Цукиёми. — Ты идиот, Кисаме, — лениво отмахивается Учиха как ни в чем не бывало. — Всегда знал, что у тебя вместо мозгов — замороженное филе тунца. А я так хотел поймать врага в свои сети. — Какие к черту сети? Ты рехнулся? — вопит напарник, секунду назад переживавший, что товарищ подыхает в пустыне — обезвоженный, вонючий, разорванный на куски мяса атакующими. Но он быстро смекает, в чем дело: гений развлекается, ведь даже ему скучно сутками молчать и выслеживать противников. — Все враги давно уничтожены, — насупившись добавляет Хошигаки, подсчитав, что всю грязную работу снова взял на себя. Когда они впервые встретились с нарочито казавшимся тогда высокомерным юнцом, он уже знал, кто из них возьмет интеллектуальные лавры. — Визжишь как Тоби, — Итачи пожимает плечами и слегка улыбается, выпуская нукенина из могущественного гендзюцу. — Идем, надо добраться до источников, а то вид у нас уж больно потрепанный. Кисаме морщится от мысли, что еще целый день придется плестись навстречу жгучему ветру и жрать ползающую требуху. Но его ободряет дружеское похлопывание по плечу — непривычно. Сколько лет вместе, а до сих пор открываются новые повадки. И Акула поднимается на ноги, шаркает раненной ногой, но идет. *** Итачи ступает на слюдяную плитку, очерчивающую купальню. На этот раз нукенин собирается посидеть здесь подольше. Обычно он не распоряжается своим временем так бесцеремонно, но сегодня особенный день: они с напарником только что выбрались из зыбучих песков, где могли захоронить себя заживо. Это ли не повод насладиться покоем… Подобные моменты порождают чувство уверенности в том, что так все и должно быть. Эти срезанные за деньги головы, боевые шрамы, отрешенность от дорогих сердцу людей. Рано или, скорее, поздно это принесет свои плоды. Учиха стягивает грубую льняную рубаху и погружается в воду. Она обжигает, но юноша и не дернется — он привык, что в клетке из ребер и мышц постоянно что-то горит и щемит. Неожиданно на своей гладкой черной макушке Итачи чувствует грубую ладонь — она с силой давит, желая потопить, привлекая внимание. Гений-отступник отвлекается от размышлений, смотрит на напарника снизу вверх: — Это одноместная купальня, я за нее целое состояние отвалил. Кисаме пропускает меж пальцев длинные влажные пряди волос и садиться на краю бассейна. Отшучивается: — Вас хотел увидеть, Итачи-сан. Но зрелище так себе — надеялся застать Вас хотя бы за дрочкой, — работа в Акацуки давно стерла гордость и все соображения морали, и потому в своем предположении Хошигаки не видит ничего дурного. Возможно, наемник и должен быть таким. — Увидел? Теперь проваливай, — они оба знают, что тот уже не уйдет, как знают и то, к чему в итоге приведет вся эта болтовня. Кисаме взглядом окидывает тело напарника с восхищением и жадно облизывает губы. Как сильно они оба изменились со дня их первой встречи. Он помнит Учиху еще не столь утомленного жизнью, действующего строго по одному ему ведомому плану: в грязной обуви, запыхавшегося, в лохмотьях, некогда бывших формой АНБУ. Он лично был свидетелем того, как тринадцатилетний мальчишка зачеркивал знак родной деревни на протекторе, доказывая Лидеру, что остается без прошлого и будущего. Но уже тогда Хошигаки догадывался: у гения свои счеты с жизнью, и вмешиваться в эту игру — не его привилегии. — Когда останавливались в Конохе, тебя это задело, — повинуясь внезапному импульсу, выпаливает Кисаме. — Это тебя при рождении чем-то задело, — Итачи чувствует себя застигнутым врасплох и решает прибегнуть к самому верному способу выхода из напряженных ситуаций в их жизни, затевает сколку. Напарник не поддается. Вместо этого он неуклюже плюхается в воду и напоминает Учихе, как приятно чувствовать кожей тепло чужого тела. Юноше нравится, когда его целуют так — глубоко, бесцеремонно, шероховатыми губами с коркой запекшейся крови. Он ощущает внезапный озноб, гусиная кожа выступает на обнаженных плечах и спине. Кисаме первым разрывает близость: — Лидер явно не забьет на то, что ты задержался в Конохе, улаживая свои дела. Он пронюхал, что не может держать тебя под тотальным контролем, — Итачи не нравилось, когда беседа выходила за рамки привычного русла их общения. Он выпутывается из звериных объятий и отстраняется, пуская по глади воды ровную рябь. Но Кисаме не останавливается, хватая чужое запястье - такое тонкое, даже женское, никак не принадлежащее убийце. Он не может сейчас замолчать: — Я, собственно, вовсе не хочу тебя защищать… — Именно это ты и пытаешься сделать. Все под контролем, я привык, что мне не доверяют, — устало вздыхает Учиха. — Просто предупреждаю: побудь в тени, а еще лучше — мотай отсюда, пока старик не остынет. — Как я отсюда уберусь? Где мне взять работу, чем кормиться? — Итачи произносит это с издевкой и даже с нотками враждебности. Для Акулы это не ново, хоть и большая редкость. — Тогда не уходи. Просто держись в тени, как я и сказал. Черные глаза отступника из Конохи приобретают недобрый красноватый оттенок - Шаринган. Юноша хмыкает и ударяет зеркало воды ладонью, всем видом демонстрируя «А я что, по-твоему, делаю!». Кисаме подергивает плечами: — Пусть будет так, моей шкуры это не коснется. Еще с минуту он стоит в стороне, осознавая, что задел напарника за живое. И безумно бесит один факт: здесь ничем не помочь. Такая громадина мышц, море связей, деньги водятся. Но это не спасет Учиху. Он прав, члены Акацуки просто погрязли в трясине без права на нормальную жизнь. В итоге Хошигаки только примирительно выдыхает: — Ну ладно, иди сюда, хоть плечи тебе помну, — буркает он себе под нос, и Итачи задумчиво бредет навстречу. Он ведет себя как избалованное дитя, убежденное, что не нуждается в защите заботливой матери. Но Кисаме явно не тот, кто будет его холить и лелеять. — Сам-то куда в деревне пропал? — Учиха делает неловкую попытку вернуться к приятельской беседе. — Снова по бабам? Бегаешь с другими на свиданки, а со мной только на миссии выбираешься. — Да я на тебя лучшие годы жизни угробил, — и он заходится теплым хохотом. А спустя мгновение губы прикасаются к алебастровой коже юноши, руки приподнимают его на скользкий борт бассейна. Внезапный шлепок по голому телу пробуждает в Итачи волну удовольствия. «Помять плечи, конечно», — проносится в его мыслях и тут же уплывает на сладостном гребне. Купальню наполняют влажные мягкие звуки поцелуев. Кисаме касается бедер, запускает руку между ног — член Учихи мигом реагирует (вот она, сила молодости), и тот стонет. Тонкие белые пальцы утопают в короткой всклоченной гриве напарника, пробегают по скулам. Грубые ласки наполняют Итачи теплом и возвращают улыбку. — И вообще я не приверженец всякой пидорской фигни, чтобы становиться твоим мужиком, — вдруг продолжает оборванную мысль Хошигаки. — Ага, зачем тогда держишь мой член? Кисаме слегка ухмыляется, и выпускает его, обрывая новую порцию наслаждения Учихи, как бы говоря «Знай свое место». Зато начинает прикасаться к груди, животу, бедрам сперва легко, невесомо, а потом все крепче. Уж он то, Итачи, знает всю свирепую силу этих рук, но ему не больно. Он тонет в напарнике, для него тот — олицетворение бездонного и всеобъемлющего океана. Хошигаки очерчивает острый, аристократический подбородок товарища, заглядывает в омут черных глаз. Он возвышается над гением Конохи как над врагами в схватке. Потом обрисовывает пальцем контур маленького рта. Итачи красивый, думает мечник. Не то, что он сам — жалкий выродок уличного бедного распутства. Вновь он взглядом изучает тело Учихи. Аристократ! Но сейчас они жарятся на одной адской сковороде, такова судьба. Кисаме даже немного жаль душу, сбежавшую из богатого властного мира, истерзанную увечьями. Он сам выкарабкивается из воды, еле как управляясь с ноющей ногой, но перед животным страстью "обладать" эта боль — ничто. Тем более, если перед тобой почти распят представитель вымирающего легендарного клана, так и не научившийся ценить собственную плоть и кровь. Акула переворачивает Итачи. Растирает ему спину, мнет ягодицы. Проходит вечность, прежде чем отступник Тумана, сжалившись, вновь добирается до яичек, крепкого ствола, нежной головки. И томление оправдывает себя — ему безумно нравится такой Итачи: волосы мечутся с боку на бок, голова раскачивается, спина выгнута, глаза затуманены, раскрыт рот. Он сильнее сжимает ладонь на чужом члене, гладит мягкую кожу, пока по телу не пробегают мурашки. Тогда Хошигаки останавливается и прижимает напарника к бедрам так, чтобы тот почувствовал всю силу его безумной тяги к податливому товарищескому телу: — Продолжим? — Спрашивает он хрипло, заранее зная ответ. Итачи горит, его израненное сердце колотится в груди. Завтра он снова будет смотреть на нукенина свысока и обзывать отмороженной рыбиной. Но в такие вечера, да что обманывать себя — всегда, он самый надежный человек на земле. И Учиха сам насаживается на пылающий член…