Детство - это первый грех

Когда никого не ждешь, а просто сидишь на диване, по уши погруженный в свои дела вроде увлекательной вышивки или жутко интересной книги, которая была тишком взята с полки у старшего сына, резкие звонки в дверь звучали гораздо громче, чем обычно, отдавались в голове чуть ли не пушечными выстрелами. Ирина Владимировна вздрогнула, охнула про себя и, отложив все свои важные дела, поспешила открыть дверь, молясь по пути, чтобы это не была налоговая инспекция — за свет в их квартире они не платили уже месяц. — О боже, дети, смотрите, кто к нам пришёл! — женщина удивленно всплеснула руками, пытаясь выразить лицом и голосом радость или хотя бы положительное впечатление от столь неожиданной встречи. У нее это получалось плохо, и она тут же густо покраснела. А на пороге стояла тётя Клава, троюродная сестра мужа, с огромными сумками-котомками. На руках у неё сидел пухлощекий мальчуган и весело размахивал чем-то. Похоже, это что-то недавно было прекрасным парусником, который можно было бы в начале весны выпустить на реку и потом долго-долго смотреть, как он уплывает вдаль и тонет, так странно и нелепо — от нахлынувшей крошечной волны, которая так неудачно затопила бортики лодки. Братья тут же высыпали в прихожую и, увидав практически незнакомого им человека, вытянулись в струнку, кивнув головой вместо дежурного приветствия. Впрочем, Вадик-то попытался поздороваться, но на полуслове его прервал Глеб, дернув его за палец на ладони. — Вадь, — прошептал тот, — в эти сумки можно спрятаться. А Вадик в то время думал совсем не об этом — он видел эту женщину в последний раз лет в семь, когда она заезжала отдать их маме какой-то рецепт невероятной важности. Он тогда так и не понял, почему мама так мило улыбалась этой тете и во всех красках благодарила ее за простой листочек бумаги, а как только эта самая тетя вышла за порог, мама скомкала лист и закинула его на комод, вещи с которого никогда не использовались и за ненадобностью покрывались огромным слоем пыли. Вадик много раз пытался залезть на этот комод, чтобы с чем-нибудь поиграть, но, спасибо аллергии на пыль, дольше пяти минут он там не задерживался, сваливался, соскальзывая пальцами с гладкой дубовой поверхности, обязательно больно ударял себе что-нибудь и потом еще долго хныкал, обещая себе держаться от комода подальше. Однако детское любопытство не знало абсолютно никаких границ. Удалось еще вспомнить то, что на момент последнего приезда тети Глебу был всего лишь год. Теперь уже прошло целых четыре года с того события, и много чего изменилось за это время. Из быстрого разговора в прихожей Вадик смог выловить только то, что тетя Клава раз пять успела выйти замуж и развестись, а лишь по короткому взгляду на нее можно было заметить, что она растолстела если не вдвое, то точно втрое. — Глебушка, Вадечка, как же я давно вас не видела! — внезапно закричала тётя, обратив, видимо, свой взгляд на мальчишек, и бросилась обнимать-целовать братьев. Глеб с явным недовольством получил свой поцелуй и чуть заметно поморщился: — Фу, она чем-то воняет. — Глеб, глупый ты. Это ведь духи. Прошло уже четыре года, а духи все те же — с отвратительным для Вадика запахом корицы. — У нас затопило квартиру, — коротко и ясно начала Клавдия, — и теперь там ремонт. А Аркаше нужен покой. Вы не против, если я поживу дня три здесь? — Нет-нет, Клавочка, живи у нас сколько тебе угодно, правда, детки? — сказала Ирина Владимировна и вопросительно посмотрела на братьев. В глазах у нее блеснули слезы. Глеб, ни на минуту не задумываясь, сказал «нет» и тут же получил воспитательный пинок от брата. — Хорошо, тетя Клава, мы же все понимаем… — пробормотал Вадим, которому жизнь с родственниками казалась сущим адом — пару раз к ним приезжал дядя, который только и делал, что курил. Он дымил, как паровоз, сутки напролет, и детям приходилось весь день проветривать комнату и даже близко не подходить к дяде, который, в общем-то, был совсем неплохим человеком — он смешно шутил и мог показывать фокусы со стаканами. Однако чему быть, того не миновать, и вот она, их тетя, стоит перед Вадиком, улыбаясь во все тридцать два золотых зуба и протягивая ему младенца. -Вадюша, поиграй с Аркашей, а мы с мамой пока стол накроем, надо же как-то отпраздновать мой приезд, — она с радостью на лице спихнула ребенка Вадику и ушла с мамой на кухню. Глеб же сразу полез в сумки-пакеты, которые привезла им тётка. Зашуршал там фольгой, зарылся в них чуть ли не полностью, выискивая там, видимо, что-нибудь либо вкусное, либо интересное. — Вадик! Вадик! Смотри! Карамельки! — внезапно радостно взвизгнул младший и запихнул сразу три конфеты в рот. А сам же Вадик, решивший, что от карамелек обязательно высыплет аллергия, был оставлен наедине с ребенком. — Ну что же, дорогой мой брат Аркадий, приятно познакомиться, — саркастически произнёс он, предчувствуя не самое веселое времяпрепровождение — дети ему не симпатизировали еще с тех времен, когда Глебке был год. Однако Аркаша лишь счастливо рассмеялся, хватаясь пухлыми, будто перетянутыми ниточками, ручонками за чёрные волосы Вади. — А он и ничего так, — с удовлетворением заметил Вадим. Маленький Глеб постоянно истерил, кусался, оставляя глубокие красные следы, пытался драться, вырывал волосы, считая, что это смешно и весело. А этот, смотрите, спокойно так сидит и улыбается, счастливый и добрый. И Вадик почувствовал в этой улыбке что-то невероятно тёплое, искреннее и почему-то очень родное. Вадик ласково потрепал Аркашку по голове. — А сейчас мы с тобой немного полетаем. Летать, впрочем, Вадику очень скоро надоело, ибо спорт не играл главной роли в его жизни, и руки предательски заболели после первых двух таких полетов. Вадик стал судорожно вспоминать еще игры, в которые мама постоянно играла с Глебом — только бы хоть как-нибудь занять ребенка! И все же вспомнил. — Аркаша, хочешь машинку? Аркаша, видимо, хотел все, что видел, что было достаточно яркое и громкое. Он вцепился в несчастную машинку, как будто это стакан воды в африканской пустыне, и стал возить ее по полу, попутно врезаясь ею во все на ее пути — в ноги Вадика, в разбросанные кубики и прочие игрушки, за которые Вадик уже давно планировал отругать родного младшего братца, но никогда не мог это сделать. Однако после нескольких крупных наездов на Вадима малыш решил, что, может, машинка будет лучше на вкус, и потянул ее в рот. Глебка оторвался от созерцания трусов размера эдак семидесятого, которые случайно выудил вместо очередной шоколадки из огромного ядовито-желтого чемодана, и отчаянно заорал: — Это моя коллекционная машинка! Самая любимая моя! Он ее сейчас съест! Вадик! Вадим подоспел вовремя и резким, но в то же время осторожным движением вынул машину из руки родственничка. — Нет, Аркаш, с машинкой надо играться. Давай посадим в нее собачку. Вот видишь, теперь собачка едет в садик. А ты ходишь в садик? Аркаша проговорил что-то более похожее на «да», чем на «нет». — Молодец! А сколько тебе годиков? Малыш ткнул в лицо Вадиму два обслюнявленных пальца. Вадим поморщился и поспешил убрать от себя подальше пухленькую ручку брата. — Два годика? Какой ты уже большой! Аркаша звонко засмеялся и пополз к Глебу. Глеб встретил родственника крайне неприветливо. — Чего пришел, Аркаха? Конфет не дам, они мои. — Глеб, перестань. Ты должен любить своего маленького братика, а ты к нему так относишься. Что он тебе сделал? — спросил Вадим. «Он тебя отобрал», — подумал Глеб, а вслух сказал, что он просто злой сегодня. — Не обращай на него внимания, Аркашенька, — улыбнулся Вадим. «Чего это он с ним как со взрослым разговаривает? — вскипел Самойлов-почти-самый-младший. — Да и какой он Аркашенька? Да вон он и сбоку, и спереди, и сзади — вот вылитый Аркаха!». Настроение было испорчено, и Глеб печально отвернулся, стараясь не смотреть на братьев, и ушел в самый темный угол комнаты, где, вроде, жил когда-то большой паук. Уже все равно. Мысли Глеба прервал громкий голос матери: — Дети, идите кушать! Вадим, а ты бери с собой ребенка. — Какого из двух? — Какого поймаешь первым, такого и бери. Вадик поймал Аркашу, точнее, тот сам пополз к нему в руки, стоило Вадиму только раскрыть их. Но и про родного брата он не забыл. — Глеб, иди есть. — Я потом подойду, у меня тут картинка недорисованная, — соврал Глеб, так и не удосужившись даже повернуться. — Ладно. Мы тебя все ждем, не забывай, — Вадик улыбнулся и с малышом на руках вышел из комнаты. А Глеб решил не высовываться отсюда вообще, а желательно никогда не выходить из этого мрачного угла. Ему на всех и на все вдруг стало все равно. Ему нужен был только брат — кто еще мог любить младшего так сильно, мог играть с ним, даже когда он и говорил, что занят? А брат был полностью поглощен этим мелким и гадким родственничком. И из-за этого непонятного чувства на глаза наворачивались слезы, а к горлу подступал ком. Глеб все же решил отойти от своего временного убежища. Сил хватило только на то, чтобы упасть на кровать и закрыть лицо ручками. Не хотелось даже дефицитного зеленого горошка, который сейчас, наверное, стоял на столе, такой вкусный, в разноцветной банке. А Глеб так любил горошек. Но Вадима он любил сильнее. В конце концов голод дал о себе знать. В животе предательски заурчал «котик», как любил говорить Вадик, и пришлось встать еще и с кровати. Глеб, потупив глаза, прошел в зал, где и стоял праздничный стол. Посреди стола находился огромный и, скорее всего, вкусный торт. Глеб только успел сесть на свой стул, и тут же к нему пристала тетя. — Глебушка, ты пришел, наконец-то! Ну же, поговори со своей старой тетей. Сколько же тебе лет? В школу, небось, ходишь? — Я есть хочу, отстаньте, — недовольно пробурчал Глеб и плотоядным взглядом уставился на торт. — Глеб, как ты себя ведешь? Ну, я еще поговорю с тобой. Надо уже взяться за твое воспитание. И да, давайте все будем есть. Пусть торт, берите вообще все, что хотите, ничего мне не жалко, даже комнаты не жалко, и денег совсем не жалко. Кому торта? — срываясь на редкие всхлипы, спросила Ирина Владимировна, окинув взглядом сидящих за столом. К ее ужасному огорчению, никто не был против этого предложения. — Мама, а можно мне вон тот, самый красивый кусочек, с кремом, цветочком и вишенкой? — потребовал Глеб. Он уже давно на него поглядывал, и даже через пластмассовую упаковку он выделялся, был ярче и красивее всех. — Конечно, Глебушка. Конечно, нет. Этот кусочек достанется нашему самому почетному гостю, — отрезала мама и положила торт на Аркашину тарелку. — Но, мама… Как так?! Мне же всегда доставались вишенки! .. Почему? — Как понять почему? Потому что он самый маленький. Казалось, крошечный, но все равно тонкий душевный мир Глеба рухнул. Как так? Самый красивый кусок торта теперь не его! Глеб теперь не самый маленький. Всю жизнь Глебушка привык быть малышом. Конечно, это ведь так выгодно — тебе достается все самое вкусное, за тебя убирают одежду и моют посуду. Ты всегда становишься центром внимания, где бы ты ни был. Но здесь была явная конкуренция — ты не младший. — Вадик! Ну, скажи маме, что это мой кусок! — заверещал Глеб, пытаясь любым способом обратить на себя такое нужное сейчас внимание. — Глебка, ты уже большой. А Аркаша же и вправду младше тебя, — сказал Вадим и пощекотал и без того толстое пузо родственничка. Глеб опять почувствовал слезы на глазах. Было очень обидно. Обиднее, чем даже когда у тебя отбирают любимые игрушки — лучше бы Аркаха машинку съел! Глебка встал и с серьезным выражением лица поплелся в свою комнату, где опять упал лицом на свою многострадальную подушку, стараясь не зареветь. В комнату вошел Вадим — не совсем неожиданно это было, правда, Глеб сквозь тихие рыдания смог расслышать топот ног по гулкому коридору. — Мама попросила меня достать яблоки с балкона, — сказал он и улыбнулся Глебу. — Не хочешь с нами снова за стол? А то и торт не доел, ну как так? — Нет, не хочу, — надул губки Глеб, и тут же оживился, заерзал на кровати, прислоняясь лохматой головой к руке брата, — Вадик, а ты мне потом почитаешь сказку? Нашу любимую — про ежика и лисичку, как обычно, — попросил Глеб, надеясь, что это поможет Вадиму немного отвлечься от назойливого родственника. Брат никогда раньше не отказывался от вечернего чтения — он и сам просто обожал читать, а сказки действительно помогали на время вернуться в детство. — Нет, Глебушка, когда угодно, только не сегодня. Мне надо Аркашку будет спать уложить, — сказал Вадим, чуть заметно улыбнувшись. Завтра он тоже остается у нас, и послезавтра тоже. Ничего не поделаешь, Глебка. Пойми, я действительно не могу. Держаться уже не было сил. Глеб отвернулся от брата, и, ничего не сказав, выбежал из комнаты. Пулей влетел в ванную, закрыл ее на замок и разревелся. Он истерил, швырял о стенку все, что попадалось ему под руку, а слезы градом катились по лицу, охлаждая пылающие от злости и обиды щеки. Глеб схватил с батареи майку Вадима и вытер ею мокрое и наверняка грязное после торта лицо. Пусть знает! Пусть и дальше любит этого Аркашу! Пусть и дальше издевается над чувствами брата! Пусть! Почему-то сразу захотелось мстить, причем сделать это таким образом, чтобы Вадику досталось вдвойне. Младший стал оглядываться в поисках идеи, но на ум, к несчастью, ничего не приходило. Вдруг Глеб наткнулся глазами на пижаму брата, случайно забытую им здесь, и швырнул ее под пыльную ванну. — Помучайся теперь, поищи, — прошептал младший и задумался: мама ужасно кричит, когда теряются вещи, а если пижаму и найдут, то можно сказать, что брат не раздевается в комнате, как нормальный человек. Но чем больше Глебка думал о брате, тем сильнее понимал, что все-таки он нужен ему. Истерика потихоньку сошла на нет. От нее остался только разгром в ванной и мокрая майка в коричневых разводах. Глеб засунул в нее нос, почувствовал запах брата и разревелся, прижимая майку к себе. А за дверью никто, кажется, и не вспоминал о Глебке. Там слышалась музыка, крики «Вадик, поставь Аркашу на место, не кидай его так высоко!» и хохот, звонкий и очень противный. Глеб-то не мог посмеяться вместе с ними, не мог поиграть, даже торт не успел доесть! И зависть пробралась внутрь, казалось, разъедала его изнутри. Почему не Аркаша сейчас сидит в этой темной и жуткой ванне? Почему Вадим сейчас не с ним, не с Глебом? Почему им так весело, а кто-то вынужден сидеть и плакать из-за ревности и беспомощности? Глебушка сел на бортик ванной, обняв поцарапанные коленки. «Было бы здорово отсюда упасть, — подумал он. — А было бы еще лучше, если бы я сейчас вот взял и умер. Все бы тогда узнали, какой я несчастный. Вадим, наверное, заплакал бы, — улыбнулся Глеб. Или пусть Аркаха умрет. Вот подкинет его Вадик, а он как стукнется головой о потолок! Тогда бы все отругали брата, а я был бы снова любимым сыночком». Почему-то хотелось, чтобы стало больно, и Глебка решил, что настало время расковырять ненавистную болячку на коленке. «Вадик вот меня только толкать умеет. Вот какие страшные больки! И меня никто не жалеет и не любит, — на глазах ребенка появились слезы. Я, наверно, самый несчастный человек на свете», — сказал Глеб и снова захлюпал носом. Его размышления неожиданно прервал стук в дверь. Сначала один, потом два. Так стучался только Вадик. Глеб испуганно вжался в стену. А вдруг он откроет дверь, а тут сидит жалкий, заплаканный и никому не нужный младший брат? — Глеб, ты здесь? Но Глеб промолчал. — Глебка, я тебе торта принес, не хочешь? Но Глеб опять промолчал. Казалось, ему хотелось и не хотелось торта одновременно. Он снова заплакал — может, оттого, что он здесь, а торт за дверью, но его нельзя съесть. А может оттого, что за дверью стоял Вадик. Его брат Вадик, который вспомнил о младшем, принес ему торт и теперь терпеливо стоит за дверью, дожидаясь ответа или хотя бы реакции. Глебка снова уткнулся в коленки, вытирая слезы. Ему действительно нужен был Вадим. Действительно нужна была его забота. И от этого почему-то становилось очень стыдно и страшно одновременно. За дверью раздался шорох, словно кто-то пытался пробраться сквозь защелку в двери. Глеб вцепился в ручку и стал тянуть дверь на себя. За нею раздалось «Глеб, пусти!». Но младший не хотел так просто сдаваться. Он еще сильнее потянул дверь в обратную от брата сторону. Но Вадик все же оказался сильнее. Ручка выскользнула у Глеба из рук, и в дверном проеме появился силуэт Вадима с пустой тарелкой в руках. На полу ванны лежал кусок торта, а на майке старшего красовалось огромное пятно. — Глеб, Глебка, братик, да не нужен мне этот Аркашка, если ты так переживаешь. У меня же есть ты, Глебушка, — сходу начал Вадим, даже, видимо, не заметив это ужасное кремовое пятно. Глеб, кажется, ничего больше не слышал. Он смотрел на пятно на майке, на губы брата, которые беззвучно и по-рыбьи шевелились, на его руки, которые что-то пытались показать и объяснить. Младший почувствовал, что больше не выдержит. Он рванул к брату, сцепил руки в замок на его шее и зарыдал, как беспомощный младенец, размазывая слезы по груди Вадика. Глеб ощутил, как руки старшего стали гладить его по голове и по спине, услышал, как Вадим принялся нашептывать ему на ухо что-то про лучшего в мире брата. Глеб вдохнул его тепло и понял, что все-таки он на этом свете нужен. По крайней мере, Вадиму. Вроде бы, их звали. Может, предлагали пойти поесть. Но, казалось, ничего было не надо, кроме брата, который все-таки вспомнил и позаботился. А торт все-таки был вкусный.