***
В день оглашения очков они вчетвером собрались на своём обычном месте, в зелёном зале захудалого кафетерия, куда мало кто захаживал, кроме них. Все по очереди делились успехами – а успехи были, и немалые, причём даже у бестолкового Башки. До тысячи он так и не дотянул, но семьсот сорок тоже была цифра солидная, раньше ему и во снах не снившаяся. Заметно улучшились у него результаты по математике, физике, тершскому языку и космическому ориентированию. Варшайрянский официальный ему по-прежнему не давался, но с этим и Башка, и усердно учившая его Цаца давно смирились. У остальных прогресс тоже был налицо – Паразит без ошибок сыпал историческими фактами, Грымза могла пробубнить без выражения коротенький стишок на варшайрянском официальном и даже не вставить ни одного неприличного слова в процессе, а Цаца с трогательной гордостью хвасталась, как на военно-спортивной подготовке пробежала десять периметров не последней и даже не предпоследней, - на этом месте в её тоненьком голосе прорезался особенный трепет, - а предпредпоследней! Для неё это было не просто достижением, а практически подвигом, и Башка с Паразитом не уставали радоваться за неё и друг за друга. А вот Грымза была сегодня какая-то странная – сидела себе в углу, супилась, даже на обычные подколки Паразита только угрюмо молчала в ответ. Башка поневоле призадумался, что такое у неё случилось, но лезть в душу, конечно, не стал. Тут нужен бы кто-то поумней и потактичней Башки, пошириной башки. - Что это у тебя такое на руке? – спросил вдруг её Паразит вместо очередной поддёвки, и лицо у него было такое серьёзное, каким Башка его ещё никогда не видел. – Вот там, на правой… – Грымза судорожно дёрнула рукав вниз. – Если не доверяешь мне, скажи Цаце или там Башке. А я уши себе заткну или вообще уйду. Он демонстративно свернул оба уха в трубочку. Башка от этого зрелища чуть со смеху не покатился – останавливало его только то, что сама Грымза и не улыбнулась даже. - Хочешь знать? – она рывком оттащила рукав кверху, так резко, что Башка услышал треск рвущейся ткани. На её насыщенно-зелёной, стереотипно коренной коже зияли тёмные, почти что чёрные порезы. Длинные глубокие порезы, одинаково изогнутые, как две усмешки на лице какой-то двуротой твари. – Уверен, что хочешь? Паразит взял её за руку, провёл пальцем по засохшей ране, и лицо Грымзы искривилось от боли. Руки Паразит немедленно убрал. Цаца тоже склонилась над Грымзиной ладонью, смотрела с беспокойством, часто-часто дыша. Башка остался на месте – только шею вытянул сильнее. - Уверен. Грымза глубоко вдохнула, быстро выдохнула, собираясь с силами. - Мать. Башка и Паразит с ошарашенным видом переглянулись, Цаца приоткрыла рот. - Ты… ты же не имеешь в ви… ду..? - Имею ровно то, что сказала. Она и раньше была злая, как пять поширей, а как отец от нас свалил и как оказалось, что он – предатель, ну просто с катушек слетела. За что угодно может прилететь – пол не помыла, потолок не вытерла… Она невесело захихикала и, потянувшись за кипятком, пролила на себя пару капель. Это было больно, Башка знал по опыту – а Грымза даже не поморщилась. Ужасно, думал он и смотрел на неё с невыразимым состраданием – со стороны это, наверно, был такой же бессмысленный взгляд, как всегда. Нет, ему тоже, конечно, перепадало и от матери, и от бабки, пока она ещё могла двигаться, и от деда, пока тот ещё был жив, но это было так только, даже почти и не больно – то есть больно, но только в тот момент, когда бьют, а дальше всё заживало без всяких шрамов. Но чтоб били постоянно, да ещё с такой силой… Он хотел бы что-нибудь сделать для Грымзы, что-то сказать ей поддерживающее, правильное… но что он мог сказать ей хорошего и важного, такой глупый, с медленными мозгами? Да и сделать-то что, по большому счёту? Идти разбираться с её матерью, морду бить? Смех один. А вот Паразит как будто точно знал, как нужно себя вести – сжимал просто её руку, время от времени осторожно гладил. Не по тем местам, где были порезы – совсем по другим, чуть выше, чуть ниже. - Предатель – значит, изменил твоей маме, да? – уточнил он как бы невзначай. Грымза презрительно фыркнула. - Маме! Если бы… Он родине изменил. Он на Шурге. Он слил им информацию. Больше она ничего не сказала – кажется, про это ей невозможнее даже было выговорить, чем про побои. Паразит это тоже понял – хотя какое там «тоже», даже лучше понял! – и ни о чём уже не спрашивал, только аккуратно спустил её рукав обратно к ладони. - А я, – сказал он вдруг будто в пустоту: неизвестно кому, непонятно зачем, – первые девять лет в Ячейке прожил. Там не били, если что, ничего такого. Там даже не то чтобы было плохо. Там было… просто, ну, никак. Ничего там не было и никак там было. Ешь как все, занимаешься вместе со всеми, спишь один – в маленькой комнате, как в клетке. Совсем маленькая была, на длину кровати и ширину кровати плюс меня, когда стою. И таких комнаток там – много-много для всех и вверху, и внизу, и справа, и слева… Ну, почему она и называется Ячейка. Это тоже Башке казалось поразительно – когда он помладше ещё был, озоровал иногда, слышал то от бабки, то от деда: «Экий баловник, вот скажем мамке, вот сдаст она тебя в Ячейку…» Боялся он тогда этого до ужаса, только потом понял, что не отправит его мать в Ячейку, даже если дела у них станут совсем плохи. Да и не так уж много детей оказывалось в Ячейке, как Башка теперь знал – и недолго обычно оставалось, почти сразу им приискивали приёмных родителей. Странно, что с Паразитом вышло не так… но, может быть, это Башка просто неправильно что-то слышал. - А потом, незадолго до того, как мне исполнилось девять, – продолжал Паразит деланно равнодушным тоном, – за мной явилась парочка супербогачей. Неужели, думаю, такие могут взять меня приёмным ребёнком? Есть же и младше меня, и красивей, и умней, и послушней… И тут вдруг – открытие века! – Он выдержал интригующую паузу, потом горько хмыкнул. – Эти двое – они ж на самом деле мои настоящие родители и были. - Как это? – не въехал Башка. – То есть они тебя маленького отдали в Ячейку, а потом, как ты подрос, вернулись за тобой? - Да, выходит вот, что так, – Паразит опять хмыкнул. – Они мне говорили, что тогда совсем ещё были малолетки, вот как мы сейчас, по закону не могли пожениться и вообще не могли позволить себе содержать ребёнка, не знали, что с ним делать и так далее. Поэтому – да, они спихнули меня в Ячейку. Потом они открыли своё дело, разжились деньгами и вспомнили вдруг, что у них вообще-то есть сын. Грымза приподняла голову, поглядела на него таким усталым взглядом, что становилось ясно – у неё нет сил даже на сочувствие. И всё-таки она хоть как-то пыталась его изобразить, показать, что ей не всё равно. - Они взяли меня к себе, накупили всего, в один из самых элитных классов Школы вот запихнули, хотя я до тамошнего уровня не сказать, чтобы дотягиваю. Наверное, взятку пришлось давать. Но в общем и целом… мне родителями-то звать их трудно. Они мне никто, да и всё тут. Хотят, чтобы я их любил, кричат – «Да мы для тебя… а ты…!» А что они для меня? Вытащили меня из задницы, в которую сами же и загнали? Вот уж спасибо большое! Нет, я, конечно, делаю при них вид, что всё в порядке, а то мало ли… - Обратно сдадут? – Цаца прикрыла ладошкой округлившийся рот. - Не сдадут, по возрасту уже не подхожу, а вот в заводскую школу сплавить – это они запросто. Так что приходится играть в счастливую семью… – Он вздохнул, поглядывая на Грымзу. – Так что ты не переживай… не, извини, ерунду сказал. Я имел в виду – ты всё равно пока ни на что повлиять не можешь, так что просто утешайся мыслями о том, что это не навсегда. Станешь взрослой – ну и свалишь от неё к лысым бошришиям. А пока можно и подыграть немножко, чтоб скандалы не провоцировать… - Ещё чего, – Грымза увернулась от его руки. – Буду я ей врать, буду притворяться… Ты что, не помнишь про шесть правил? Я живу по ним вообще-то. - Ну тогда, – сказал Паразит, без тени досады убирая руку, – если что, ты всегда можешь прийти ко мне. В любое время… то есть, когда я в Школе, разумеется, а то эти двое вряд ли позволят тебе гостить у нас дома. - Вы… вы оба… – Цаца даже привскочила с места, до того разволновалась. – Извините, я, может быть, не в тему хочу сказать… может, вас это обидит… но я просто вот что подумала – вы оба, если что, всегда можете ко мне обращаться! Можете жить у меня сколько угодно, вам все будут рады. Я, – в её добрых красивых глазах блеснули слёзы, – не знала даже, пока вас не послушала, что такое бывает… Я сама совсем по-другому живу, я и представить себе не могла, чтобы мои мама с папой на меня накричали или даже просто сердито со мной поговорили… а тут… - она всхлипнула и тут же закрыла лицо обеими руками. – И если я им расскажу, то они… они для вас всё… - Не надо, – в два голоса отозвались Грымза и Паразит. - Х… хорошо, – Цаца растерянно кивнула. – Я просто… просто хотела помочь… Паразит открыл было рот, собираясь, видно, что-то долго и проникновенно ей затирать, но тут его опередила Грымза. - Ты уже помогаешь. Тем, что ты есть. Тем, что ты… нормальный человек. Ну типа. И когда я смотрю на тебя, – она запнулась и немедленно замаскировала эту неловкую паузу тем, что залпом допила весь кипяток из стакана, – я думаю о том, что на свете есть не только мерзость. Это один мир, и он существует, да – но есть ещё мир, из которого ты. И ты, Башка, тоже. И даже, может быть, – она украдкой посмотрела в сторону Паразита и тут же спрятала взгляд, – ты. Паразит в ответ на это разулыбался, словно она невесть какой комплимент ему отвесила… впрочем, принимая во внимание Грымзин характер, так оно и было. Башка и сам поразился, что и его она тоже вспомнила. Цаца – это да, она же и впрямь самый добрый и хороший человек из всех, кого Башка встречал – и кого встречала Грымза, наверное, тоже. Паразит – верный друг, душа компании, генератор идей… и кстати, почему это за этот прошедший год они с Грымзой так и не начали зажиматься по углам? Но она сказала не только про них двоих, про Башку тоже. Он-то чем мог так выделиться в её глазах? - И, может быть… – Грымза снова чуть помолчала. – Может быть, я тоже когда-то стану частью этого мира. - Здорово сказано! – отметил Паразит. – Я бы так не смог. - Да ладно, – хмыкнула Грымза. – Ты же без конца языком чешешь. - Ну да, но это другое… В общем, да, – Паразит, казалось, сделался вдруг косноязычным, как Башка. – Я думаю, это хорошо для нас, что мы все подружились. Мы должны друг друга вытягивать. - Мы уже, – вставил Башка. – Вот как у нас у всех и очки улучшились! - Друг мой Башка, – Паразит поглядел на него с затаённой иронией. – Это, безусловно, очень хорошо. Но сейчас я имел в виду – не только в плане очков, но и вообще, по жизни. Снова он не то сморозил, не так понял… Казалось, он физически чувствует, как зеленеют уши, как вяло приопускаются кончики. - И мне кажется, с этим мы тоже потихоньку начнём справляться, – Паразит хлопнул его по плечу, притянул к себе, подёргал за уши. – Я сам себя более-менее человеком с вами почувствовал, а раньше просто ходил себе и шутил, как автомат по производству шуток. Даже что-то вроде друзей у меня имелось – ну, жалкие подобия… Хотя нет, зря я людей обидел – сам я был жалкое подобие. А теперь я стал какой-то более… более настоящий, что ли? Только, уж конечно, не с этими двумя! – Он засмеялся, запрокидывая голову. - Я тоже это чувствую, – сосредоточенно кивнула Грымза. – И типа… Спасибо вам, что ли. Цаца тоже рассмеялась от облегчения и прижалась к Грымзиному плечу. Башке тоже хотелось от полноты чувств к кому-нибудь прижаться, но это было бы довольно неловко, так что он вместо этого потянулся за котлетой. Он жевал котлету и размышлял – а ведь раньше ему казалось, что все они живут совершенно по-другому, не так, как он – хорошо живут, безо всяких проблем. А оказалось… не так всё оказалось, как он думал. И Башка кроме жалости и горечи за друзей чувствовал смутное облегчение – будто рушились между ними и им последние барьеры. - Слушайте, – сказала вдруг Цаца, не отодвигаясь от Грымзиного плеча, – вот прошёл уже год, мы столько всего друг о друге узнали… А как кого зовут – не узнали. Это же неправильно, да? - Ну, вот первая и представься, – кивнул ей Паразит, – исправь ситуацию. - Хорошо, – тут же согласилась Цаца, снова вскочила с места и, жутко зеленея, отвесила сложный церемонный поклон. – Фиирта Нарц, пишется с удвоенной «и», на письме обозначается зигзагом внутри иероглифа «фи». На варшайрянский манер, понимаете? - Каких только имён не бывает, – пробормотала Грымза, что для неё было крайне любезно, учитывая, до какой степени она ненавидела всё варшайрянское. - Щорц Тишер, – представился Паразит. - Кшарна Ринц, – тряхнула головой Грымза. – Вы могли слышать эту фамилию в связи с отцом, да чего уж теперь скрывать. Теперь все смотрели на Башку, только на него, потому что он один ещё не назвал своего имени. Он сглотнул, моргнул и подумал – после всего, что он узнал, он не изменил ведь о них своего мнения? Ну, и они не изменят… наверное… Он молчал, долго молчал, а потом выдохнул, глотая звуки: - Лойеат Форстин Порщепотак.***
Он жил в тёмном месте, в самом тёмном углу тёмного дома. Чтобы разглядеть смутный, наполовину стёртый силуэт хоть какого-нибудь предмета, приходилось напрячь глаза изо всех сил. Но почему, успел подумать Сарк, я же коренной и вижу в темноте лучше поширя – а потом эта слабо мерцающая мысль затухла в темноте сознания и не стало уже никаких, совсем никаких мыслей. Он всегда жил во тьме. Он ничего не видел. Он видел сон. Темноту вдруг перерезал яркий луч, раздвоил комнату, ударил в глаза. Шесса стояла в дверном проёме, в квадрате неестественно-жёлтого электрического света, от которого у всех коренных слезится и слепнет взгляд. Сарк не мог на неё смотреть. Она сияла. - Можно мне пойти с тобой на гонки? – он откуда-то знал, что сейчас будут гонки, что Шесса собирается на них пойти, а его с собой не берёт. Почему? Почему она его не берёт? Почему он живёт в этой каморке? Почему она стоит там, посреди жёлтого пятна, и не подходит к нему, и даже не дотянется до него лучом? - Конечно, нет! – она засмеялась, встряхивая распущенными волосами. – Сам подумай, Сарк, ну что тебе там делать? Я не хочу, чтобы о тебе ходили какие-нибудь сплетни, это повлияет на мою репутацию. Помнишь, как у тебя заболело ухо и над тобой смеялся весь зал? Сарк понятия не имел, отчего весь зал должен смеяться над заболевшим ухом, но когда она сказала об этом, полуясно припомнил, как это бывает во снах, то, чего никогда не было. Да, болело, да, смеялись, да, заболевшее ухо – это очень смешно. Всё, что происходит с ним, смешно по определению. - Сегодня не заболит, – он сказал это торжественно, как поклялся, хотя ну как он мог гарантировать, заболит ухо или не заболит? – Возьми меня, Шу! Мне так хочется поглядеть на гонки! - Потому что там будет сам Ойщ Пыпрщ? – понимающе уточнила Шесса, и Сарк закивал, хотя первый раз об этом Пыпрще слышал. – Ох, Сарк, в твоём-то возрасте думать про Пыпрща! Нашёл бы ты лучше работу… Ты ведь даже ещё не выбрал, чем хочешь заниматься, так о чём тут говорить. - Выбрал! – с отчаянием закричал Сарк. – Я хочу быть укротителем поширей! – хотя он ни единого дня в жизни не думал о том, чтобы стать укротителем поширей. - Да и в любом случае, – перебила Шесса, даже не дослушав, – в нашей ложе только два места. Сарк хотел спросить, кому принадлежит второе, но догадался сам – ещё до того, как за спиной Шессы в квадрате света выросла вторая знакомая фигура. - Никто не ждёт тебя на гонках, Сарк, – Склайз говорил насмешливо, смотрел холодно, и такой прямой спины Сарк у него никогда не видел. – Разве ты не должен быть рад уже тому, что мы позволяем тебе жить в нашем доме? - Это и мой дом тоже! – Сарку хотелось плакать от ярости. Как он смеет так с ним говорить, как смеет командовать тут, будто хозяин! – Я – Шессин брат, а ты нам никто! - Ну а я – её муж, – Склайз ухмыльнулся, произнося это, будто невесть какой шутке, – а значит, теперь ещё и твой старший брат. – Сарку, правда, казалось, это работает как-то не так. – И я думаю, мой безработный младший брат плохо себя вёл в последнее время и не заслужил право пойти на гонки… Но если ты очень меня попросишь, то, может, я принесу тебе оттуда восемь карточек. Сарк не представлял, что ещё за восемь карточек, но на мгновение это показалось ему осмысленным, а затем он забыл эту фразу навсегда. Немудрено было позабыть – прямо на его глазах Склайз обхватил его сестру за плечи и склонился к её лицу. Они целовались долго и отвратительно, точно герои скучного фильма, и Сарку захотелось убежать, спрятаться где-нибудь, лишь бы не видеть этого – но ужас приковал его к месту, брезгливость расширила ему глаза. Их рты всё тыкались и тыкались друг в друга, а потом дверь вдруг закрылась или, может, растворилась во тьме. Он всё ещё ничего не видел, так что решил двигаться наощупь. Не вышло – нащупать ничего не получалось. Пришлось брести без всякой ориентации, не опираясь ни на один из органов чувств. Сарк сам не знал, куда идёт – может быть, на эти гонки, а может, просто вон отсюда. Но, куда бы он ни двинулся в этой вязкой темноте, всякий раз натыкался на острый угол, шарахался в другую сторону и натыкался снова. Комната казалась злым многоугольником. - Всегда было понятно, что из тебя ничего не выйдет, – сказало что-то вне его. Или, может быть, внутри – во тьме сложно было разобраться. Сарк в панике обернулся в одну сторону, потом в другую – везде была одна только темнота. Может быть, это она и говорила с ним? Сарк чуть подождал: ни звука, – и снова двинулся вперёд, натыкаясь на всё новые и новые углы, остро бьющие под дых. - Ты и сам знаешь, что из тебя ничего не выйдет, – снова донеслось из темноты. Сарк замер. – Ты всегда это знал. Ты знаешь, кто ты? Ты не знаешь, кто ты. Как можно сказать, что есть в пустоте? Можно только сказать, чего нет в пустоте. - Где ты? – крикнул Сарк, не слыша собственных слов: он будто вопил в подушку, плотно давящую на рот. Может быть, вот отчего он ничего не видит? Когда тебе на лицо давит подушка, разглядеть что-либо довольно нелегко. – Выйди! Выйди ко мне! - он сам не знал, почему, но несмотря на все эти оскорбления, всю эту чушь про пустоту, он отчего-то хотел увидеть того, кто это говорил. Или… да, голос был женский. Ту. Но слова тонули в подушке, едва ли доходя до её слуха. Сарк задыхался. В ушах шумела тишина. «Ты ушла? – подумал он, зная уже, что говорить бесполезно. – Почему ты ушла? Почему ты бросила меня одного?» Он сделал ещё один шаг, и угол выскочил на него. Темнота молчала. А потом этот неуловимо знакомый голос шепнул ему на ухо: «Потому что ты не был достоин». Сарк подпрыгнул от неожиданности, тут же снова обо что-то ударившись, развернулся инстинктивно, без малейшей надежды что-либо увидеть. Но он увидел. Прямо перед его глазами плавало большое белое лицо. Мамино. Сарк закричал. Просыпаясь, он тоже кричал – кричал и одновременно задыхался. Крик ему удалось подавить почти сразу, но он всё ещё содрогался всем телом, пытаясь вдохнуть побольше, пока слёзы непроизвольно текли из глаз. Всё хорошо, твердил себе Сарк, это был только сон, тупой идиотский сон, а наяву всё хорошо… Не очень-то помогало. Он медленно, с присвистом выдохнул, вонзил ноготь на пальце одной руки в ладонь другой, потом ещё раз, и ещё, и ещё… Эта боль освежающе ударила ему в голову. Тьма, ломающая мозг, понемногу отступала. Сарк нажал ещё сильней, углубил порез и с усилием выдохнул опять. Теперь, когда он немного подуспокоился, надо было прогнать неправильные мысли раз и навсегда… или хотя бы до следующей ночи. Ты же знаешь, говорило что-то внутри него, почему ты видишь такие сны. Потому что они – правда. Мама ведь всегда говорила, что Шессе придётся тебя содержать, потому что Шесса получит всё, а ты – ничего. Нет, нет, неправда, закричал мысленно Сарк вглубь своего сознания, то есть правда, но это только пока, пока мама не узнает, на что я способен на самом деле. Но всё-таки ты и впрямь пока не придумал, чем заниматься… Как же я придумаю, если я хорош во всём! Я юный гений, я гордость Школы, я необыкновенно одарённый… а помнишь, что было там дальше, в твоём сне? Склайз женился на Шессе, к этому всё и идёт, только для этого ты ему и нужен… Неправда! Неправда! Он мой лучший друг, потому что я всецело гармоничная и заслуживающая всяческого уважения личность, а вовсе не потому, что я Шессин брат, и вообще на Шессу ему наплевать, они просто напарники, вот и всё. А потом мама сказала тебе… Мама, повторил Сарк про себя. С такими мыслями справиться было сложней всего. «Ты недостоин», - сказала она ему во сне, но те же слова от неё вполне могли прозвучать и наяву. Ничего, ничего, она ещё узнает! Они все ещё узнают, ещё поймут! Фантазий на этот счёт у Сарка было много. Вот бы, например, стать изобретателем и изобрести… изобрести… ну, короче, что-нибудь изобрести! И хорошо бы ещё при этом как-нибудь трагически умереть в расцвете лет, и необязательно даже быть изобретателем – можно хоть добровольцем из службы спасения, хоть шаргасцем, хоть даже простым юным гением. Как там было в той дурацкой занудной сказке, которую рассказывал Склайз этой их царманке миллион лет назад… там тоже был мальчик, одинокий, умный ужасно, нелюбимый родителями, никем не понятый… ну это же натурально Сарк! И он кого-то спас… девочку… от кого-то… или чего-то… да неважно, короче! В общем, он совершит что-нибудь такое героическое, но подорвёт все, абсолютно все жизненные силы, и вот он умирает, вокруг кровь, внутренности всякие… нет, внутренностей не надо, это некрасиво. Никогда такого не бывало, чтобы в кино у главного героя выпали кишки. Так вот, он умирает и все рыдают возле его смертного одра – особенно мама, мама громче всех! Она кается в том, что относилась к сыну так пренебрежительно, так его шпыняла и оскорбляла. Она не знала, что вырастила великого человека, который навеки останется в тершской истории. Но Сарк приподнимает уже обессилевшую голову над неотвратимо угасающим телом, смотрит на маму, кротко, с незаметным постороннему глазу усилием улыбается и едва слышно говорит: «Ничего, мама, я тебе проща…» Лучше недоговорить, так будет печальней. Дальше, разумеется, пышные похороны, памятник в Центральном районе, статья в учебнике истории и всё как полагается… Такие фантазии успокаивали лучше всех прочих: почему-то у него намного выразительней получалось представить, как он будет умирать, чем как он собирается жить. Дыхание выровнялось окончательно, он был теперь почти совсем спокоен. Всё было наконец так, как и должно быть. Всё было хорошо. Только тут Сарк обратил внимание на то, где он находится: вовсе не у себя в каюте, а в главном салоне, уснул на кресле, когда остальные уже разошлись. Почему это, интересно, он тут… ах да! Вчера ему пришло сообщение от неподписавшегося адресата: «Будь в главном салоне ровно в двадцать пять часов. Предстоит конфиденциальный разговор. Письмо никому не показывай». Тайна! Секрет! Конфиденциальный разговор! Письмо – никому! Едва Сарк вспомнил об этом, как пьянящие фантазии заполнили его голову сами собой, без всяких усилий. Кто это писал – их странноватый начальник или его отпадная молодая помощница? Что им нужно от Сарка? Почему они связались именно с ним? Потому что он самый талантливый? Или самый умный? Или самый перспективный? В любом случае они были правы. Сарк походил по салону, поразмял уставшие без движения ноги, помахал из стороны в сторону затёкшими руками. В иллюминаторы бьёт свет, значит, сейчас полагается спать. Сарк бы вернулся к себе и лёг, но подозревал, что уже не получится, он будет просто лежать без сна, вперив глаза в потолок, и неправильные мысли полезут в голову снова… Он замахал всеми конечностями, как припадочный, чтобы только не думать об этом. Нельзя, ни в коем случае нельзя было думать об этом. - А! Зарядку делаешь! – раздался вдруг не пойми откуда голос их начальника Ха… Хо… да неважно, в общем, как там его. – Одобряю. Сарк приподнял голову и встретил взгляд, направленный на него с ещё секунду назад пустого экрана. Смотрел Ха-Хо насмешливо, но в целом добродушно, и Сарк тут же решил, что ни капли его не боится. Правда, подогнувшиеся сами собой коленки решили почему-то по-другому. - Это вы писали письмо? – спросил он почти как ни в чём не бывало. – Про конфиденциальный разговор? Ну вот, я готов, разговаривайте на здоровье. - А я-то уж думаю, как бы он там не проспал… – начальник смерил его быстрым оценивающим взглядом. – Видишь ли, у меня к тебе, персонально к тебе, есть дело планетарного масштаба. Так уж вышло, что ты – единственный, к кому я могу обратиться. Поверь, я долго думал, есть ли другой вариант, но вот получается, что вряд ли. А значит, в твоих руках отныне судьба Терша. Смотри не вырони. – И посмеялся хрипловато. Сарк замер. Даже сердце как будто остановилось ненадолго, а потом забилось быстро-быстро, точно стремясь компенсировать секундное бездействие. Их начальник! Сам! Обратился к нему! И сказал, что он единственный, кто может спасти Терш! Именно так и сказал, разве что не такими словами! Сколько раз Сарк мечтал о том, что когда-нибудь всех спасёт – и вот, сбылось… А разве такие вещи вообще могут сбываться? Вдруг это какая-нибудь шутка или типа того? В принципе всё сходится – начальник у них вроде как довольно недобрый мужик, а уж пошутить как любит… вон как заливается даже сейчас. Сарк недоверчиво покосился в его сторону, и тут же начальник, как он это умел, резко нацепил на лицо выражение полнейшей серьёзности. В глазах разве что подрагивали ещё отблески былого смеха. - Не врёте? – еле выдавил из себя Сарк. – Почему… почему вдруг именно я? Начальник невыразительно моргнул. - Слушай, ну не ждёшь же ты, что я начну разливаться, что это, дескать, потому, что ты самый умный, самый талантливый и вообще самый-самый? Ну, то есть, ты бесспорно не дурачок, рейтинг соврать не даст, а сил в тебе больше, чем в ком бы то ни было здесь, но всё это к делу не относится. - А вы откуда знаете про силы? – немедленно уточнил Сарк. – И… и как вас зовут всё-таки? А то я забыл. - Зовут меня Зашфер, – начальник отвесил насмешливый поклон, – и вообще-то этот вопрос следовало бы задать самым первым, но у тебя, как видно, иные приоритеты. А насчёт сил – ну как же мне не знать, это ж я, можно сказать, их тебе подарил. Мама никогда с тобой об этом не говорила? Можешь не отвечать, вопрос риторический. Уж если даже твоя сестра, которая с пяти лет поджигательница-рецидивистка, не в курсе, что это у неё за возможности, откуда взялись и что их ограничивает… она-то думает, ничто не ограничивает, и сильно ошибается, знаешь ли. А ты, если мне не изменяет память, вообще до того, как прилететь на Царман, не знал, что они у тебя есть, а? Значит… Сарк с трудом сглотнул. Значит, кто-то извне, кто-то чужой, незнакомый, с непонятными целями, вложил эту силу в него? И никакой его заслуги в этом нет? Он не родился уникальным – его таким сделали… Но раньше, чем мысли о неправильном успели облепить его сознание, Зашфер продолжил прежним своим спокойным тоном: - Сначала вместо тебя был другой мальчик, ровесник Шессы. Тебя, вообще говоря, тогда ещё и в проекте-то не было. Очень был хороший мальчик, но, к сожалению, когда ему было два года, с ним случилось большое несчастье… Зашфер побарабанил пальцами по столу, несколько замявшись и будто бы пытаясь эту свою заминку скрыть. Но Сарк-то её заметил и сразу же почувствовал себя чрезвычайно проницательным. - Одним словом, нам понадобился новый мальчик. Я пробовал уговорить тех, у кого родились недавно дети – сплошные отказы. Я уже отчаялся, подумал – ну хорошо, пусть будут пятеро… Но тут до меня дошёл слух, что твоя мать беременна. Незадолго до этого сбежал твой отец с её деньгами и дорогими вещами, что не способствовало, сам понимаешь, её желанию сохранить ребёнка. Но я был красноречив, я наседал, я убеждал. Я говорил, что это её удвоенный вклад в величие Терша – поширь не вспомнит, что я тогда плёл! Она в конце концов согласилась, правда, без особой радости. Ты благополучно родился и вскоре был… гм… модифицирован. Так что ты мне, можно сказать, жизнью обязан… хе-хе. Нет! Нет! Не может этого быть! Он врёт, он всё врёт! Или… если не врёт… Сарк ведь всегда думал – ничего, что мама так ругается на него и говорит все эти ужасные вещи, всё равно в глубине души она его любит, иначе не стала бы рожать. Но если это правда, если она и впрямь родила его только потому, что Зашфер уломал… Мысли о неправильном вползли Сарку в голову, придушили, обвили яростно сопротивляющийся мозг. Но прежде чем они окончательно заполонили его сознание, Зашфер заговорил снова: - Обидно, а? Да ты ничего, ничего, не обижайся. Мать твоя ведь, выходит, поверила, что ты станешь тершским национальным героем. Ну так не подведи меня и выслушай, за чем я, собственно, к тебе обращаюсь. Тершским национальным героем, с упоением повторил про себя Сарк. Слава, популярность, всеобщая любовь… если не мамина, так хотя бы всеобщая. Может быть, ему хватит и этого. - Я понимаю, – продолжал тем временем Зашфер, – обращалась она с тобой не ахти. Я её давно знаю, представить себе могу. Даже на твои деньги ничего тебе никогда не пришлёт, так ведь? - На мои деньги? – переспросил Сарк, не веря в то, что слышит. – А что у меня, есть мои? - Конечно, есть, – заверил Зашфер. – Те деньги, которые я высылаю и ей, и всем остальным – это в большей степени ваша официальная, так сказать, зарплата, и лишь в меньшей – всецело бескорыстная гуманитарная помощь вашим бедным исстрадавшимся родителям… Твою мать, впрочем, ни бедной, ни исстрадавшейся не назовёшь. Сарк сдавленно хмыкнул: это уж точно. - Ну а если бы я тебе предложил доплату за дополнительные задания? Мама не узнает, не волнуйся, мы откроем тебе отдельный счёт в банке. - В Тершглавбанке? – словно со стороны услышал Сарк собственный голос. Почему-то именно это показалось ему сейчас самым сладостным, самым захватывающим дух – иметь счёт в банке, которым заведует столь ненавистный маме человек, человек, чью фамилию Сарк всё-таки носит, хоть и не имеет на это прав. Потом, когда-нибудь, мама узнает – как же она тогда разозлится! А Сарк уже к тому времени будет богатым, знаменитым, ему будет совершенно всё равно и неправильные мысли успокоятся в его голове… успокоятся же? Я накоплю, подумал Сарк с хорошо ему знакомым сладостным чувством, разрастающимся в груди, я буду долго, долго копить и денег у меня будет в сто раз больше, чем у Шессы, потому что её дурацкий папаша пока и не думает помирать. Мама глазам не поверит – как это! Ты сам? Заработал?! А я куплю ей новый автомат, Шессе – частный микрофлаер, как она хотела, Тсейре – целый ящик книжек, Склайзу – ну, Склайзу тоже что-нибудь… А себе… ой, что он купит себе!.. Всё, что захочет! Нормальное устройство для иллюзорных игр, современное, а не то убожество из прошлого века, которое ему удалось перекупить года три назад у того парня с инженерного факультатива. Коллекционное издание «Войны с царманцами» с фигуркой Торца Щоржа в натуральную величину. Книжек всяких – не той мути, которую Тсейра читает, а крутых, про приключения или там про науку. Микрофлаер… а, или это он уже Шессе дарит… а у него зато будет намного новей и лучше! А ещё, когда пройдут эти тупые четыре года и он снова окажется на Терше, то непременно пойдёт в какой-нибудь ресторан в Развлекательном квартале… нет, он вообще каждый день будет ходить в рестораны! Разные! И когда надо будет расплачиваться, протянет этак небрежно куда большую сумму и скажет: «Сдачи не нужно. Можете поделить эти деньги между всеми вашими сотрудниками, потому что я ими доволен». Пусть радуются… нет, пусть лучше плачут, плачут от счастья! Мысли об этих небывалых возможностях переполняли его, как бывало, когда он тайком от мамы ходил по магазинам… нет, вернее было бы сказать – мимо магазинов, и с замиранием сердца мечтал, что он купил бы, будь у него деньги. Купить хотелось всё, на что только падал взгляд. Моё, моё, моё, твердил он себе, жадно глядя на товары, которыми ему было никогда не завладеть, и иногда даже сам себе верил. Но теперь-то у него и правда будут деньги! Рано или поздно – даже на руках! А может, он будет заказывать товары через Зашфера, и Зашфер их ему доставит на Царман? - Если захочешь, – подтвердил Зашфер, и Сарк не сразу опомнился и понял, что это он о банке, а не о доставке. – Забавно ты, между прочим, расставляешь приоритеты, мальчик Сарк. Я бы на твоём месте прежде всего спросил, что мне нужно будет делать. А может, я у тебя попрошу сестру родную удушить во сне? Сарк неуверенно рассмеялся, потому что, кажется, начальнику вздумалось пошутить. Обычно его потуги вызывали у Сарка в лучшем случае презрительную усмешку, но тут речь шла о его деньгах, так что рисковать не стоило. - А напрасно смеёшься, мало ли, кто я на самом деле… Ладно, что мы всё шутки шутим, пора переходить к делу. Что думаешь насчёт царманки? Какие у тебя мысли? - У меня такие мысли, – сказал Сарк, – что все на ней как помешались, а ведь по сути ничего интересного в ней нет… Сказал – и испугался: а если Зашфер этот как начнёт его распекать, мол, как это нет, когда это научная сенсация… И, хотя Зашфер по-прежнему глядел на него с благожелательным интересом, Сарк всё-таки решил, что лучше пояснить: - Ну, то есть, я понимаю, эксклюзив, все дела, но они все, по-моему, неправильно с этим эксклюзивом обходятся, даже Шесса. Чего они с ней возятся? Мы ж почти ничего важного и не узнали пока. - По-взрослому рассуждаешь, – кивнул Зашфер, – я даже не ожидал. Потому-то мне и не к кому обратиться, кроме как к тебе. Ищи информацию, как можно больше информации – всё, о чём не спросят они… Пока что я хочу, чтобы ты раздобыл кое-каких сведений о матери царманки: интересует главным образом её прошлое, но и нынешняя жизнь, в особенности отношения с дочерью, тоже. Если бы ты был дурачок какой-нибудь, я бы добавил, что всё это, разумеется, должно оставаться между нами, но ты малый неглупый, так что не буду уж разжёвывать очевидное. Вот, даже их начальник признаёт, насколько Сарк умён! Слышала бы мама… хотя нет, для мамы Зашфер не авторитет. Слышала бы Тсейра!.. - К исполнению принято, - он старался говорить сдержанно и с полным сознанием собственного достоинства, как Торц Щорж, но сам со стыдом услышал, как голос дрогнул от восторга. Сейчас ещё этот как посмеётся над ним… но нет, кажется, не заметил. - И видишь ли, в чём ещё дело… – Зашфер помолчал недолго, словно бы для приличия. – Я опасаюсь, не вышло ли что-нибудь плохое из этой… излишне тесной связи твоих друзей с царманкой. - Для царманки или для друзей? – уточнил Сарк на всякий случай. - Для царманки. Для друзей. Для Терша. Я ни на что не намекаю, очень сильно не намекаю, но имеются у меня подозрения, что сгинувшие тут до вас сгинули именно потому, что слишком уж тесно связались с царманцами. – Сарк молчал, поражённый всеми этими откровениями до глубины души. – А потому постарайся, пожалуйста, к ней не привязываться. - Будьте спокойны, – в этот раз голос не дрогнул, – я и не собирался.***
- О! – отметила Иринина мать, столкнувшись случайно с Кристиной на лестнице: ей самой, вероятно, казалось, что вполголоса. – Смыла хоть раз в жизни мазюкалки свои – сразу видно, не на гулянку. Работу опять ищет, что ли? Кто ж её возьмёт… Что ей ответила замученная, с осунувшимся после развода лицом дочь, Кристина уже не услышала, потому что нарочито громко хлопнула дверью. Да, она шла не на гулянку. Она шла прямо в пасть дракону. Они загодя обсуждали всё с Евгением по телефону – Антон должен был вернуться только к завтрашнему вечеру, так что время для того, чтобы обговорить все детали, у них было. Сошлись на том, что стоит хоть чуть-чуть, но замаскироваться, чтобы Глаше или её аналогу не так легко потом было их выследить, так что Кристина надела спортивный костюм, забрала распущенные обычно волосы в высокий хвост и впервые за последние лет пять вышла из дома ненакрашенной. Из каждой лужи на неё пялилась бледная моль с редкими белёсыми бровями, вздёрнутым носом и узеньким ртом. Если бы Антон увидел её такой в тот вечер, когда они познакомились – они бы не познакомились. Больше никто знакомый ей, к счастью, по дороге не попался и внешность её никак не прокомментировал. Кристина обшарила взглядом окрестности. «Машина во дворе, прямо напротив подъезда», – поведал ей Евгений в смс, и Кристина удивилась ещё – давно ли у него появилась машина? Никакой машины у него на деле не появилось, зато появилась кудрявая Лиза, которая и восседала за рулём потрёпанного синего внедорожника по виду явно отечественного производства. Евгений, чья маскировка ограничивалась линялой тельняшкой и дурацкой бейсболкой, жизнерадостно махал с сидения рядом. - Привет! – Лиза столь же жизнерадостно заблестела брэкетами в её сторону, когда Кристина плюхнулась на оставшееся ей место сзади. – Ты так собралась быстро, молодец такая! Женя мне объяснил, куда мы едем – недалеко совсем, в район речного завода. – Ничего себе недалеко: на трамвае пилить минут сорок. Машина затарахтела, готовясь двинуться, и Евгений развернулся к Кристине всем корпусом, насколько позволял ремень безопасности, чтобы посоветовать: - Ты пристегнись лучше, хорошо? - А, - отмахнулась Кристина. – Я когда в школе училась и каталась с парнями, мы все ржали над теми, кто пристёгивается. Мы их считали лохами – без обид, Жень. Ну если ещё на переднем – то понятно, но на заднем-то гаишники не заме-е-е-а-а-а! Стоило Лизиной развалюхе вырваться с торжествующим рёвом за пределы двора, Кристина разом поняла, отчего он так беспокоился. Лихачила Лиза невероятно – даже не «Форсаж», а просто какое-то «Крутое пике»: у Кристины зубы во рту затряслись, не то что там коленки. Евгений, к чести своей, не стал вставлять ничего в духе «Ну я же говорил», только помог пристегнуться, с риском для жизни свешиваясь со своего сидения. - Ух! Ну как, нравится? – поинтересовалась Лиза, не отвлекаясь от дороги: ни капли иронии, только восторг. – С ветерком, да? Мда, подумала Кристина, вместо ответа цепляясь за спинку евгеньевского сидения. Какой русский не любит быстрой езды? Такой, которого вот-вот вырвет при тряске на поворотах. - Может, мы всё-таки на трамвае? – взмолилась она, когда Лиза, задорно бибикая, обогнала два грузовика и вырулила на куда более узкую по сравнению с околозаводской трассой улочку в Железнодорожном районе. – А то… а то… - заново подкатившая к горлу тошнота заставила её замолчать. - Не-не-не, – замотала Лиза пушистым хвостиком, – ты чего! В трамвае давка, ехать долго, а так уже скоро на месте будем… Ты не стесняйся, я довезу, я же обещала! «Скоро» растянулось в итоге минут на двадцать, если не больше. Когда наконец Лизина колымага резко затормозила в каком-то скрытом от глаз людских дворе, Кристина еле вывалилась наружу, жадно хлебая относительно свежий воздух. - Это здесь, – пояснил, вылезая вслед за ней, Евгений, по виду сам утошнившийся до одурения. – В коричневом доме, видишь? Коричневый дом напоминал типичное офисное здание, вид сзади: безжизненно-чистые стены, непривычно новые пластиковые окна, торчащие там и сям среди полувыбитых старых стёкол, как пара белоснежных искусственных зубов в старческом рту, долгий ряд длинных дверей, куча табличек возле каждой. Кристина прищурилась, силясь разобрать, что там написано. - Нам нужно в офис 321, – угадал её мысли Евгений. – Называется «Центр интеллектуального досуга «Лёгкая рука». - Какая ещё рука? – опешила Кристина. – А это точно то место, а? – Ей вспомнилась вдруг огромная распухшая ручища, тянущаяся с небес, на упаковке тортика сектантского производства. – Или… Да нет, нам же поп говорил, оно должно называться «Община». - Там внизу мелкими такими буковками подписано – «Филиал ООО «Община», – подала голос Лиза. – Я в прошлый раз видела. Ну вот, подумала Кристина, уставившись на металлическую дверь, я смотрю на эту дверь и мне даже не страшно, и я даже ничего не чувствую… вообще… ничего… Но только она успела это подумать, как тут же озноб скользнул по спине, вгрызаясь в каждый позвонок. Внешне она будто бы вполне владела своим телом, даже вот сумела сделать крохотный шаг – но она хотела, справившись с собой, подойти ближе, а тело потащило её назад. - Страшно? – опять Евгений угадал её мысли, пододвинулся к ней. Ну ещё бы не угадал, тут и слепой заметит… И лучше бы отодвинулся, всё равно ничем не поможет. – Я понимаю. Извини, правда извини, я… не подумал. Я думал, ты нормально… дурак я, надо было вспомнить. Давай я один, без тебя туда внедрюсь и сам постараюсь узнать всё про твою маму. Я тебе всё буду рассказывать, писать буду, звонить… Кристина оторвала взгляд от холодно блестящей двери – с трудом, как в детстве язык от замёрзшей качели. Он внедрится, он разузнает, он расскажет… Как насчёт того, чтобы пойти и заняться своими делами? Есть же они у него в лице этой Лизы. Ей приходило уже на ум почти год назад, что для него это всё – просто игра, игра в благородного рыцаря. Вот есть ролевики, они с мечами по лесам бегают, а он – по жизни и без меча… Квест «Секта», первый уровень пройден и паладин без страха и упрёка радостно рвётся на второй. Отец Филипп – финальный босс, он мешает дойти до цели – Кристининой мамы. Как будто она что-то вроде бесполезной принцессы Пич в играх про Марио. Но это не игра про Марио, это жизнь, её, блин, Кристинина жизнь. И если и есть ещё шанс вытащить маму, это сможет сделать только Кристина, а не усатый водопроводчик в кепке. Она сцепила пальцы в замок и про себя велела пальцам успокоиться. Пальцы, однако, гласу разума не вняли и продолжали буйствовать. Выровняла дыхание: вдох, выдох, выдох-вдох… И тело её послушалось, ноги шагнули туда, куда она и хотела – вперёд, к злосчастной двери. - Нет, – голос был чужой, как тот крик шесть лет назад. – Я должна быть там. Если ты готов, то идём вместе. Евгений приблизился без раздумий. Лиза мялась возле машины, вытягивала короткую шею, встревоженно наблюдая за ними. Он позвонил в домофон, чей-то приятный, низкий женский голос сказал: «Лёша? Я помню, вы обещали подойти. Сейчас, сейчас я вас встречу». - Решил не представляться настоящим именем, – пояснил Евгений в те последние мгновения, что им суждено было провести наедине. – Мало ли что, думаю… И тебе, наверно, тем более не стоит. И, раз нам стоит вместе держаться там, я сказал, что приду с невестой… ну вот, это, получается, ты. Дверь приоткрылась с холодным, каким-то стоматологическим лязганьем, и выкашляла из себя женщину – кажется, достаточно молодую, хоть и не юную, невысокого роста, с гладкими тёмными волосами. Простое короткое платье то ли чёрного, то ли фиолетового, то ли, может, вовсе тёмно-синего цвета само по себе казалось совсем школьным, но сидело на ней так, словно хозяйка платья была какая-то благородная дама, по меньшей мере герцогиня инкогнито. Дама была весьма полна, но при этом удивительно красива: как-то так Кристина представляла всегда Анну Каренину. И непонятно было, в чём дело: то ли удачная причёска, то ли странно обаятельная тонкая улыбка, то ли умелый макияж, от которого всё её лицо выглядело свежим и сияющим, то ли, может, даже пластика… нет, подумала тут же Кристина, другая пластика – её движений. Как она легко, грациозно выбежала, как изящно и непринуждённо выставила ногу, придерживая дверь, и тем самым как бы случайно продемонстрировала, что ноги у неё не голые, на них – прозрачные чулки… Соблазнять она Евгения собралась, что ли? Кристину это предположение разозлило – она сама не понимала, отчего. Зато поняла, что больше не боится. Нельзя одновременно чувствовать и злость, и страх: душонка у человека мелкая, места хватает только на что-то одно. - Ваша невеста? – дама улыбнулась ей, совсем не хищно, как, наверно, улыбалась бы сопернице, а приветливо и мило, как вот Лиза, и протянула маленькую руку, явно не знавшую ни дня работы по дому. Кристина с силой стиснула пальцы, и дамина улыбка пару раз дёрнулась. С каждой секундой делалось всё неуютней: глядя на алые дамины губы, на идеальные стрелки, она только сильней ощущала, какое у неё голое, беззащитно голое лицо. – Так рада познакомиться с вами! Как вас зовут? Лёша не говорил, он вообще почти ничего про вас не рассказывал. Я бы на вашем месте обиделась. - Анджела, – Кристина и сама не знала, почему назвалась именно так: всплыло же откуда-то в голове... - Очень красивое имя, – одобрила дама. – У меня тоже красивое – Ева. У нас ещё есть Сусанна, Эдуард… Обожаю людей с красивыми именами! Не то что все эти Маньки, Ваньки… Кристина и Евгений переглянулись. Кажется, ему тоже пришло в голову спросить: «А Глафиры случайно нет?», но оба тут же поняли, насколько это плохая идея. - Мне нужно будет вас кое о чём расспросить, – продолжала Ева с тем же едва слышным придыханием, - но уже в офисе, да? У подъезда как-то неудобно… Она смущённо хихикнула, пропуская внутрь хмурого мужика со столь же хмурой овчаркой на поводке, и снова, подпирая дверь ногой и боком, встала в проёме, точно готовилась сниматься для модного журнала. - Там у нас чай, кофе, атмосфера будет поприятней, сможете расслабиться и поразмышлять, подходят вам наши занятия или нет. Но я почему-то думаю, что вы наши люди. Слышали когда-нибудь, что глаза – зеркало души? В ваших – доброта и ум, а у 99 человек из 100 – только тупость и апатия. - Не от хорошей жизни, – заспорил вдруг доблестный защитник всех Манек и Ванек, – и чаще всего, если узнать этих людей изнутри, поближе… Не дали бы ему прямо сейчас от ворот поворот – уж больно критичный, сразу влез в спор… Но Ева явно не была настроена упускать потенциальных адептов. - Вот видите, ваши доброта и ум уже дали о себе знать. Простите, я, может быть, немного не так выразилась, но поверьте мне, я знаю, как вы правы и знаю, как сделать их жизнь лучше. – Она выдержала крохотную, но эффектную паузу, а потом скромно улыбнулась. – И делаю. Идёмте, идёмте скорей, мне уже становится холодно. Она обхватила руками скрытые под плотной тканью плечи, ёжась от воображаемого ветра. Дверь ей при этом пришлось отпустить, и Евгений тут же ринулся придерживать. Ева сделала шаг вглубь подъезда, второй, позвала: - Ну где вы? Я же всем нашим ребятам уже рассказала, что иду за новенькими – представляете, как будет неловко, если вернусь без вас! - Мы идём, – сказал Евгений и протянул Кристине ладонь. Кристина помедлила секунду и сжала её. Они вошли туда вместе, рука об руку, точно и впрямь были жених и невеста и шли к алтарю. Некстати – или, может быть, как раз очень кстати, – Кристина вспомнила, что та штука, на которой кого-нибудь режут и приносят в жертву, вообще-то тоже называется алтарь… Дверь плотоядно лязгнула за их спинами. Идти теперь оставалось только вперёд.