Единственный

Запах экскрементов, разлагающихся внутренних органов, крови и пота. Так пахла их обитель. Этим же запахом они прониклись оба. Отторгающий, дикий, липкий, скользкий запах подстерегающих угроз и навязчивой смерти. В сыром помещении было темно и тихо, будто на кладбище. Но на кладбище атмосфера гораздо более миролюбивая и светлая, нежели в этом Богом забытом месте, где твориться "наука". В темной глубокой комнате, чья тьма засасывала и поглащала, стоило сделать один шаг в нее, стояли кругом эксперементные столы с самодельными банками, склянками, полки с бутылочками, наполненных жидкостями. В банках и капсулах плавали органы: сердца, глазные яблоки, ногти, волосы, кровь. Весь этот тихий, мрачный ужас отражался в стеклах очков молодого человека с серыми волосами, что пристально изучал подопытные экземпляры. В его безжизненных черных глазах не отражалось ничего: ни ужаса, ни страха, ни восторга, ни интереса, ни напряжения. Словно свет потушили в этих черных, как само помещение, глазах. Тело его застыло у стола, как немое изваяние, как мраморная статуя, отлично вписывающаяся в это жуткое помещение. Сейчас в мыслях парня не было не единой эмоции или ощущения. Лишь, пожалуй, одна слабая мысль, застывшая где-то глубоко в подсознании:"В этом во всем отражается мое одиночество". Одиночество. Это слово, как запретное проклятье, гремело в сердце сероволосого юноши, но не смело полностью завладеть его вниманием. Смесь пока что готовилась в только что заготовленном шприце, так что оставалось подождать, когда она вступит в реакцию с веществом. Юноша безжизненно стоял и ждал, опустив руки вниз. В комнате царила гробовая тишина. Тихо, сыро, тоскливо и... одиноко. Нет, это слово надо вычеркнуть, оно ни к чему. Все тело было по привычке напряжено, словно готовясь к броску в любой момент. Результат многолетней закалки. За секунду парень уловил изменение в составе воздуха, едва заметное колыхание, чье-то дыхание, бесшумное присутствие, но не успел и глазом моргнуть, как к спине прижалось чье-то тело, а к горлу приставили кунай. Холод лезвия мешал даже взглотнуть, руки беспомощно свисали вниз. Резко по мочке ухе прошелся скользкий, ловкий, длинный язык, создавая контраст холода и жара. Юношу пробило жаром, словно температура тела повысилась сразу на сотню. - Как нерасторопно с твоей стороны, Кабуто. Спишь с открытыми глазами? - Досадливо и насмешливо прогремел на всю комнату голос над ухом. К этому опасному, игривому и предупреждающему змеиному тону Кабуто привык настолько, насколько ребенок привыкает к голосу матери и может разлечить его среди тысяч иных. Ему все же удалось взглотнуть, прежде чем покорно и безропотно сказать: - С возвращением, Орочимару-сама. - Эта фраза настолько приелась к его устам, настолько она стала привычна и обыденна в их жизни, что оба даже как-то не предполагали, что в один день Орочимару может не вернуться, или Кабуто в логове уже не будет, чтобы сказать свое особое "с возвращением, Орочимару-сама". Это стало уже маленьким ритуалом для обоих, мелочь, которой их жизнь пропиталась насквозь, хотя оба не из сентиментальных людей. Санин хмыкнул на приветствие, убрав кунай с горла Якуши, отступая на шаг назад. Кабуто чувствовал себя всегда зажатым в тиски, прижатым к краю пропасти, когда оставался наедине с Орочимару-самой. Взяв над собой контроль, восстановив дыхание, Якуши обернулся лицом к змеиному санину, поправляя пальцем очки на переносице. Янтарные змеиные глаза напротив по обыкновению пристально и бесстыдно изучали сероволосого, словно каждый раз, когда они виделись, был как первый. - Вы пришли раньше, чем планировалось, - тускло констатировал Кабуто, выждав паузу. Учитель сам рассказывает то, что Кабуто должен знать, в иное Кабуто не лезет. Даже строя свои планы, есть то, что Кабуто никогда не нарушит. Нечто, что еще ценно для него и Орочимару. Эти странные связи. - Я устал, Кабуто, - как-то отчаянно молвил Орочимару, не было уже в голосе насмешки или издевки. У стены стоял небольшой каменный стул, на который тихо присел санин. Длинные черные волосы красиво улеглись в бок, янтарные глаза устало прикрылись. Кабуто как зачарованный смотрел на сенсея, в эти минуты он был не опасным великим змеиным санином-отступником, а человеком уязвимым, уставшим от всего мирского, мечтающего лишь о сне и тишине, а вовсе не о великих свершениях. Глаза Кабуто смягчились, как у ребенка, смотрящего на его уставшую после работы мать. Якуши невольно подошел ближе к креслу сенсея, ничего не говоря. Затем кинул взгляд на столы с собственными экспериментами. Он хотел все это показать Орочимару, когда тот вернутся. Но он так устал, что Кабуто сейчас не хотел его беспокоить лишний раз. Странно, но только сейчас Кабуто испуганно осознал, как ждал своего учителя. Как тоскливо и одиноко было здесь, в логове, до прихода одного-единственного человека. А стоило ему появиться сюрпризом, как на сердце стало теплее. Да, он приставил кунай, он по обыкновению издевался над учеником, проверял его, ничего ему не сказал, не повалил за эксперементы, хотя прекрасно их заметил. Но он здесь, рядом, в нескольких сантиметрах, живой, целый. Словно второе дыхание открылось, накатило желание творить, создавать новые образы, новые препараты для змеиного санина. Тут Кабуто вновь осенило: он ведь делал все это для того, чтобы Орочимару-сама его вновь похвалил. Чтобы гордился тем, что у него есть Кабуто. Чтобы осознал его пользу и ценность. Чтобы в янтарных глаза замерцал озорной огонек при виде нового творения умелого ученика. У Кабуто слегка защемило сердце. Он ведь ждал его все это время. Не хотел признавать, но ждал его, чтобы сказать такое привычное: "С возвращением Орочимару-сама". Резко янтарные глаза распахнулись широко, оглядели фигуру сероволосого, смотрящего на него. - Вот всегда ты так, Кабуто. Молчишь. Наблюдаешь. Терпишь. Ждешь. - Сенсей как-то непонятно вздохнул и поднялся с кресла. Только сейчас Кабуто заметил небольшой порез на его правом боку. Черные глаза в миг оживились и расширились. - Вы ранены, Орочимару-сама! - Он достал из боковой сумки бинты и препараты и подошел вплотную к санину. Тот вновь усмехнулся над учеником, змеиные глаза хитро заблестели. - Ты так разволновался из-за детской царапины. Сама затянется. Убери бинты. - Но, Орочимару-сама... - Убери бинты, - змеиный санин перехватил запястье своего ученика, чье сердце забилось чаще. Кабуто чувствовал себя нелепо, не находя объяснения накатившим мыслям. Обычный день. Обычное возвращение сенсея. Обычная обработка раны. Почему же сейчас все словно вышло из-под контроля? Словно давно перешел черту, а заметил это только сейчас. Ледяные пальцы отпустили ослабевшую руку Якуши. Он повел себя глупо. Конечно, нельзя тратиь важные медикаменты на ерундовые царапины. Чего он так перепугался? Посмел перечить господину? Кабуто поднял черные глаза и попал прямо в плен таинственных, светящихся в темноте золотых глаз. Волшебно. Другого слова в ту минуту Кабуто подобрать не мог. На лице Орочимару-сама засияло серьезное выражение. Он томно сказал: - Ты знал, Кабуто, что твои глаза так тонко расстворяются во тьме? - Да, в эту секунду Орочимару также попал в плен черных глаз своего незаменимого последователя. Тогда уже он знал о тайнах Кабуто, о желании его превзойти санина-отступника. Но не собирался его останавливать. А зачем? Он ведь так умен и талантлив, его ученик. Единственный, кто был с ним. Единственный, кто разделял его мечты и по-настоящему восхищался им. Терпел его, заботился о нем, боялся, но был рядом. Кабуто сделал шаг вперед, Орочимару не выдержал и двинулся на встречу. Бледную руку положив на щеку Якуши, Орочимару прикрыл глаза и страстно впился губами в его горячее губы. Этот поцелуй был несравним ни с чем. Кабуто податливо приоткрыл рот, впуская горячей язык сенсея. Его сенсея. Они крепко прижались друг к другу телами. Переплелись, расстворяясь в друг друге. Эта ночь была наполнена животной страстью. Они ничего не говорили друг другу, будто считывая мысли друг друга и потакая желаниям друг друга. Бесконечная ночь. А утро принесет новый день, каким он будет - неизвестно. Но оба будут помнить тот миг, когда обрели для себя единственного, кто разделяет эту боль и отчаяние.